Самое страшное насилие — это то, которое не требует силы. Только молчаливого согласия общества.
Недавно я стоял в очереди, чтобы пройти границу из Эстонии в Россию. Это был пешеходный переход в городе Нарва — единственном в регионе, через который можно попасть из Евросоюза в Санкт-Петербург. Ближайшие альтернативы либо закрыты (Финляндия), либо находятся далеко от крупных городов. Нарва же — самый логичный и массовый маршрут, особенно для тех, кто едет в Санкт-Петербург как в родной город или в качестве транзитного узла.
Пока я стоял в этой очереди, под открытым небом, среди семей с детьми, пожилых людей, студентов и туристов, я прочитал интервью премьер-министра Эстонии Кристена Михала. Там была одна фраза, которая пронзила меня:
«Любить правительство не обязательно, но свою страну следовало бы. В Эстонии есть свободы, которые делают нас сильнее».
Я читал это, стоя в очереди, которая началась для меня в 9 утра и закончилась ближе к 4 часам дня. Семь часов под солнцем. Ни навеса, ни туалета, ни питьевой воды. Люди со всей Европы: из Эстонии, Финляндии, Германии, Словении, Англии, Италии. Все они — граждане «свободных стран» — стояли в этой очереди, потому что это единственный работающий переход в Россию в радиусе сотен километров.
И если бы дело было только в очереди, можно было бы сказать: не повезло. Но то, как эта очередь организована, говорит о многом.
В Нарве два пешеходных перехода. Работает только один. Второй закрыт. Официальная причина: «нет необходимости». Очевидная ложь. Очереди говорят сами за себя. Более того, раньше основной переход работал круглосуточно. Сейчас — только с 7:00 до 23:00. Формальное объяснение: забота о людях. На деле — каждый, кто стоял в этой очереди, знает, что «закрытие на ночь» означает: ты можешь просто не успеть. Двери перед тобой закроются в 23:00 — и ты останешься ночевать под открытым небом. Мне самому пришлось однажды так ночевать.
Сейчас это происходит реже. Но лишь потому, что на границу едут только самые решительные, самые выносливые. Те, кто готов часами стоять, терпеть досмотры, отказы и унижения. Остальные — отказываются. Не потому что им не нужно ехать в Россию. А потому что они не готовы быть объектом такого обращения.
Моя мама. Ей 86 лет. Она мечтает увидеть свою внучку. У неё есть всё — документы, желание. Но нет здоровья и сил, чтобы пройти через это. Она просто не выдержит.
И это не случайность, не технический сбой, не нехватка ресурсов. Министр внутренних дел Эстонии Игорь Таро прямо дал понять: облегчения на границе не будет. Он публично отверг предложения о круглосуточной работе и открытии второго пешеходного перехода, связал происходящее с необходимостью «сдерживать поток» и обеспечивать выполнение санкций. Из этого ясно читается: то, что происходит — это не побочный эффект, а сознательная политика.
Не запрещать — а сделать так, чтобы человеку самому расхотелось. Чтобы он посмотрел на эту очередь, на эти условия, на унизительный досмотр, и решил: «Не поеду». Не потому что нельзя. А потому что больше не в силах через это проходить.
Пограничный контроль превращается в процедуру морального давления. На паспортном контроле тебя спрашивают: «Куда едете? Зачем? На сколько?». Люди под давлением отвечают — хотя на самом деле они не обязаны. Пограничник записывает ответы. Записывает — как будто составляет досье. Кто и зачем дал ему такое право? Это можно понять при въезде в страну, но при выезде? Человек покидает территорию. Он не нарушает закон. Он свободен. Кто и почему имеет право контролировать, куда он едет, на сколько и зачем? Это не свобода. Это слежка. Это администрирование поведения, как будто человек не субъект права, а объект под наблюдением.
