Премьера «Р» состоялась 21 января 2022 года. Это был последний спектакль, поставленный Юрием Бутусовым в РФ. Через месяц и один день началась война.
Здесь и сейчас
Режиссёр рассказал, как в «Сатириконе» рождалась постановка, всё дальше уходившая от буквы гоголевского «Ревизора»:
— …Через три секунды мы отлетаем от этой пьесы и начинаем говорить про нас. И в какой-то момент: говорим, говорим — и вдруг понимаем, что в этом и есть смысл (будущего спектакля), что мы должны это использовать. Это было так интересно! Такие истории рассказывали Костя (Райкин), Тимофей (Трибунцев) и другие. Сначала мы стали записывать их на диктофон. И почувствовали: то, что мы говорим, и есть наше отношение к тексту Гоголя. Отношение нашего сегодняшнего (теперь уже тогдашнего) дня, и именно этим мы должны заниматься. Мы позвали Мишу Дурненкова (драматург Михаил Дурненков), он сидел на репетициях и наши разговоры переводил в монологи. Не только наши; в какой-то момент он стал приносить своё. Была полная неизвестность, куда мы шли.
**
Вот так же в неизвестность, не отвечая на вопрос: «Куда несёшься ты?», летит в другом шедевре Гоголя птица-тройка. Но о ней — позже.
Наверно, гоголевский текст сам, своей таинственной (боюсь, хотя и не смогу уйти от слова «мистической» — его так истаскали!) природой «провоцировал» эти темы, которые потом стали основой постановки и превратились в монологи, обращённые в зал. В другой исторической ситуации, наверно, и темы рождались бы другие. Но: театр — это здесь и сейчас. На глазах у зрителя и в живом общении, энергетическом обмене c ним. Кажется, я говорю о спектакле, который смотришь вживую, а здесь — видеоверсия. Но…Зал «Артиса», где проходил BUTUSOV FEST, реагировал не как в кино, а именно как реагируют на театральную постановку, и это стало ясно уже в самом начале, во время монолога Тимофея Трибунцева, страшного рассказа о человеке, который вызвал «скорую» к тяжело больной маме, а «скорая» всё не ехала, а приехав парамедики уронили несчастную больную в сугроб. И во время другого монолога, о школе, об унижениях, связанных с ней. Оба раза в зале раздавался смех, но особого свойства: смех сквозь очень даже видимые миру слёзы, потому что тут театр попадал на наши сегодняшние болевые точки, и мы откликались с болью, но и с благодарностью за то, что он мыслит в том же направлении, что и мы.
В «Р», как и в большинстве виденных мною спектаклей Юрия Бутусова, заложена очень мощная и заразительная театральность, в прологе, ещё до того, как актёры усядутся на стульях лицом к зрителю, они танцуют, подкалывают друг друга — как в испанском театре времён Лопе и Кальдерона. Она — дерзкая и алогичная, будет врываться в действие и потом, когда на чиновниках вдруг окажутся длинные «маскарадные» носы. Или когда свой покаянный монолог Антон Антонович — Трибунцев будет декламировать в непонятной эпохе костюме и с огромным горбом на спине — напоминание о «Ричарде III»? Бутусов ставил шекспировскую хронику в «Сатириконе» (Ричарда играл Константин Райкин), и откровенное выворачивание себя наизнанку, которое производит перед залом мэр города, по своей природе очень близко к столь же саморазоблачительному монологу Ричарда («Сегодня солнце Йорка злую зиму…» и т. д.), а ведь «Р» репетировался как раз в злую зиму, которая через месяц после премьеры превратилась (как в другом переводе этого монолога) в «зиму тревоги нашей потом». Ведь Шекспир — очень бутусовский драматург, а Бутусов — очень шекспировский режиссёр, и эта духовная близость пронизывает многие его работы.
И шекспировским, но и гоголевским, разумеется, не меньше, даром проникать сквозь внешние наслоения в суть оплодотворена рассказанная в «Р» вечная и сегодняшняя история. О страхе, который проникает всюду, и дело не в том, что чиновники какой-то горуправы боятся ревизора — они, наверно, даже предстоящих выборов не очень-то боятся (эк я тут загнул, в «Р» про выборы ни слова!), а в том, что с ними постоянно пребывает некий иной, мучительно сосущий изнутри страх, иррациональный по природе, объяснению он не поддаётся.
