Григорян: Полвека в Эстонии. Часть 2

Поступил в университет без проблем, поскольку два года упорно готовился по таким предметам, как история и литература. На вступительных получил две пятерки и одну четверку по сочинению. Тему сочинения уже забыл, но помню, что Чапаев, написал через «е» и еще несколько запятых не там поставил. Все справедливо!

Из заводского общежития пришлось уйти, а в университете мне все время отказывали в предоставлении места в студенческом общежитии. Ответ был прост: «вы – кавказцы богаты можете нанять и частное жилье». Опять этот долбанный национальный вопрос.

В России до сих пор «лица кавказской национальности» подвергаются стереотипизации, они по-прежнему представляются, как нечто наиболее зажиточное, богатое и монолитное объединение. Но причем тут лицо, это ведь уже явно выраженный расизм. Национальность человек может легко поменять, а вот лицо трудно. Прямо как в известном старом еврейском анекдоте:

— Сара! У нас на улице евреев бьют!
— Успокойся, Абрам, ты же по паспорту – русский!
— Так там не по паспорту бьют, а по морде…

В то время, я еще не понимал, что для СССР – с его многообразием языков, культур и этносов, национальный вопрос станет «Ахиллесовой пятой».

Поскольку я занимался спортом, на 4 курсе мне дали место в спортивной комнате общежития филологического факультета. Конечно, без определенной мзды проректору по хозяйственной части, в виде двух бутылок армянского коньяка, не обошлось.

Со мной в комнате оказались прекрасные легкоатлеты Геннадий Печенкин, Олег Шпеньков и В. Гаранжа. В этом же общежитии жили мой научный руководитель Игорь Васильевич Порох и декан исторического факультета Игорь Васильевич Кашкин (впоследствии ректор университета).

На пятом курсе учебы ситуация вновь повторилась. Поскольку двухмесячную педагогическую практику я проводил в моей родной 14-й средней школе города Ленинакана, то после возвращения в Саратов, в очередной раз, мне отказали в общежитии. Несколько недель я был вынужден жить в том же общежитии инкогнито, под фамилией Зотов.

Мой молодой друг — первокурсник Анатолий Зотов в общежитии не нуждался, поскольку жил вместе со своими родителями в городе Энгельсе, который был соединен с Саратовом большим мостом через Волгу . Толик специально взял место в общежитии для меня, чтобы я где-то мог временно жить. На дворе уже был ноябрь — поздняя осень, начинало холодать. Своей добротой он показал пример бескорыстной дружбы, помог мне, хотя нарушил порядок.

По наивности и безрассудству, часто присущие студенческому возрасту, я тоже не задумывался, что долго жить под чужой фамилией в общежитии не удастся. Так и случилось. Однажды, когда вездесущий проректор по хозяйственной части находился в общежитии, кто-то вызвал меня к телефону. Увидев меня, проректор сразу понял, что никакой я не Зотов, а тот самый Григорян, которой не удосужился дать ему еще две бутылки армянского коньяка. Он вошел в комнату, велел собрать мне свои вещи, затем взял мой чемодан и отнес прямо в центр города, запретив мне под каким-либо предлогом появляться в общежитии.

Но он просчитался, перед ним стоял уже пятикурсник на стадии подготовки к диплому. Это не желторотый первокурсник, которого легко запугать. Ему, такие корифеи науки, как Игорь Порох, Владимир Пугачев, Николай Троицкий и многие другие преподаватели, целых пять лет внушали, что человек не простая стрелка в общественном механизме, а цельные часы, что он субъект, а не объект и, главное, он полностью в это уверовал.

Ничего не оставалось, как пойти прямо на прием к ректору И. Кашкину с жалобой. Ректор, который хорошо знал меня, устроил хорошую взбучку проректору. Проректор — в прошлом военный, который, как выяснилось позже, служил в авиационной части в Тарту, от страха дал мне целую комнату для гостей, где я жил как «король» до самого окончания университета. Именно в этот период времени я и познакомился я с эстонскими девушками — студентами.

В общежитии филфака, кроме эстонских студенток, жило еще ок.30 студентов из Таджикистана, многие из которых очень плохо говорили по-русски. То ли фактор ментальной противоположности, то ли недостаточное владение русским языком оказали свое влияние, они подолгу стояли на лестничной площадке общежития и дружно молча «беседовали». По мере раскрепощения обстановка менялась. Кругозор эстонок был значительно шире и вскоре они уже больше общались с другими студентами.

