Поприщин ночью пишет мне записки
— Уважаемый Барзу, расскажите, пожалуйста, как возник проект спектакля по Гоголю.
— В начале, как всегда, было слово. То есть идея. Мы с моими друзьями Марюсом Ивашкявичюсом и руководителями объединения R.A.A.A.M Мяртом Меосом и Алланом Кальдоя сидели за столом, беседовали, и вдруг в наше застолье незримо вошёл со своей застенчивой улыбкой Николай Васильевич Гоголь — и возникла эта тема. Мы заговорили о Гоголе. Я вспомнил, что в «Ревизоре» Хлестаков вдруг роняет такую реплику: «Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!» (Капитан — это партнёр по карточной игре, который, до того как начинается действие пьесы, обобрал Хлестакова до нитки, и тот без копейки оказался в дешёвой гостинице.) Я предположил тогда: Хлестаков с огромными деньгами, полученными от чиновников и купцов, поехал — не к отцу, как говорил, нет! Он поехал играть. И продул всё, включая слугу Осипа! А так как вернуться он не мог, то уехал в Питер, поменял фамилию и стал Поприщиным. Таков финал Хлестакова.
— И он должен сойти с ума?
— У меня возникла такая идея. Башмачкин и Поприщин ведь у Гоголя живут фактически рядом. Хотя в разных новеллах. Я подумал: а что если убрать стену между их комнатами?
— Они бедны и снимают одну комнату на двоих?
— Можно и так. И они постепенно сходили бы с ума. Каждый вечер, придя со службы, они заговаривали бы друг с другом монологами: этот — о шинели, а тот — о дочери начальника Софи. О собачках, о том, что испанский король пропал. И постепенно оба превращаются в монстров.
—Вы ставите текст Гоголя таким, каков он есть, или как-то актуализируете его, вводя злободневные вставки?
— Русская литература или, если взять уже, драматургия, что Салтыков-Щедрин, что Гоголь, что Островский, что «Борис Годунов» Пушкина — абсолютно актуальны. Их не надо актуализировать. Шекспира «осовременивать» можно, русскую литературу — невозможно. Мне актуализировать «Записки сумасшедшего» нисколько не надо. Сам материал настолько современен, что можно сказать: каждую свою записку Поприщин пишет ночью, а утром приносит мне — и я её читаю. Он сегодня видит, что происходит в России, что творится в сознании русского человека, и сам же доставляет отчёты мне на репетицию. И я беру в руки записочки с непросохшими ещё чернилами. И мне нисколько не надо их осовременивать, так как достаточно повернуться направо или налево, и я воочию вижу то, что он увидел и описал. Стоит выйти на улицу — и среди прохожих я увижу тех, с кем он сталкивался. Гоголь был очень религиозным человеком. И он писал о том, что происходит с человеком, когда его покидает Бог. С Поприщиным, с Городничим, с мёртвыми душами: Собакевичем, с Ноздрёвым. Бог покинул человека, и душа умерла.
Он видел ужас, но улыбался
— Гоголь смотрел сквозь окружающую реальность очень далеко, так?
— Гоголь для меня — смею сказать, знающего литературу — является первым писателем. И не потому, что он великолепно писал, а потому, что великолепно видел. Он рисовал портрет той России, в которой жил, но и отчасти — сегодняшней. В каждого персонажа он проникал настолько глубоко, что мне кажется: он описывал ДНК этого населения. Он видел то, что Тютчев и другие потом назвали загадочной русской душой. Но для Гоголя загадки не было. Он пронизывал своим взглядом насквозь. Он видел, как Городничий заходит в лавку купца Абдулина, запускает руку в бочку с солёными огурцами и, давясь от жадности, жрёт. Как он это видел? Он ведь не утрировал!
— Поэтому, когда его играют, не надо комиковать, гротеск возникнет сам, без нажима со стороны исполнителей?
— Вот тут-то и заложена очень важная вещь. Если ты играешь тексты Гоголя без внутренней улыбки, то не попадёшь в яблочко. Его нельзя ставить буквально. К нему нужно найти подход. Найти улыбку, с которой он наблюдал за этой катастрофой, за разрухой в мозгах, в нравственности, за медлeнно наступавшей, но неотвратимой разрухой, которая уже разъедала изнутри империю. Он видел ужас происходящего — но когда писал, улыбался, и эту улыбку нельзя терять. Нужно найти точную интонацию, резонирующую с его сознанием.
Здесь очень важно артисту быть клоуном. У Вячеслава Полунина все эти маленькие новеллы так удивительно получаются потому, что он клоун. Потому мы и плачем на его представлениях. Когда мы смотрим Чаплина, то плачем и смеёмся — потому что он клоун. Феллини — клоун. Бергман — клоун. Только клоунада может показать всю трагичность образа. Но если ты идёшь к нему прямо, он вырвется и спрячется. У артиста должен быть дух клоуна, иначе сыграть Поприщина, сыграть Хлестакова невозможно. Трагичность возникнет только от того, когда ты смотришь на гоголевские образы глазами клоуна.