— Гоголь — гений! — временами восклицают персонажи спектакля. И правда — гений, он всё увидел и предвидел, и в этом мы убеждаемся на каждом шагу, хотя в блистательной бутусовской версии от диалогов «Ревизора» оставлено очень мало. И это не то, что называется набившей оскомину формулировкой «осовременивание классики». Это верность самой природе театра, в котором (повторюсь!) всё происходит ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС, на глазах зрителя, зритель действительно становится соучастником, и каждый монолог обращён к нему. Не ко всему залу вообще. А к каждому отдельно, кто воспримет эту феноменальную энергетику, которую здесь сохраняет даже видеозапись (великолепного, кстати, качества!), и посылает: вам, мне, тому, кто в соседнем ряду. Каждому, кто хочет воспринять и понять. И воспримет, и поймёт. Говорят, что спектакли Юрия Бутусова сложны по форме. Они сложно выстроены. Но зрителю, настроенному на их волну, всё понятно.
Наедине с самим собой
В «Р» нам постоянно дают вспомнить, что есть такая красная черта, если перейдёшь за которую, ты потеряешь в себе человека и окажешься во власти своих неизжитых комплексов и непреодолимого страха. Все исполнители одновременно: актёры, которые знают, как губительно переступить эту черту, и предупреждают об этом нас, и их персонажи — люди, которые давно её переступили. Такое вот двойное существование.
Монологи могут вестись то от одной ипостаси, то от другой.
Почему — монологи?
Потому что персонажи (сейчас мы говорим о монологах персонажей) ни с кем не могут поделиться тем, что происходит с ними. Страшно. А молчать — тоже страшно. Они находятся в несчастных отношениях с действительностью, у каждого на совести то, о чём он и говорить не решается, и промолчать физически не может. Датский философ Сёрен Кьеркегор, живший полтора столетия назад, писал: «Если бы в основе всего лежала дикая сила, что, сплетаясь в темных страстях, порождает всё, от великого до незначительного, если бы за всем была сокрыта бездонная пустота, которую ничем нельзя насытить, чем бы тогда была жизнь, если не отчаянием?» Их жизнь именно такова. Чтобы убежать от отчаяния — попробуй выговориться! Монолог — это разговор с самим собой, или с Богом (если веришь, что он есть), или со случайным попутчиком в поезде, когда знаешь, что больше никогда с ним не встретишься. Зритель в таком случае — и «Я» персонажа (его совесть, с которой он надеется договориться), и бог (или священник, помнящий о тайне исповеди), и случайный попутчик…
А почти каждый монолог — это исповедь, рассказ о потревоженной совести. Осип (Артём Осипов) вспоминает о том, как когда он был первоклассником, дети на школьном крыльце забили ледышками маленького беспомощного щенка, никак не может вспомнить, кидал он ледышки или стоял в стороне, хочет думать, что не кидал, а потом вдруг находит оправдание: я же болел, я тогда в первый раз пришёл в школу, я думал, что так надо.
Сколько же он болел, что первый раз в первый класс пришёл, уже когда лед появился? Мне в тот миг резануло слух явным несоответствием, но тут же стало ясно: так и задумано, человек готов на самую нелепую ложь, только бы избавиться об угрызений совести, а они затаятся и будут покусывать — до тех пор, пока они с Иваном Александровичем (т. е. с Хлестаковым, которого так потрясающе играет Константин Райкин) на дороге встретят умирающего лося (это воспоминание дано только Осипу, у Иван Саныча, как эго называет Осип, иные кошмары).
Уже потом, в сцене устроенного для Ивана Александровича фуршета, чиновники приволокут какое-то взъерошенное мёртвое существо чудовищных размеров, первая реакция: «Ага, лось!», но это не лось, а ворон. В проницаемости мистического пространства он может оказаться тем самым вороном Эдгара По, который повторял “Never more”(«Больше никогда!»), только в мёртвый клюв этого монстра хочет вложить иные слова: «From here to eternity» (отныне и вовек), потому что длящаяся в «Р» карусель монстров не имеет ни начала, ни конца. Страх и трепет в этом мире вечны.
На самом-то деле здесь не боятся никакого ревизора. Боятся они самих себя, своей глубоко въевшейся в души убеждённости, что жить надо «применительно к подлости», не сожрёшь ты — сожрут тебя.
Реплику о «пренеприятнейшем известии» Антон Антонович (Тимофей Трибунцев) произносит как бы между прочим, его больше огорчает то, что на встречу с высокопоставленным лицом надо надеть парадный мундир, а тот велик: исхудал от постоянных забот мэр города! По-настоящему раскрывается Антон Антонович как раз в длинном покаянном монологе, который делит спектакль на две части: им заканчивается первый акт и им же начинается второй. Только первый раз герой Трибунцева действительно кается, вспоминает самые страшные моменты; он боится и себя, и своих подчинённых. Настучат, бросят в застенок, растопчут. Он оправдывается тем, что когда-то, до него и его «соратников», правили действительно чудовища, вурдалаки, как говорит он — и веришь (потому что знаешь из исторического опыта): у тех в самом деле руки по локоть в крови, а эти пока что не успели. Не догнали. Хотя всё впереди. А в начале второго акта этот же монолог уже звучит нагло, даже хвастливо, словно Антон Антонович требует (тоже по Гоголю): полюби нас чёрненькими, беленькими-то всяк полюбит.
