Как Пааво ел уху. Заметки с Русского Севера

В общем, своей любовью и уважением к России Пааво здорово помогает мне испытывать ответные чувства к его родине и народу — чем это я, спрашивается, хуже. Звонит на днях и противным таким голосом выдаёт: «Надоели мне ваши столицы. Мне Русь-матушка нужна. Фся. К тебе хочу, в глубинку. Чего привезти?» — «Пааво, жаба! А ничего, что шесть утра, и я спать желаю? Насчёт Руси-матушки — пожалуйста, конечно: с радостью тебя встречу, если выспаться дашь. Привезти чего? Привези-ка ты ум, честь и совесть» — «Нефиг спать, когда друзья едут! Кофе ставь». Потом задумался: «Это ты в нашу эпоху ума, чести и совести захотел? Такого импорта сейчас не дождёшься. Кстати, может, я за этим к вам и еду». Польстил, в общем. Так и быть, поставил кофе, чего уж там.

От Питера до «настоящей Руси-матушки», то есть до Вологды, Пааво домчался за жалких пять часов: стоит, главное, довольный и радостный. Без ума, понятно, без чести и совести: «Слушай, как красиво-то у вас, а! Пошли гулять. Здесь у вас (я читал, вот!) Белов, Рубцов, Афанасьев и прочие толковые ребята жили-писали, так я хочу посмотреть, что же их среди прочего вдохновляло. Во-первых, конечно, люди за небольшим исключением (приветливо посмотрел на меня). Во-вторых, природа. Вот и познакомь меня со всем этим».

Во время наших прогулок по тихой спокойной Вологде Пааво поделился, как это он сам назвал, «взглядом стороннего человека на то, что вы сами не сильно уже замечаете».

— Когда я слышу чьи-то жалобы на тяжкую жизнь в российской глубинке, то прошу этих жалобщиков (у него получилось «жлобщиков») сравнить нынешнее время и тот ужас, в котором вы жили в 80-е или 90-е годы. Вот тогда было действительно тяжко. Не просто тяжело — страшно. Вспомните: убитые дороги, грязь, вонь, алкота на каждом шагу, взгляды какие-то звериные — беда же была. А что сейчас? Вылизанные до неприличия дороги-тротуары, саксофон над рекой (мы как раз на выступление уличного оркестра попали), скрипка, народ улыбается, все, главное, трезвые как дураки, солнце тебе приветливо смотрит, в магазинах в разы лучше, чем в ЕС — вы чего ноете? — спрашиваю этих нытиков. Молчат. Потом объявили меня «ненастоящим финном», ага. С каких это пор финн перестаёт быть настоящим, если требует объективности и тех самых ума, чести и совести, а?!

 

— Пааво, — говорю. — Пива хочешь?

— О, и совесть проснулась. А мне морду не разобьют? — вдруг вспомнил что-то приятель.

— Если к людям приставать не будешь. Правила знаешь. Если будешь — не обессудь. Менты ещё добавят. И правильно сделают. Ладно, шучу.

…Тишину ночной Вологды нарушала лишь протяжная песня в исполнении Пааво, искавшего некую черноглазую (это в Вологде-где-то!), и обязательно чтобы «в до-о-оме, где резно-ой палиса-ад». Проезжавшие мимо менты расхохотались и показали дорогу к гостинице, пожелав спокойной ночи и совершенствования музыкальных данных. Река романтически несла свои воды на север вместе с утками.

Именно на север, подальше от города, мы и хотели поехать с приятелем. Тут я с ним согласен полностью: города городами, но настоящую Россию лучше узнавать именно в «глубинке». Чтобы без супер-, мега- и прочих «маркетов» (зачем «маркет», когда есть лавка!), чтобы поля, берёзки-сосенки, окушки в речке и домик с баней на берегу озера. Вологде в этом отношении просто: пара десятков километров — и ты на берегу Кубенского озера, с Кубой ничего общего не имеющего. Озеро интересное: ширина — 15 километров, а длина — 60. По берегам, чуть не на каждом шагу — сёла, деревушки, одинокие дома. Рыбы, понятное дело, видимо-невидимо. Из старинных промыслов хорошо сохранились не только рыбалка и охота, что естественно, но и строение лодок. Сейчас, когда, по меткому замечанию Пааво, страна набирает силы, вовсю развивается туризм. К счастью, считают местные, не в промышленных масштабах, «не как у них там в столицах, штоб стотыщ в день»: звонишь, называешь дату, когда хочешь приехать отдохнуть или порыбачить, хозяин отвечает «дак ланно, буди, мне-то даром», готовит тебе пристанище, и вот ты на другой планете, считай. Очень красивой, спокойной и доброй планете.

