Григорян: Полвека в Эстонии. Часть 4

Города Ленинакан (ныне Гюмри) и Тарту были городами-побратимами, но для постоянного жительства необходимо было выписаться. Прилетел в Таллин ночью. В первый раз я в Тарту приезжал на поезде «Москва – Таллин», который шёл через Псков – Печоры – Тарту – Таллин. Поэтому не знал, насколько далеко расстояние от аэропорта до автовокзала. Взял такси, чтобы быстрее доехать до автобусной станции. Шофёр оказался из таллинских армян, который взял с меня 5 рублей, по тем временам немалые деньги. Фактически мой земляк надул меня. Но, Бог с ним, главное, что успел на последний автобус.

Оказавшись в Тарту в 3 часа ночи, без прописки в паспорте, мне отказали в месте в гостинице «Тарту». Никакие просьбы не помогли. Я впервые понял силу и мощь прописки. Термин «прописка» — изобретение советской жизни. Это выражение тесно связано с понятием «полицейское государство». Благодаря институту прописки власти могли диктовать людям, где им можно жить, а где нет, контролировать местопребывание и передвижения любого человека. До переворота большевики называли паспортную систему России «надругательством над народом» и на первых порах действительно упразднили паспортную систему. То, что писал Владимир Маяковский в своём стихотворении 1929 года о «серпастом и молоткастом», относится к заграничному, а не внутреннему паспорту. В Малой Советской Энциклопедии 1930 года говорилось, что «Советское право не знает паспортной системы».

Пресловутая советская система прописки была введена 27 декабря 1932 года постановлением ВЦИК и СНК «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописке паспортов». Основной причиной было пресечь миграцию «кулаков» и других «нежелательных элементов». Фактически все советские граждане, как в прошлом крепостные крестьяне, были прикреплены к месту жительства.

Была глубокая ночь, хотя уже светало, не знал, куда идти. Было довольно прохладно. Немного побродив возле реки Эмайыги, я свернул возле университета и поднялся на Тоомемяги, нашёл там скамейку возле Домского собора (фото прилагается), присел на неё в надежде дождаться наступления утра. Не мог же идти ночью в общежитие к моим знакомым девушкам-студенткам филфака на Пялсони 14 (ныне ул. Пеплери) (фото прилагается). Однако уже к 5 часам утра стало невыносимо холодно, особенно для человека, приехавшего с Юга в одной летней рубашке. Решил пойти на поиски общежития.

Кружась вокруг студенческого общежития, услышал голоса студентов-дежурных. Двери были открыты. Когда я вошёл, то был приятно поражён человеческим и дружелюбным отношением ко мне. Я просто хотел немного погреться в коридоре, но «студенты-вахтёры» общежития сказали: «Если ваши знакомые не против, то вы можете зайти к ним в комнату». После «саратовского ГУЛАГа», где вахтёр был больше похож на надзирателя в тюрьме, чем на работника университетского общежития. Он мог зайти в комнату в любое время дня и ночи, чтобы проверить, нет ли в комнате посторонних лиц, особенно девушек в мужской комнате или парней – в женской. Всё, что я увидел в Тарту, мне показалось сверхдемократичным, а сам Тарту — островком свободы в тоталитарном океане.

Комната 214 в общежитии навсегда останется в моей памяти тем первым местом в Тарту, где я был желанным гостем. Там жили девушки из филфака, часть из них мне была знакома по Саратовской общаге, с другими познакомился впервые. Все оказались не просто дружными, весёлыми и озорными, но и талантливыми студентками. В лице Нины Линнасмяги я встретил того человека, с которым в дальнейшем связал свою судьбу навеки.

В дальнейшем мои восторги несколько поубавились, особенно когда оказалось, что без прописки нельзя оформиться на работу. Советское государство было единственным работодателем, без прописки на работу не брали, а для получения прописки требовалось иметь жильё, единственным источником которого являлось, опять же, государство. Надо было срочно прописаться в Тарту.

Двоюродная сестра Нины – Юлле помогла прописать меня на своей жилплощади, но лишь временно, поскольку не хватило каких-то пары квадратных метров, чтобы прописать меня в Тарту постоянно. Поиски жилья с пропиской – это особая тема, достойная описания. Многие, куда я ходил по объявлению, увидев меня, сразу отказывались не только прописать меня, но и даже сдавать комнату. Моя нестандартная экзотическая физиономия типичного парня с Юга почему-то вызывала у пожилых эстонок какое-то необъяснимое чувство генетического страха. Обычный 25-летний молодой парень ростом в 171 см, весом в 62 кг никак не мог внушать какого-либо страха. Вероятнее всего, многие были во власти каких-то предрассудков, о которых умалчивали, а мне по неведению их чувств трудно было что-то понять.

Сегодня, пятьдесят лет спустя, я уже свыкся с мыслью, что многие эстонцы считают всех говорящих по-русски колонистами, и отношение к ним часто негативное.