Вообще, каждый монолог невероятен. Каждый исполнитель просто потрясает. Сколько темперамента и бесстыдства в признания местной «первой леди» Анны Андреевны (Алёна Разживина)! Какую злобу и ненависть к родителям выплёскивает перед Иваном Алексанлровичем Марья Антоновна (Марьяна Спивак), на глазах превращающаяся в (анти)героиню античной трагедии. «Р» — такая постановка, которую смотришь не отрываясь и жалеешь, что второй раз не увидишь: разве что в Москву ехать, несмотря ни на что, «Сатирикон» только в феврале её играет трижды. Так ведь с какими хлопотами сопряжена такая поездка.
Птица-тройка отправляется. Пассажирам занять свои места!
Второй акт — это триумф Ивана Александровича. Мы видим как преображается герой Константина Райкина, как из рубахи-парня он превращается в нечто величественное; крупный план видео позволяет проследить, как становится демоническим его взгляд. Иван Саныч дорастает до грозной силы. Хотя не сразу.
Сцену с несчастным многодетным отцом и самым безответным обитателем города Петром Ивановичем не то Добчинским, не то Бобчинским (Ярослав Медведев) я бы назвал одной из лучших в спектакле, но, IMHO, там каждая сцена одна из лучших. Одна из сильнейших — да. Петра Ивановича отрядили исполнить ответственную и опасную миссию: вручить приезжему взятку. Герой Райкина сначала разыгрывает непонимание, затем, видя, что надо брать инициативу на себя, пытается помочь просителю, но тот так трепещет перед влиятельным (по его разумению) лицом! А потом начинает просить расписку в том, что деньги принял — и миссия выполнена. Как меняется лицо Иван-Саныча! Уж не провокация ли? И каким жизненным становится бунт на коленях несчастного: от никзопоклонства до «Сдохни, тварь!» и обратно к низкопоклонству.
В ключевой сцене с Антоном Антоновичем герой Константина Райкина вдруг в самом деле вырастает до всесильного представителя администрации, где-то на верхних ступенях иерархии. Но что превращает его в грозную силу? «Напор», — объясняет Осип. Харизма, то есть. Короля играют подданные, и Осип — он умница! — видит, что окружение готово сыграть короля. И ковёр (на который, как вспоминает Иван Саныч, он в детстве мочился) в спектакле становится красной дорожкой, ведущей к трону… И если в первом акте в спектакле мелькнул горб Ричарда, то отчего бы не позволить себе такую ассоциацию: Осип здесь — Бекингем, ведущий Ричарда к трону?
И вот что хочется непременно сказать. Бутусов — режиссёр-философ. Оставив от буквы «Ревизора» самую малость, он невероятно глубоко проник в суть — может быть, так глубоко в Гоголя проникали только символисты. Только в Серебряном веке.
Бутусов вводит в «Р» мотивы не только «Ревизора», но и «Мёртвых душ», ту звучавшую тогда и звучащую, хотя по-иному, теперь музыку времени, музыку истории. Разумеется, я не о музыке, хотя саундтрек спектакля тоже удивителен. Музыка здесь — суть событий, внутренний смысл которых надо воспринимать душой, эмоционально; она выражена в «Р» не вербально, а языком театра, который мы в зале узнаём, понимаем и впитываем, потому что в ней — перекличка времён. Современные диссонансы, которые напоминают о том, что мы живём в страшное время, но есть — ТЕАТР.
По пути к финалу мотивы «Мёртвых душ» подчиняют себе остальные ноты: вместо просителей к Ивану Александровичу являются убитые в ГУЛАГе в 1937–38 году, звучат подлинные имена жертв, и тут уже персонажам спектакля деться некуда. Страх обволакивает их. Можно только бежать от него.
Сцену постепенно заполняют люди. Сначала персонажи спектакля, затем ещё и ещё… Финальная цена длится мучительно долго. Птица-тройка вот-вот отойдёт, пассажиров всё прибавляется, последним уже негде сесть, они приносят с собой стулья. Тронулись. Антон Антонович рулит, потом к нему присоединяется Иван Александрович, они с азартом в четыре руки правят экипажем.
Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остаётся позади. Что значит это наводящее ужас движение?
Куда ж несёшься ты? Дай ответ…
Ну что после этого скажешь?
Гоголь — гений. Бутусов, Райкин и Трибунцев — тоже!
Читайте по теме:
Борис Тух: Bcлед за KRYMOV FEST — BUTUSOV FEST
Дмитрий Крымов, Максим Суханов и Чулпан Хаматова: про сумасшедшую любовь, про одиночество и потерю