Вячеслав Иванов: Ах, что за прелесть эти сказки!..
Строго говоря, прелестного в этой истории мало. Больше печального, и даже не в том смысле, который был вложен поэтом в строку «печаль моя светла». И если уж совсем строго — хорошо бы языковую тему уж если не совсем забыть, то хотя бы пореже к ней обращаться. Но не получается. Иногда вдруг покажется, что пик паранойи уже достигнут и даже преодолён, но всякий раз убеждаешься: нет предела совершенству.
Опять же, если совсем честно, хотелось бы писать глубокие, обстоятельные тексты о положении в эстонской экономике — с аналитическими выкладками, обобщениями, прогнозом и рекомендациями… Но, не обладая необходимыми познаниями в этой области, превосходящими бытовой уровень покупателя-потребителя товаров и услуг, я как-то не решаюсь браться за такую тему. В отличие, скажем, от членов Рийгикогу, абсолютное большинство которых не имеют специального экономического образования, а те, кто когда-то что-то такое где-то там изучал, — давно, за отсутствием практического опыта, всё забыли и навыки серьёзной работы в данной сфере утратили. Но это не мешает им с умным видом рассуждать о реальной экономике, вникая с дилетантской дотошностью во все подробности бюджетной стратегии и тактики, получая за это неоправданно высокое жалование, да ещё и смертельно обижаясь, когда профессионалы указывают им на их неподготовленность. Правда, указывают в не вполне корректной форме, но ведь заслуженно же…
Впрочем, мы отвлеклись.
Расширим и претворим в жизнь!
В минувшую среду (23 октября) портал RUS.ERR опубликовал информацию не то чтобы сенсационного, но достаточно любопытного содержания: «Управа столичного района Кесклинн сообщила, что с ноября выпускаемая местными властями газета „Вести Кесклинна“ будет издаваться исключительно на эстонском и английском языках».
До сих пор издание выходило на 16 страницах. Десять из них были на эстонском, четыре — на русском и две — на английском. В дальнейшем газета будет выходить на 12 страницах, из которых по-прежнему десять будут отданы под материалы на эстонском языке, а две — на английском.
«По словам старейшины Кесклинна Сандера Андла (Партия реформ), — пишет портал, — отказ от русскоязычной версии издания преследует и более масштабную цель городских властей — расширить использование эстонского языка в столице Эстонии».
Простое арифметическое действие, однако, убеждает, что никаким расширением здесь и не пахнет: по-эстонски как было десять страниц, так десять и осталось. Англоязычный вариант тоже не расширился. Так что абсолютно точно достигнута только одна масштабная цель — сузить использование русского языка.
Правда, если вести счёт в процентах, то, действительно: было публикациями на эстонском языке занято 62,5% общей площади, теперь будет почти 83,5%…
Ничего хотя бы просто нового, уж не говоря про сенсационность, здесь, конечно, нет. Однако некий элемент пикантности всё-таки присутствует. Вся эта ситуация напоминает широко бытовавшие когда-то, но нынешним молодым людям уже совсем не знакомые трудовые рапорты к знаменательным датам.
Например: «Неустанно борясь за претворение в жизнь исторических решений нашей дорогой партии и любимого правительства и идя навстречу пожеланиям трудящихся, а также в ознаменование очередной годовщины Великого Октября, мы рапортуем о досрочном поголовном переходе и переводе всего и всех отсюда — туда!».
К слову: следующий номер Kesklinna Sõnumid выйдет 7 ноября…
Крайний из могикан и авторка
На самом деле меня терзают смутные подозрения, что иррациональная нелюбовь к русскому языку некоторой (и довольно многочисленной) части нашего политического истеблишмента объясняется, скорее, факторами медицинского характера.
Хотя я могу и ошибаться. Потому что иногда, к сожалению, сами представители главного языкового материка (России) дают если не основания, то как минимум повод для каких-то санкций.
Буквально на днях большого шороха в СМИ и соцсетях навело решение белорусского Госстандарта изъять из продажи в книжных магазинах республики российскую печатную продукцию: «Букварь», «Русские народные сказки» и «Сказки» Александра Сергеевича Пушкина серии «Большая книга сказок».