В 1972 году, сразу после защиты дипломной работы и сдачи государственных экзаменов, всех парней отправили в военный лагерь в Казани. Нам даже не дали возможности участвовать на торжественном выпускном. Проводы были такими быстрыми, что мы не успели даже сказать теплые сердечные слова друг другу. Вероятно, это послужило причиной того, что после возвращения в середине августа из лагеря, Нина приехала на неделю в Саратов и мы смогли вновь встретиться.

После возвращения из лагеря никто из деканата нас не встретил. Дипломы выдали нам безо всякой торжественности, секретарша открыла сейф и заявила: «забирайте свои дипломы». Декан Владимир Ильич Тюрин даже не соизволил прийти и пожать нам руки.

Этот человек был из серии ученых — холуев, готовый ради карьеры мать родную продать. Читал он курс истории Азии и Африки на довольно примитивном уровне. За мои даже редкие споры с ним обещал отыграться на защите дипломной работы, но у него не получилось. В апреле 1972 года за две недели до защиты, вдруг он вызвал меня к себе в кабинет и заявил: «знаю, что у тебя дипломная работа уже написана и я хочу отправить тебя в колхоз на посадку картофеля».

«Нет такого права у вас», — ответил я ему. «Моя дипломная работа действительно написана, но окончательно не завершена и я должен готовиться к защите». Через пару дней узнаю, что он отправил в колхоз на две недели моего научного руководителя Игоря Васильевича Пороха. Но он просчитался, в день моей защиты, вдруг, в зал вошел И.В. Порох. Он сказал мне всего пару слов: «Дерзай! Работу писал ты, а не он и ты лучше владеешь материалом». Моим оппонентом выступал Владимир Владимирович Пугачев — один из известных ученых. Спустя годы мы с ним встретились в Тарту, ткогда он приезжал на защиту диссертаций учеников Юрия Михайловича Лотмана. Оказалось, что они были друзьями.

Защита прошла успешно, а моя дипломная работа была оценена на «отлично». Мне было рекомендовано продолжить исследование в качестве соискателя ученой степени на кафедре с дурацким названием — «Кафедра истории СССР досоветского периода».

Для более емкой характеристики персоны В. Тюрина, хотелось бы рассказать еще один аспект из его деятельности в должности декана истфака.

В начале 1972 года из Министерства образования РСФСР поступила разнарядка на распределение выпускников, которая предоставляла нам возможность работать гидами в крупных городах России, таких как: Новгород, Ростов, Суздаль, Москва, Ленинград и другие. Однако, В. Тюрину это не понравилось, поскольку в другом правительством документе содержался пункт о необходимости поднять роль университетов в подготовке кадров учителей для школ. Он отказался от лучшей для нас разнарядки и добился того, чтобы всех отравили в сельские школы учителями истории.

Благодаря ректору И. С. Кашкину, я получил персональное распределение в мой родной город Ленинакан, где ранее мне было обещано место преподавателя истории КПСС в Политехническом институте, который находился рядом с моим домом. Это оказалось моей самой большой ошибкой молодости. По наивности, поверил обещаниям заведующего кафедрой, который к моему приезду уже оформил своего сына — выпускника политехнического института, на работу историком.

Жизнь преподала мне урок: когда есть связи, то можно и инженера назначить историком. Оказывается, практики назначения людей на должности не по их профессиональным качествам, а по знакомству или по протекции была самой распространенной и не только в Армении, но и во всем СССР. Никого не волновало, что инженер, назначенный историком, будет явно выполнять работу, которая не соответствует его квалификации.

После окончания университета мне было предложено место в заочной аспирантуре на нескольких кафедрах. Оформившись в качестве соискателя, утвердив тему диссертации: «Николай Александрович Серно-Соловьевич в русском освободительном движении в середине XIX века», я решил, что буду заниматься исторической наукой. Н. Серно-Соловьевич был одним из немногих молодых представителей дворянства, кто пробрался в сад, где прогуливался император Александр II и вручил ему лично в руки «Записку об отмене крепостного права в России». А. Герцен назвал его последним «Маркизой Позой».