Лишь в августе 1974 года, благодаря матери Нининой подруги Майры, которая вместе с ней приезжала в Ленинакан ко мне в гости, удалось найти небольшую комнату в районе Аннелинн, на Сыпрусе пуйесте, где хозяйка согласна была меня прописать и пустить в квартиранты.

Когда преграда с пропиской была преодолена, наконец-то 23 августа 1974 года был издан приказ ректора университета о зачислении меня на работу заведующим кабинетом истории КПСС. Это место освободилось после ухода Калле Меруска (впоследствии второй секретарь Тартуского горкома партии, профессор, декан юридического факультета) в армию. Через год я ушёл в аспирантуру, которую окончил в 1978 году с предоставлением диссертации. Но к защите был допущен лишь в 1980 году.

Из отведённых по положению трёх лет учёбы в аспирантуре мне удалось эффективно использовать только два. Первый год ушёл на то, чтобы получить разрешение на работу в Партархиве ЦК КП Эстонии. Бюрократические задержки отняли много времени. В историко-партийных исследованиях требовалось, чтобы тема диссертации была заранее утверждена.

Заместитель директора Института истории партии, профессор Х.-А. Леббин требовал принести справку о том, что моей темой не занимается ещё кто-либо в Литве и Латвии. Пришлось написать письма с такой просьбой. Из Литвы я сразу получил отрицательный ответ, а вот из Латвии ответа долго не было, вероятно, не могли поверить в абсурдность самого требования.

На собрании кафедр общественных наук, когда заведующий кафедрой Й. Калитс сообщил о работе аспирантов и их проблемах, он отметил, что задержка с допуском в партархив у меня связана, как он сказал, с тем, что «там его не любят». На это Рэм Блюм остроумно выпалил: «Он что, баба, чтобы его любили?»

В то же самое время в заочной аспирантуре у Й. Калитса состоял секретарь ЦК КП Эстонии по идеологии Вяйно Вяльяс. Совет кафедр общественных наук порекомендовал Калитсу обратиться к нему за помощью. Таким образом, была решена проблема моего допуска в Партийный архив института истории партии.

В. Вяльяс (1931-2024) был обаятельным и вежливым политическим деятелем, который из комсомольского секретаря вырос до руководителя КП Эстонии, пройдя сложную дипломатическую деятельность в Венесуэле в 1980 году и Никарагуа в 1986 году. Когда борьба за суверенитет вышла на решающую стадию, то он лично проголосовал за восстановление независимости Эстонии в августе 1990 года. Это был мужественный поступок, который в дальнейшем обеспечил мирный характер развития поющей революции в республике.

Спустя много лет оказалось, что негативный сигнал шёл от самого ректора университета – Арнольда Коопа и ещё пары человек, которые не проявляли особых дружеских чувств к Й. Калитсу и пытались отыграться на мне. Иногда бьют учеников, чтобы досадить учителю. Крысу надо было искать внутри университета, а не за его пределами.

Более сложная задача заключалась в содержательной стороне диссертации. Важно было разобраться в самой истории Эстонии, понять, что реально происходило в 1940-1950 годы.

По совету моего руководителя дипломной работы И. В. Пороха я предложил Й. Калитсу продолжить тему моей диссертации, утверждённой в Саратове, но это было сразу отклонено. В Эстонии нужно было избрать новую тему исследования, связанную с историей эстонского народа, таковы были условия Тартуского университета. Выбор пал на историю высшей школы в Эстонии в послевоенные годы.

Необходимо было всё начать сначала: проследить на архивных материалах, как происходил процесс советизации Эстонии в целом и, в частности, в вузах республики, изучить особенности процесса формирования эстонской интеллигенции в условиях советской власти и т. д.

Поскольку подготовка кадров специалистов в послевоенные годы осуществлялась не только в вузах Эстонии, но и за её пределами в вузах Москвы и Ленинграда, надо было ещё изучить материалы архивов и за пределами республики. Много чего интересного удалось найти как в архивных материалах, так и в разных публикациях. Но не всё можно было опубликовать.

Архивные материалы из партархива сортировались и хранились под строгим контролем, не ко всем документам был разрешён доступ. Записи отбирались при выходе из читального зала и выдавались лишь после тщательной проверки со стороны цензуры. Конечно, можно было тайно сделать выписки, но это было чревато серьёзными последствиями.

Один мой коллега из Сельскохозяйственной академии по фамилии Пыдер попытался так поступить, но его сразу лишили доступа в архив, и были проблемы на работе. Для проверки достоверности данных, взятых из архива, необходимо было подвергнуть их сравнительному анализу с печатными изданиями в газетах, журналах и публикациях разных авторов. К трудам зарубежных авторов требовался отдельный доступ, которого у меня не было.

продолжение следует…