Сергей Лозница: Мы все — романтики. Живём, не ведая, что происходит вокруг

Беседа с режиссёром Сергеем Лозницей об увиденном на PÖFF его фильме «Два прокурора» и не только о нём.

Борис Тух От 11/11/2025

Сергей Лозница — украинский режиссёр, закончил ВГИК, сейчас живёт в Германии и Литве. Начинал как кинодокументалист. Мы встретились на PÖFF в третий раз. Первый — в 2010 году, когда фильм Сергея Лозницы «Счастье моё» завоевал Гран-При фестиваля. Герой той картины, шофёр, отправившийся в обычный рейс в российской глубинке, попадал в какое-то странное пространство, с каждым отрезком пути оно становилось всё опаснее, казалось, герой (и ты вместе с ним) блуждает в лабиринте, из которого нет выхода…

Нарастающее ощущение опасности

Время действия «Двух прокуроров» — 1937 год, эпоха сталинского «большого террора». Совсем молодой, три месяца как получивший назначение на пост прокурора по надзору за местами заключения юрист Алексей Корнев встречается с сидящим в одиночке Брянской тюрьмы бывшим прокурором Степняком, тот убеждён, что его арестовали пробравшиеся в НКВД враги народа, убеждает парня ехать в Москву, за правдой — к Генеральному прокурору СССР Вышинскому. И он тоже оказывается в апокалиптическом лабиринте.

Лозница пытается начать историю русскоязычного кино с чистого листа — чтобы от слов «сталинские репрессии» было не скучно, а страшно.

…В этой картине меня не покидало ощущение, которое характерно для произведений чёрного готического ужаса. Постоянно нарастающее чувство опасности. Долгие проходы по тюрьме, отпираемые перед Корневым и запираемые за ним двери. Лица вертухаев, стоящих перед молодым героем картины, как грозная непроходимая стена. Медлительный ритм, производящий гнетущее впечатление — и это здесь необходимо. Я смотрел фильм в видеозаписи и решил открутить назад эпизод прохода по внутренностям тюрьмы и прохронометрировать его — 7 минут 9 секунд, и ни одна из этих секунд не пустая!

Корнев — Александр Кузнецов. Кадр из фильма «Два прокурора». Источник: poff.ee

— Скажите, Сергей, как вы пришли к этой картине?

— Прочитал повесть Георгия Демидова «Два прокурора». Георгий Демидов — талантливейший физик, ученик Ландау, в 1938 году был арестован, 18 лет провёл в страшных условиях Колымы, после освобождения начал писать рассказы о своём лагерном опыте. В 1980 году КГБ изъял все рукописи; Демидов умер в 1987 году. Его дочь добилась возвращения рукописей и опубликовала их. Вышло несколько книг, позже — 6-томное собрание сочинений.

— И вы нашли эти книги?

— Да. И прочитал. Я принадлежу к тому, вымирающему в наше время поколению, которое читает книги.

— С произведениями Демидова произошло примерно то же, что с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба»? Тоже прижизненная конфискация и посмертное «освобождение»?

— Да. И мы не знаем, что там ещё лежит в архивах.

До «Двух прокуроров» я сделал документальный фильм «Процесс». О суде по делу так называемой «Промпартии». Смонтированный из кадров, снятых тогда, в 1930 году, суд под председательством Андрея Вышинского рассматривал дела учёных, работавших в советской промышленности. Их обвиняли во вредительстве и изменнической деятельности. Главный вопрос, который я задавал себя и зрителям: почему эти люди признавались. Почему они обвиняли себя?

— А в «Двух прокурорах» Степняк, которого гениально сыграл 80-летний Александр Филиппенко, весь избитый — он задирает рубаху и показывает Корневу жуткие следы пыток — как раз не признаётся. Напротив, он считает, что в брянское управление НКВД пробрались враги народа и посылает Корнева бороться за правду в Москву.

— Да, здесь я хотел сделать фильм, который показывает другую cторону этой системы. Что там происходит с теми, кто сидит?

Сергей Лозница во время интервью. Фото Д. Пастухова

Эта тема до сих пор не исчерпана

— Когда документалист берётся за игровое кино, значит ли это, что ему потребовались другие средства воздействия на зрителя? Беспристрастная интонация документального кино уже не устраивает его?

— Это значит только, что у него есть возможность снять игровое кино. Но дело-то в том, что во ВГИКе я учился именно как режиссёр игрового кино. Поставьте вопрос наоборот: почему «игровик» берётся за документальное кино.