Думал серьезно заняться историей 19 века, но оказалось, что это не так просто, потребовалось немало времени, сил и терпения, чтобы приблизить мечту.

В те годы не было не только э-почты, но и даже какого-либо намёка на нее. Письма писались и отправлялись по почте. Ожидание очередного письма почему-то длилось долго. Не то, что сейчас: написал и адресат сразу его получил. Более того, можно не только говорить по телефону, но и общаться много часов, видя лицо собеседника. Наука и техника сделали грандиозный скачок вперед. Наше поколение не успевает за таким стремительным развитием, приходится постоянно учиться чему-то новому, чтобы не стать балластом. Вопросы решались при личных встречах.

Встречи с глазу на глаз часто способствуют большему доверию между сторонами. Однако, такой метод решения вопросов требует времени и усилий на организацию встреч, что может быть не всегда удобно или возможно, особенно в условиях удаленной работы или при значительном расстоянии между участниками.

В апреле 1973 года, я впервые побывал с кратковременным проездом в Тарту, где познакомился с заведующим кафедрой истории КПСС Йоханнесом Калитсом. Во время беседы он пригласил меня на работу в Тартуский университет, но с одним условием, чтобы я вступил в партию, поскольку на кафедрах общественных наук беспартийных на работу не принимали. Аналогичное требование было поставлено передо мною и в Саратове, где предлагали место работы на место заместителя директора музея Н. Г. Чернышевского, а также в редакции университетской газеты. Была возможность устроится на место в отделе писем, на Саратовском ТВ. За меня ходатайствовали мой научный руководитель, а также дирижёр оркестра кинематографии Мартин Нерсесян, с сыном которого – Гришей, мы дружили. Однако заведующий Отделом агитации и пропаганды Саратовского обкома КП Суслов – племянник члена Политбюро Михаила Суслова, в разговоре по телефону категорически заявил: «армянин, не подойдет».

По сути, мой университетский диплом историка фактически был обнулен, без партбилета он оказался недействительным. Надо было быстро искать возможности для вступления в партию. В Армении, чтобы нерабочему человеку вступить в партию, надо было дать взятку в размере 5 000 рублей. Естественно, я на это не пошел. Такой вариант для меня был неприемлем по многим причинам.

Как в студенческие годы, так и за его пределами я был далек от политики и членство в КПСС рассматривал как очередной этап в карьерном росте многих людей. Идеология марксизма-ленинизма, с подачи властей и школы, воспринималась как методология познания мира. Нам с детства внушали, что это единственно правильное учение, что при анализе ко всему следует применять лишь классовый подход. Другой теории, другой методологии мы не знали. Правда был еще морально-нравственный подход ко всем явлениям и событиям, но он оставался в тени. Одним он был доступен, а другим — нет.

Вождь коммунистов В. И. Ленин учил, что неправильны «всякие усладительные речи и правила о нравственности». «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем» — говорил он молодежи.

Вся официальная литература и история в СССР были пронизаны этим тезисом. Мы обязаны были думать и рассуждать так, как велит партия. Идеологам и пропагандистам партии был обеспечен почет и уважение в обществе, их награждали и прославляли, а всех несогласных и даже сомневающихся клеймили, им вешали ярлыки предателя, отщепенца и т. д.

Я был далек от диссидентского движения и оценивал людей по их личным качествам, а не по политическим характеристикам. Если бы не работа, то принадлежность к партии для меня не имело бы значения. Разного рода карьеристов, холуев, льстецов и пресмыкающейся, вне зависимости от этнического происхождения, не уважал со школьной скамьи.

У нас на курсе было немало прекрасных девушек . Двое из них, жившие в общежитии исторического факультета, в шутку повесили над кроватями куклы, с прикрепленными на них надписями – «партизан». Это было в 1968 году, на втором курсе, когда закончилась эпоха «хрущевской оттепели» и вновь наступили «заморозки».

Однажды в общежитие к историкам грянула факультетская комиссия из числа педагогов и работников деканата. Политически озабоченные из них увидели в действиях девушек с куклами факты «издевательство над героической памятью».

Было созвано большое комсомольское собрание для примерного осуждения этих двух несчастных студенток, которые клялись в том, что ни о чем подобном они даже и не помышляли (продолжение следует)…