У нас с ним, с зайцем, воспитательная история приключилась. Даже самовоспитательная. Поговорку, наверное, все слышали: «Если зайца долго бить, его можно и спички зажигать научить». С битья всё и началось, пропади оно пропадом.
Село наше знаменитое: что ни писатель, дак поэт или ученый. И все умные поголовно. И охотники-рыбаки, понятное дело, это у нас каждый. Бывало, рыбу ловишь в одиночестве, тишиной наслаждаешься, а тебе с тово берега Гёте читает кто-то. И ладно бы в переводе, так ведь нет — на родном наречии. Хороши у нас утренние зорьки, это да.
Так вот, зайцы. Есть у нас еще один умник — этнограф Паша. Книгу пишет. С буквами. Про наши поговорки с пословицами. Услышал в бане про битого зайца и спички — давай ко всем приставать: «Быть того не может, чтоб зверь костер разводить научился». Проверить ему всё надо. Исследователь, тоже мне. Ладно, пошли в лес, встретили молодого зайца-дурака: «Пошли в село — там интересно», тот и согласился, как раз, говорит, с родителями разногласия возникли. Мы им позвонили, чтоб не волновались, а те как заорут: «Заберите его себе на перевоспитание! Надоел своими закидонами асоциальными». Переоценили нашу благовоспитанность, как оказалось, прямо скажем.
Приводим зайца к Паше в дом: «Просил зверя — получай. Исследуй этнографию». Тот засуетился, забегал, квасом давай потчевать, зайца в кресло первым делом, выспрашивает его всяко — что да как, да откуда, да почему. Нам этово знать не больно и интересно, потому что от родителей зайцевых уж наслышаны были, вот и ушли. Зря ушли — избегли бы потомошних испытаний.
Пашка-то всерьез заэтнографился: «Ты, — говорит, — мил заяц, извини, но колотить тебя надо. По пословице. Читал?» — «Не, — глаза к носу сводит, — я читать не умею» — «Ну, сам виноват». И как начал пороть, как начал охаживать! Через день заяц и читать вспомнил, и спички зажигать научился. Пашка зыркнет только — косой «фонарем» светит, бежит ему сигарету зажечь. Доволен был этнограф — мама не горюй. Удалось, думает, исследование.
Но заяц не из простых был, предупреждали ведь родители. Чуть Паша из дому — сам курить начинал. У печки, главное дело, стоит, поддувало откроет и смолит вовсю — зубы коричневые аж стали. Этого у него переходный возраст такой случился.
Потом вовсе обнаглел: на крыльцо дымить выходил. Сидит на приступке — рожа наглая, дым столбом, на песке слова всякие пишет. Мы Пашке говорили, не доведет до добра такая этнография, а он только отмахивается: «Погодите, у меня еще пара пословиц есть, проверить надо. Как только проверю, отпущу зверя восвояси». Мы, ясное дело, против: «А нафига нам в лесу курильщик? Ты, гад, подростка к куреву приучил, зубья ему испортил, порол его почем зря — чему он лес научит?» Тот улыбается: «Ничо, ради науки можно».
Доулыбался: спалил ему заяц баню. Спасибо еще, что баню только, а не дом — бросил, обнаглев вконец, окурок в сторону бани, не затушив как следоват — она и загорись.
Тут Пашка заизвинялся сразу: мол, мужики, недоразумение с недокукой вышли, прощенья просим, мы с зайцем быстро баньку новую поставим. Мы оглобли к забору прислонили, сказали, что неделю им сроку даем, а то и отслонить можем.
Этнограф уж сам не рад: понял, что битьем ничего хорошего не сделаешь — давай воспитанника увещевать да на совесть намекать. А тому смешно, и зубы прокуренные показывает. Пашка к нам на поклон: «Люди, выручайте. Сладу нет с этой звериной. В лес грозится уйти, охотников гонять будет. Говорит: «Если охотника долго бить, капусту сажать научится. А уж этнограф тем более», — и на меня посматривает. Че делать-то?»
Ладно, сжалились мы. Подходим к зайцу, грозно ему в рыло смотрим: «Ты не линял еще? Ну-ну. Зимой поговорим. А то у Пашки не у шубы рукав, так он как раз шкуру белую подыскивает, на рукав-от». У того косоглазие быстро как-то прошло: заерзал, главно, на месте, засмущался, красным цветом пошел: «Ой, а давайте я лучше картошку прополю? Морковь, смотрю, поливки требовает» — за ведрами побежал. Еще три месяца его на трудотерапии держали, пока дурь не выйдет. Курить ведь сразу не отучишь. Зубы чистить заставили — и его, и Пашку.
Провожали к родителям всем селом. Котомку овощами набили, это привет такой родителям. Заяц посох в лапы взял, вдаль романтически глянул, на нас обернулся, завздыхал всяко, слезу раскосую пустил — этнограф объятья раскрыл, завыл в голос: «Вернись, я все прощу!» Мы на него рявкнули: «Зайца оставь в покое — все лето извели на его перевоспитание. На тебя, похоже, еще полгода уйдет», — присмирел-то сразу, болезный.
Потом из леса посылки приходить стали. Зайцы приносили: утром об окно как застучат лапами — хочешь-не хочешь проснешься. Выходишь — а там тебе лисички с белыми да с груздями. Под Рождество даже открытку принесли, нашим воспитанником корявым почерком написанную. Но у нас самих не лучше, так что не обиделись, ответ накорябали.
А Пашке приносили исключительно хрен в сумке. На рассаду. Так и прижилось с тех пор: этнограф хренов. Заслужил — бить никого не надо. Даже зайцев.