А потом начинается досмотр. Полный. Чемоданы наизнанку. Нижнее бельё — на всеобщее обозрение. У женщин достают гигиенические принадлежности, у мужчин — одежду, туалетные принадлежности. Спрашивают: новые ли вещи? Носили ли вы эти трусы? Шампунь? Крем? Если новые — могут забрать. На глазах у всех. Без кабинок. Без стыда.
Я видел, как у женщины забрали пакет с косметикой. На её слова «Я провозила это месяц назад» ей ответили: «Теперь нельзя. Санкции расширились».
Можно ли назвать свободной страну, где человек не имеет права провезти шампунь или увлажняющий крем? Где трусы проверяются на «ношенность»? Где охранник в бронежилете с пистолетом важнее, чем мать с грудным ребёнком, стоящая под солнцем или снегом?
Я видел, как пара с маленьким ребёнком — ребёнку не больше года — стояли в очереди под открытым небом, под палящим солнцем. Я видел похожие семьи, стоявшие в другой день — под дождём, на ветру. Младенца кормили прямо в толпе, среди чемоданов и чужих разговоров. Меняли подгузник прямо там же — под открытым небом, рядом с курящими людьми. Это реальность, в которой, как утверждает премьер, «есть свободы, делающие нас сильнее».
Вдоль очереди всё это время ходят здоровые, сытые полицейские в бронежилетах с пистолетами. И никто из них не предлагает помощи. Никто не подходит к женщине с младенцем, чтобы провести её без очереди — хотя я уверен, люди бы уступили. Их задача — другая. Они громко, как в лагерях через мегафон, напоминают, что запрещено провозить через границу евро и другие валюты ЕС. Их волнует, чтобы, не дай бог, 5 евро не пересекли границу. То, что рядом ребёнку меняют подгузник на асфальте — не волнует. Это и есть приоритеты?
Это не забота о безопасности. Это прикрытие формальными законами — чтобы унижать и подавлять.
Если ты идёшь на границу не один — можно хотя бы по очереди сходить в кафе, купить кофе, отойти в туалет. Но если один — ты привязан к своим вещам. Да, люди готовы присмотреть, но очередь двигается. Чемоданы надо передвигать. И твои вещи для них — обуза. Это называется «приемлемыми человеческими условиями»?
Такие формы «мягкого насилия» — через процедуры, регламенты, ограничения — всё чаще становятся инструментом власти в самых разных странах. Людей не бьют — им создают такие условия, при которых они добровольно отказываются от своих прав. Очередь превращается в способ отсева. Досмотр — в акт унижения. А молчаливое наблюдение со стороны системы — в форму согласия.
Это новая реальность, в которой унижение становится технологией.
📎 Почему это важно?
Потому что насилие сегодня не всегда в виде удара. Оно может быть в виде процедуры. В виде очереди. В виде молчаливого согласия с тем, что человеку должно быть тяжело — чтобы он не поехал туда, куда «не надо».
Когда министр МВД говорит, что сам был на границе и «может подтвердить, что большинство в очереди — не граждане Эстонии», — это не просто ложь. Это откровенное признание: если вы не наш гражданин, вам можно не сочувствовать. Можно не учитывать ваши потребности.
Но Нарва — это не просто эстонская граница. Это точка доступа в Россию для всей Европы. И когда чиновник допускает, что унижение — это приемлемая мера «воспитания» тех, кто решил туда поехать, — он не просто нарушает этические нормы. Он говорит от имени страны.
И наконец: правящая коалиция, к которой принадлежит министр, имеет сейчас поддержку на уровне 13–15%. Это значит, что их политика не выражает волю большинства. А слова Таро — это прямая демонстрация того, что он не намерен выполнять волю народа. Он стремится навязать людям, куда они должны ездить, как жить, и за что стыдиться.
Это и есть свобода?
Я читаю слова премьера и думаю: свободы, которые делают нас сильнее? Нет. Такие свободы делают нас холоднее. Жестче. Безразличнее.
Свобода, унижающая человека, не делает никого сильнее. Ни общество. Ни государство. Ни нацию.