— Почему?

— Потому что тогда у него была возможность только документальные фильмы снимать. Но для меня нет различия между этими двумя жанрами, я легко и свободно чувствую себя в обоих. Кинокамера сама по себе всегда беспристрастна. Эмоционально зрительское восприятие. Моя задача — дать возможность зрителю самому принять решение и самому пережить то, что он видит.

— О да! Когда я смотрел фильм, в меня входило холодное, внешне как бы бесстрастное ощущение безнадёжности. И во время кадров тюрьмы. И позднее, когда герой так же долго поднимался по лестницам генпрокуратуры СССР и ожидал в приёмной Вышинского, сначала полной людьми, а затем пустевшей — и он оставался один… в ожидании встречи, которая ничего хорошего не сулит, но Корневу это непонятно.

— Потому что мы с вами знаем, чем это заканчивается. И даже если вы не знали, чем закончится фильм, то понимали механику сталинского террора и не ждали счастливого финала. Но я не знаю, есть ли такое ощущение у тех, кто не понимает, что такое сталинский террор, и каким вообще было то время.

— Такие зрители вам встречались?

— Да. Они говорили мне, что до последнего надеялись — герой победит. Добьётся своего. Справедливости. Мы же с вами изначально знаем, что не будет ничего хорошего. Надеемся, но понимаем, чем всё кончится.

Корнев — Александр Кузнецов, Вышинский — Анатолий Белый. Кадр из фильма «Два прокурора». Источник: poff.ee

— Ощущение полной безысходности возникает, когда Корнева, вернувшегося от Вышинского обнадежённым, — ему выдали какую-то справку и даже позаботились о билете в купейный вагон, — подсаживают к попутчикам, которые сначала представляются, в шутку, ликвидаторами, а потом — «инженерами», командированными в Брянск.

— Да, и это характерный приём НКВД. Вот точно так же Ивана Солоневича подсадили в вагон, набитый энкавэдэшниками. Когда он пытался бежать из СССР.

Иван Солоневич (1891–1953) спортсмен, тренер, исторический писатель. Один из основоположников борьбы самбо. Спецслужбам стало известно, что он с семьёй собирается бежать из СССР Вся семья была арестована в поезде, идущем в Мурманск. В задержании участвовали 36 сотрудников НКВД, переодетых в проводников и пассажиров. В 1934 году ему с сыном всё же удалось бежать из лагеря в отдалённом районе Мурманской области в Финляндию.

— Солоневич всё это подробно описал в своей книге «Россия в концлагере». Книга вышла в Белграде в 1936 году — задолго до «Архипелага ГУЛАГ».

(Термин концлагерь — советский. Первые концлагеря возникли в начале гражданской войны. Поначалу советская власть их откровенно называла концентрационными. Позже в документации для служебного пользования лагеря для заключённых сталинского периода именовались концлагерями, но в советской открытой печати использовать эту фразу было строго запрещено.)

— Где вы снимали тюрьму? Она выглядит ужасающе правдоподобно.

— В Латвии. В реальной тюрьме, которая называется «Браса». Она была построена в 1905 году и функционировала до 2007 года. Её закрыли, так как условия содержания заключённых в ней не соответствовали европейским нормам.

— Там всё осталось как было?

— Почти. Но мы, конечно, сделали свой дизайн, выкрасили её в правильные цвета, потому что последний раз её красили где-то в 1950-е или 60-е годы, там стены были такого противного желтовато-коричневого цвета.

— Вскоре после «Процесса» вы сделали фильм «Государственные похороны», смонтированный из кадров церемонии похорон Сталина. Можно ли сказать, что эти три фильма — «Государственные похороны», «Процесс», «Два прокурора» — своего рода триптих, послание в трёх частях сегодняшнему зрителю?

— Все три фильма объединять по этому признаку, наверно, не следовало. Хотя «Процесс» и «Два прокурора» — действительно диптих. Но, если в общих чертах, то это три фильма о сталинизме. И я буду продолжать снимать об этом, потому что эта тема до сих пор не исчерпана.

Справедливость, которой не добиться

— В вашем фильме потрясающие актёрские работы. А артист, который сыграл Корнева, для меня вообще — открытие.

— Александр Кузнецов — великолепная восходящая звезда. В России у него складывалась многообещающая карьера, в частности, он сыграл главную роль в фильме «Сердце Пармы» по роману Алексея Иванова. Но как только началась война в Украине, он уехал из РФ.