Я сам на всё смотрю глазами клоуна. У меня на репетициях стоит хохот. Мы смеёмся, рассказываем анекдоты, хохочем, плачем от смеха.
Выдавить из себя манкурта
— Возможно, в этом и в самом деле — спасение. Ведь как посмотришь на окружающую действительность, становится не до смеха. В «Тоталитарном романе» есть страшный образ Манкурта, человеческого существа, которое искусственным образом, очень жестоким, лишили памяти, и им можно как угодно манипулировать. Я знаю, что у вас был замысел спектакля «Манкурт», он не состоялся по независящим от вас причинам. Эта тема продолжает беспокоить вас?
ПОЯСНЕНИЕ: «Манкуртизм» занял своё место в литературе по социальной психологии как термин, отвечающий темам «изменения социальной идентичности и отчуждения от своих корней». Презрительная кличка «манкурт» достаётся тем, кто забывает национальный язык и пренебрежительно относится к культуре своего народа.
— Страшно не стать манкуртом, страшно проснуться от манкуртизма. Потому что ты сам не понимаешь своего манкуртизма. Но когда ты пробуждаешься и видишь своё окружение, вот тогда становится страшно.
У Фазиля Искандера есть повесть «Кролики и удавы». Там один кролик вдруг обнаружил, что удавы не способны гипнотизировать. Но кролики сами убедили себя, что удавы их гипнотизируют.
И сделали лестный для себя вывод: «Кролик, переработанный удавом, превращается в удава. Значит, удавы — это кролики на высшей стадии своего развития»
— Современным политикам очень легко превратиться в манкуртов. Да они и превращаются прямо на наших глазах.
— Да, очень легко. Достаточно распустить свои нравственные тормоза. Достаточно законы поменять. Достаточно «кухаркам» (в переносном смысле!) дать волю.
— Ленин ведь не сказал, что кухарка должна управлять государством. Он сказал «должна учиться уметь управлять государством». Утверждение тоже спорное, но «кухарки» (неважно какого пола, какого образования, важно их мировоззрение, уверенность в том, что им дозволено всё) опустили из цитаты два слова и полезли управлять. И это мы в той или иной степени имеем и сегодня. В Центральной Азии это выглядит, наверно, иначе, чем у нас, но разница в деталях, а не в сути.
— Деманкуртизация тоже требует крови. А это невыносимо. Ты должен обладать мужеством, чтобы выдавить манкурта из себя. Потому что манкуртизм становится твоим кодом. Кроме того, он заразителен. Как вирус.
С мыслью о возвращении
—Из разговоров с Марюсом Ивашкявичюсом и ещё раньше с Мяртом Меосом я понял, что на родине вам живётся очень непросто. Но ведь вы режиссёр с прекрасным бэкграундом, можете ставить в разных странах Европы…
— Я владею только двумя языками: фарси и русским.
— На фарси говорят в Иране, там очень сильный кинематограф, хорошее театральное искусство, но я понимаю, что работать там вы вряд ли стали бы…
— Я наполовину иранец. У меня мать иранка. Я езжу туда, там у меня множество родственников, но я не мог бы там работать. Этот режим не выношу. А кинорежиссёры, снявшие те фильмы, которые вы имеете в виду, все уехали оттуда.
И кроме того, что бы ни происходило, я не расстанусь с моей родиной, Таджикистаном. Я люблю эту страну и не могу её покинуть. Я уезжаю ставить спектакли надолго. И я всё время думаю о том, как самолёт доставит меня в Душанбе, в аэропорту ко мне бросятся таксисты, в надежде обдурить меня, думая, что я иностранец. Но даже это мне кажется родным и трогательным. У меня было столько возможностей уехать навсегда. Но где бы я ни находился, я живу с мыслью о возвращении.
Свет волшебной лампы
— Режиссура для вас — не только профессия, не только маршруты странствий, но и волшебство?
— Можно сказать и так. Я расскажу вам притчу, которая имеет прямое отношение к нашей профессии. Вы же помните сказку про Аладдина и волшебную лампу. Был великий маг. У него было большое могущество. Но не было доступа в пещеру сокровищ. И он обратился к небу с вопросом: кто может проникнуть в пещеру? Небо ответило: «Есть в Багдаде такой Аладдин, он может». Маг идёт в Багдад и ведёт Алладина в пещеру. Говорит: «Войди туда, иди прямо, сокровищ не трогай, найди старую лампу. Возьми её и принеси мне». Тот спрашивает мага , почему он сам не идёт. Маг отвечает: «Я могу тебя к входу привести, но туда мне доступа нет».
Между актёром и режиссёром происходит именно это. Я могу довести его до пещеры. Но достать лампу должен он. Я знаю все тропинки к ней, но сама лампа — внутри артиста, и он должен увидеть, ощутить её, и тогда она загорится и озарит своим светом сцену. И это самое сложное в нашей профессии. Если мне повезёт, артист достанет лампу.
Читайте по теме:
Марюс Ивашкявичюс: Пытаюсь понять систему, которая пожирает людей и их души
Артур Соломонов: Диктаторы смеха боятся больше, чем страха. Но умного смеха
Актёр Сергей Черкасов: Мне всегда хочется поднять людям настроение