Царьков: Не суди — и не судим будешь

О словах, которых не должно быть в парламенте

Мы можем спорить о политике. Но когда в парламенте звучит язык, в котором нет места фактам, а есть только моральное превосходство, юридическое давление и силовое прикрытие — это уже не политика, а риторика вражды…

Когда я слушал речь депутата Андо Кивиберга, мне хотелось не переслушать, а не слышать вовсе. Хотелось отмотать назад, стереть из памяти, представить, что этого не было. Но, увы, — было. И прозвучало с трибуны парламента. И сопровождалось аплодисментами.

Он говорил о «вчерашних колонистах». О «шовинистических взглядах». О людях, которые, по его мнению, не стали «достаточно хорошими», не «осознали, каким чудовищем был Советский Союз», и потому недостойны участия в жизни страны.

Секунду. Я правильно понял? Он, человек с парламентской трибуны, позволяет себе судить о мыслях десятков тысяч людей? Он знает, кто из них что осознал? Он с ними разговаривал? Он читал какие-то отчёты или исследования? Он видел, что у них в голове? Или просто решил?

Так вот: это и есть расчеловечивание. Он не рассуждает о взглядах, с которыми можно спорить. Он не оперирует фактами. Он просто назначает группу людей «неправильными» — по внутренним критериям, известным только ему. И в этом есть что-то знакомое.

В последнее время слишком часто звучит фраза: «жизнь по правилам», там, где должно бы звучать: «жизнь по закону». Но правила — это то, что можно менять под себя. А закон — обязан быть одинаковым для всех.

А потом — аплодисменты.

Можно судить по поступкам? Да. Конечно. Но какие поступки этих людей известны ему? Может быть, депутат привёл статистику преступлений, где фигурируют пусть не все, но хотя бы десятки тысяч из этих людей? Может, он показал исследования, демонстрирующие угрозу? Нет. Он этого не сделал. Потому что таких данных нет.

А какие поступки он на самом деле знает? То, что эти люди строят дома, водят автобусы, лечат в больницах, обслуживают в магазинах, учат детей, пишут программный код, кладут асфальт, запускают электрички, платят налоги, растят внуков. Он знает именно это.

Но обвиняет он их не в этих поступках. Он обвиняет их в отсутствии одного-единственного поступка — того, который сам считает обязательным: в том, что они не приняли гражданство.

Хотелось бы поинтересоваться — известно ли ему, сколько из этих людей пытались сдать экзамен, но не сдали? Сколько учили язык, но не осилили? У кого не хватило денег, кому важнее была семья, у кого приоритеты сместились в сторону детей, работы, здоровья?..

Может быть, кто-то — да, взял гражданство России. Это тоже поступок. Но в те годы, когда это было обычным: когда между Эстонией и Россией были дипломатические отношения, торговля, культурные и социальные обмены. И, кстати, этому политику и его государственному аппарату прекрасно известно, когда именно большинство этих людей получили российское гражданство. Предположу, что это было много лет назад, в совершенно другой реальности.

К слову сказать, многих подтолкнуло к этому решению сами эстонские политики — неформальной, но вполне реальной стратегией «выталкивания» из правового поля. Об этом сегодня открыто говорят те, кто в то время был у власти.

Так что если судить по поступкам — их главный поступок в том, что они остались. Они не уехали. Не сбежали. Не отказались. Они жили, работали. И продолжают.

Но самое главное — даже не это. Если бы у этих людей просто спросили: «Любите ли вы эту страну?» — не побоюсь предположить, что абсолютное большинство ответило бы: да, любим. Может быть — по-своему. Не экзаменом. Не флагом. А сердцем. Потому что здесь — дом. Потому что здесь — жизнь.

Один очень близкий мне человек, гражданин Эстонии и успешный IT-предприниматель, совсем недавно рассуждал о том, что жить и вести бизнес в Эстонии стало невыгодно, неудобно… Я спросил его: «Так почему не уезжаешь — ведь можешь?» И он ответил именно этими словами: «Потому что здесь семья. Здесь родители. Здесь дом. Здесь родина».

Это сказал гражданин Эстонии. И, уверен, так же сказали бы очень многие — и с паспортом, и без.

И вот теперь депутат парламента называет их «вчерашними колонистами», приравнивает к грязи, лени, насилию и противопоставляет тем, кто «осознал», «понял», «перестал быть опасным». Без доказательств. Без имён. Без права на ответ.

А трактовка «чудовищности» Советского Союза, которую он озвучивает, — это теперь что? Официальная истина? Единственно допустимая позиция? Это мнение — или уже новая госидеология, в которую нужно «поверить», чтобы иметь право голосовать?

А если человек видит в прошлом сложную семейную историю — в которой были моменты, которые не должны повториться, но были и радостные, и светлые воспоминания, — он кто? Потенциальный враг? Подозреваемый? Нелояльный?

Если его бабушка с теплотой вспоминает свою юность, или дед — свою первую работу, а кто-то в семье просто выжил, потому что кто-то другой помог, — этот человек не вписывается в «правильный» образ?

Кто вообще дал право мерить лояльность по исторической памяти?

И, кстати, если бы этот политик задал вопрос экспертам по обществу, по человеку, по жизни, ему бы, скорее всего, ответили очень просто: для подавляющего большинства людей важнее всего — семья, дети, родные, работа, дом. А не политическая оценка государств, режимов, эпох. И уж точно не идеологические требования, которыми, похоже, живёт он сам.

У нас, например, могут расходиться взгляды на события Второй мировой войны. Кто-то считает одни действия преступными, кто-то вспоминает о других. У кого-то семья пострадала от советской власти, у кого-то — выжила благодаря ей. Мы имеем на это право. Право видеть прошлое через призму своего опыта, своей памяти, своей семьи.

До тех пор, пока не звучит оправдание нацизма. Пока не отрицается Холокост. Пока не пропагандируется ненависть. Это — право. А не преступление.

Так кто провёл эту новую линию, за которой уже не интерпретация, а политическое клеймо? Где записано, что если человек не говорит нужную фразу о «чудовищности» СССР, то он — нелояльный? Кто решил, что молчание — это уже подозрение?

Мы можем спорить о политике. Но когда в парламенте звучит язык, в котором нет места фактам, а есть только моральное превосходство, юридическое давление и силовое прикрытие, — это уже не политика, а риторика вражды.

История знает немало случаев, когда всё начиналось с таких слов. А заканчивалось тем, что общество переставало видеть в других людях — людей.

Я не провожу параллелей. Я просто задаю вопрос.

Пока ещё можно.