—Шрам возле виска, типичный для боксёра переломанный когда-то нос — это грим?

— Нет, он снимался со своим лицом. В юности ему приходилось драться. Наш Корнев и должен быть именно таким — интеллигент, но если что — постоять за себя сможет.

Александр Филиппенко тоже уехал из РФ сразу после начала войны. И Анатолий Белый, который сыграл Вышинского, покинул театр МХТ, где был на первых ролях. Филиппенко живёт в Вильнюсе, а Белый — в Израиле, играет в театре «Гешер».

— Очень запомнился исполнитель роли начальника тюрьмы.

— Витаутас Канюшонис — прекрасный актёр. Он у меня играл в спектакле, который я поставил в Вильнюсе, в Литовском театре молодёжи.

—Он играет как бы злодея, человека страшной системы — и вместе с тем кажется, что он жалеет Корнева, даёт ему понять: не суйся туда, где не сносить головы…

— Да, потому что всё понимает.

— А у Филиппенко две роли. Степняк — и попутчик-инвалид, с которым Корнев встречается в поезде из Брянска в Москву. Я понимаю, что этот эпизод как бы подготавливает обратную поездку — там будет купейный вагон, с комфортом, соседи с водочкой, с «задушевными» беседами и песней под гитару. А здесь сидячий вагон, с простым народом — Корнев стиснут соседями, и инвалид напротив отстёгивает протез и начинает рассказ, как он ещё при Ленине ездил в Москву за справедливостью — и ничего не получил. Ещё одно предупреждение для героя: нет правды на земле.

Но какова речь этого инвалида? Абсолютно не крестьянская, сложные обороты, архаичное обращение: сударь ты мой…

— А это цитата из «Мёртвых душ».

— Капитан Копейкин? Как он пришёл вам в голову?

— А я не знаю, как приходят в голову мысли. Но я был уверен, что это фрагмент был там уместен. Ведь в нём речь идёт о справедливости. О том, что ты не добьешься её никогда.

Но у Гоголя Копейкин стал бандитом. Я его немножко подправил. И он снова колесит по России со своей историей о поиске правды. Уже в XX веке Но прежнего романтизма уже нету. Ни Дубровского, ни Уленшпигеля.

— Лет 10 назад вышел фильм «Дубровский», действие которого было перенесено в 1990-е годы; примерно та же коллизия, только в современном антураже — и даже с «партизанами», которыми предводительствовал Дубровский — Данила Козловский…

— Ну в наше время это не работает, как идея.

— В фильме есть персонаж, которому лично вы сочувствуете? Ведь это всё не так просто. Степняку, которого так пронзительно сыграл Филиппенко, трудно сочувствовать: за него за него страшно, больно, но ведь он посылает парня на верную смерть и не может не догадываться об этом. Такой убеждённый ленинец. Умри, но попытайся пробиться к правде? Тем более что он думает не о своём спасении, а о наказании «врагов народа», которые утвердились в брянском НКВД.

— Я сочувствую Корневу. Он не ведает то, что творит, и сам идёт к гибели.

— Романтик?

— Мы все романтики. Живём в полном неведении обстоятельств того, что вокруг нас происходит. Очень немногим дан провидческий дар.

— Как ваш фильм прошёл в Каннах?

— Великолепно! В рейтинге кинокритиков он долгое время занимал первое место, пока его не догнала картина Джафара Панахи «Простая случайность».

— Приз получили?

— Не от официального жюри. Приз Франсуа Шале за острый политический фильм.

«Выступаю за здравый смысл»

— Вы упомянули, что поставили спектакль в Вильнюсе.

— Да, «Эринии», по роману Джонатана Литтелла «Благоволительницы».

—Я видел два спектакля по этому роману. Оба — на международном фестивале в Пльзене. Польский режиссёр Кшиштоф Варликовски в своей постановке «(А)Полония» соединил мотивы романа, те, в которых речь идёт о Холокосте, с античной трагедией и историей польской женщины, Аполлонии Маньчинской, которая спасала от нацистов еврейских детей — и была расстреляна гестапо. Спектакль Словацкого национального театра строился вокруг истории центрального персонажа романа, Максимилиана Ауэ, обывателя, волей судьбы ставшего унтер-офицером в зондеркоманде — и его гуттаперчевая совесть легко оправдывала убийства: «Человек, стоящий с ружьём у расстрельного рва, оказался, как правило, там так же случайно, как жертва, лежащая на дне рва». В романе 900 страниц. Каждый режиссёр выбирает оттуда свою версию. Какова была ваша?