После короткого, но вполне ощутимого морального шока выяснилось, что запрет объясняется вовсе не политико-идеологическими причинами. Как сообщают белорусские медиаканалы, указанная «продукция не соответствует требованиям технического регламента Таможенного союза „О безопасности продукции, предназначенной для детей и подростков“ по безопасности издательской (книжной и журнальной) продукции».
Речь идёт о нарушениях полиграфического характера. Тем не менее публикация на сайте белорусского ведомства заканчивается грозным резюме: «Продукция изъята из оборота и запрещена ко ввозу в Беларусь». Между прочим, немалый финансовый убыток для издателей и торговцев. А также довод для какого-нибудь недобросовестного спикера: «Видите, даже лояльные белорусы запрещают литературу на русском языке!»…
Кто не в теме — вполне может повестись на такой аргумент.
Это, конечно, не предписание языковой инспекции, но, согласитесь, не очень приятно иметь партнёра, который столь явно пренебрегает достигнутыми сообща договорённостями, согласованными правилами. Для чего они тогда достигались и согласовывались?
Кстати, о правилах. В последнее время всё чаще натыкаюсь на то, как сами носители языка — российские филологи и лингвисты — небрежно относятся к своему великому и могучему. Уже почти нормой стало употребление во всех формах слова «крайний» вместо «последний». Скажем, «на крайнем собрании членов правления». Или «когда мы с ним виделись в крайний раз»…
Может, я и зануда, но в литературном русском языке слово «крайний» всегда означало и по сей день означает «то (или тот), что (или кто) находится на краю». Крайний правый (левый) игрок в футболе. Крайний правофланговый в строю. Крайний Север и так далее.
Известно, что в среде лётчиков и вообще авиаторов распространён жаргон, в котором «последний» заменяют «крайним». Изначально это относилось к слову «полёт» и его производным — своего рода профессиональное суеверие, которое впоследствии распространилось на все фразы, содержащие «плохую лексику», чтобы случайно не спутать…
Дело обычное. Никто сейчас уже не помнит, почему моряки говорят не «кóмпас», а «компАс». Почему старые газетчики и полиграфисты произносят не «заголóвок», а «зАголовок». Почему у медиков не «алкогóль», а «Алкоголь», и тому подобное. Такой сленг. Но это не значит, что все теперь должны говорить на таком сленге. Почему же у «крайнего» судьба оказалась более счастливой?
Мне кажется, что, в числе прочих причин это ещё и потому, что у других профессиональных жаргонизмов не было такого влиятельного промоутера, как Леонид Якубович. Один из популярнейших в России шоуменов, гордящийся тем, что он является профессиональным авиатором, в своей программе постоянно произносит это «крайний». Похоже, что слово «последний» скоро вообще будет признано частью обсценной лексики. Руганью, если по-русски.
Тогда как у слова «бл..ть» (именно так — с буквой Т на конце) есть все шансы войти ряд лексики хоть и просторечной, но вполне допустимой. В отличие, однако, от созвучного, но с буквой Д на конце. Кстати, в современной русской литературе это «бл..ть» употребл..ется часто и вполне без купюр.
Я уж не говорю о фактически полной победе борцов за гендерное равноправие в лингвистике, добившихся реального признания слова «автор» в женском роде — авторка (!).
Так что, может быть, русский язык, на котором мы разговариваем, пишем и читаем в Эстонии, —– это уже и не русский вовсе?..
Мнения из рубрики «Народный трибун» могут не совпадать с позицией редакции. Tribuna.ee не несёт ответственности за достоверность изложенных в статье фактов. Если вы имеете альтернативную точку зрения, то мы будем рады её также опубликовать.
Читайте по теме:
Прекращается перевод эстонских законов на русский язык
Андрей Кузичкин: В Эстонии русский язык имеет статус языка межнационального общения
Вячеслав Иванов: Русский — запретить! Может, и украинский тоже?
Комментарии закрыты.