 

Один из «инопланетян» — Лёха Кочин, мой старый добрый знакомый, который на «инопланетянина» нисколько не обижается, но всегда поправляет: «Островитянин!» Лёха действительно живёт на острове, которых здесь много. Прекрасный домовитый хозяин, своими руками построивший несколько домов на своём хуторе — один для себя, а остальные для гостей: «Дак пусть приезжают». Гости, похоже, приезжают с незапамятных времён: мы с ним и познакомились-то лет 30 назад, он тогда егерем работал. Помню его первые наставления в тайге: «В людей не стрелять, жёлтый снег не есть!» Глухаря мы всё-таки решили не трогать: уж слишком красиво всё было. За мой-то отказ стрелять Лёха и провозгласил меня достойным уважения и дальнейших приездов: «Вроде и дурачок городской, а красоту любишь. Ты, это, приезжай ещё, понял?» Я и понял. И других любителей красоты привожу. Увидев нас с Пааво, Лёха вытащил огромную кастрюлю и не без законной гордости накормил своей знаменитой ухой, сваренной по каким-то рецептам бабушек времён неолита, умопомрачительно вкусной и сытной. Только увидев, что гости сыты и на мир смотрят светлым взором, приступил к расспросам. Кубенские умеют это делать: вроде и не спросили ничего такого, а за полчаса уже всё о тебе знают. Пааво, кажется, прошёл проверку, сошёл за своего. — «В общем, живите. Но чтоб не орать: лес и озеро тишину любят». — «Лёха, — говорю, — когда это я у тебя орал-то?» — «Это я так, для важности».

 

Со временем Лёха перестал, как он не без презрительной усмешки говорит, «оказывать туристические услуги» всем кому ни попадя и к себе разрешает приезжать только проверенным друзьям и приятелям. Уважаешь тишину и покой — можно. Орёшь, пьёшь, жить мешаешь — вон отсюда. Одного браконьера, помнится, так отколошматил веслом, что другие охотники руку жали, а приехавшие было полицейские взяли под козырёк. Так что порядок здесь хранится всерьёз и с уважением.

С Пааво они сдружились, когда обсуждали… высоту заборов. Что один, что другой согласились: чем выше и плотнее забор, окружающий дом, тем меньше хочется общаться с его, дома, обитателями. Потому как стремление человека к закрытости и возведение крепостных стен вокруг своего логова говорят, во-первых, о недоверии к окружающим, а во-вторых, об излишней зацикленности на себе, любимом. Если ты отгородился от всего мира, не здороваешься, людей вокруг не замечаешь, не жди ответного уважения. Помощи, кстати, тоже. Вот, как мне показалось, главная тема их вечерних посиделок на рыбалке. Сошлись характерами, в общем.

Лёха довольно много рассказывал об истории своего Кубенского края. Он ведь ещё и рассказы пишет. Есть смешные (какая деревня без них), а есть и грустные. Но все — добрые, жизнеутверждающие, я бы сказал.

 

Пока мы ценили лёхино литературное творчество, заедая его же творчеством кулинарным (кубенский курник с судаком был в этот вечер), он спросил, были ли мы уже на Спасе Каменном. «Как это не были? — возмутился. — Быстро спать, а завтра я вас отвезу. Путешественники, тоже мне».

Ранним утром мы уже были на причале, сели в моторку. Лёха вёл её спокойно — «хотел, чтобы мимо красота не промчалась», как он сообщил. Действительно, такое нельзя пытаться увидеть на дикой скорости: тихая мощь озера, встающее солнце, тайга, и всё это в осеннем уже достойном спокойствии — ну, какая тут суета? Сиди, внимай и помалкивай.

 

Дыхание захватило, когда Лёха вывернул из протоки на просто озёра, и перед нами открылся тот самый Спас Каменный, о котором он говорил. Маленький вроде островок, даже меньше его хутора, а на нём — самый настоящий монастырь. Мал золотник, да дорог: монастырь, как мы узнали, во-первых, один из древнейших на Европейском Севере вообще, а во-вторых, духовное его наследие, да и нынешнее служение, и богатое, и значительное. Основан он был в далёком XIII веке, то есть на самой заре христианского просвещения Севера — следовательно, он старше даже знаменитых Соловков и Валаама. («Даже Валаама!»— выдохнул Пааво.) Островные обители — это отдельная тема для разговора, об этом потом расскажем. Здесь, в Преображенском монастыре, был самый настоящий центр христианского просвещения — был и скрипторий, и огромная библиотека, и архив. Кстати, после таких открытий уже без особого удивления слышишь, что в Средние века основное население окрестных земель было грамотным. Расскажут в монастыре и о святых, которые здесь жили. Понимаешь: люди во все времена одинаковые — те же радости, те же скорби, те же добродетели и те же грехи. Кто что выбирает. «Тут всё, как с заборами», — заметил Лёха. Справедливо заметил. Мы много думали, пока ходили по этому крошечному острову, но разговаривать особо не хотелось: тишину любят не только тайга и озеро, оказалось. Было о чём помолчать.

 

 

Расставались с Лёхой с грустью, несмотря на его шутки-прибаутки: всё-таки снова окунаться в эту суету с её геополитикой, заборами и всем прочим кризисом. Но Лёха утешил. Пожимая на прощание руки, возвестил: «Вы ж, гады, всё равно ещё приедете. Кстати, ничего против не имею. И друзей привозите. Только хороших». — «О чём речь. И уха у него замечательная», — говорит Пааво.

Читайте по теме:

Папье лето. Благодарные заметки из северной деревни