— Только Холокост. Ауэ и всё, что связано с Холокостом. Я убрал его личную историю, как он оказался перед выбором: либо попасть в концлагерь за гомосексуализм, либо отправиться на фронт, точнее, в зондеркоманду. Меня интересовало познание того, чем они занимаются. Человек рефлексирующий пытается понять, что с ним и вокруг него происходит. В чём он участвует.

— Понимает — и тем не менее продолжает участвовать?

— Да. Но я закончил спектакль Сталинградом.

— В романе был страшный эпизод с еврейским мальчиком, которого начальник зондеркоманды решил пока оставить в живых — чтобы слушать, как он играет на скрипке. А другой эсэсовец решил, что это неправильно — и отрубил мальчику пальцы. Эту историю вы оставили?

— Да. Мы репетировали в комнате, на стенах которой висели репродукции с изображений Зла в мировой живописи. Рассказ о Холокосте надо было поместить в уже известный всем широчайший исторический и художественный контекст.

— Это был первый ваш опыт в театре. Сильно отличался он от работы в кино?

— Для меня — нет. Отличался, конечно, но, по сути, работа с актёрами и сценография были вполне кинематографические. Литовские актёры потрясающие. Я мечтаю сделать литовский фильм на литовскую тему на литовском языке с литовскими актёрами.

— Это дальний прицел?

— Дальний. А ближний — я хочу продолжить тему сталинского террора. По следующей повести Демидова.

B журнале Insider я нашёл такие строки о Лознице:

В феврале 2022 года Лозница покинул Европейскую киноакадемию (EFA, European Film Academy) в знак протеста — из-за её слабой реакции на вторжение России в Украину. На следующий день академия призвала к бойкоту российского кино. В ответ Лозница осудил тотальный бойкот: «Многие мои друзья и коллеги, российские кинематографисты, выступили против этой безумной войны». Вскоре после этого его исключили из Украинской киноакадемии. В своих поступках он напоминает Дон Кихота: отстаивает универсальные идеалы и принципы, которые и в мирной-то жизни неосуществимы, что уж говорить о войне. Режиссёр снимал кино и говорил о возвращении советского тоталитаризма задолго до того, как эта тема стала популярной. Почти все его работы, особенно документальные, так или иначе об этом — о беспамятстве и безответственности. Что же сегодня отстаивает Лозница? Право художника на сложность и индивидуальность даже при ясном понимании, где зло и где добро.

— Сергей, вы ведь выступали против исключения русской культуры из европейского культурного пространства?

— Я выступал за здравый смысл. Потому что, во-первых, это невозможно сделать. А во-вторых — это самое настоящая глупость. Как реакцию я это понимаю — это реакция на бомбы, на ракеты, на весь ужас войны. Но люди культуры не могут даже в этом направлении мыслить, не то что действовать. Для меня это — движение в сторону варварства.

— И вы правы! Однако находятся те, кто упрекают вас за такую позицию. При том что вы же абсолютно на стороне Украины в этой войне.

— Ну конечно! А на какой еще стороне я могу быть? Ведь это моя страна. Вчера, например в результате ракетного обстрела было полностью вырублено электричество в моей родном городе. И не только в нём. Эти уроды с Путиным во главе уничтожают мою страну. Но при чём здесь Пушкин?

В Киеве снесли два памятника Пушкину, причём один из них был установлен в связи со столетием со дня рождения поэта, в 1899 году. А первый сидячий памятник в Киеве тоже был Пушкину. И парк Пушкина разбили киевляне. И киевлянином был Михаил Булгаков, которого тоже путаются вычеркнуть из истории Киева, убрать табличку с его именем. А ведь ещё в 2017 году на бывшей 1-й гимназии, в которой он учился, повесили табличку. В этой гимназии, между прочим, учился Луначарский. И Паустовский. И многие другие.

Для тех, кто выступают за «отмену русской культуры», Булгаков — как бельмо на глазу. За что?

— Вероятно, за сцену с Гетманом в «Днях Турбиных»?

— Да, за сцену с Гетманом в «Днях Турбиных». Хотя Гетман ещё та была фигура! Но я думаю, что с Булгаковым и со всеми остальными попавшими под «культуру отмены» будет всё хорошо. Потому что они гениальные писатели, композиторы, художники и так далее, и из культурного наследия их не вычеркнешь.