За прошедшие годы герой нашего интервью превратился в одного из главных европейских менеджеров и экспертов в сфере культуры. После конфликта с российской властью, Марат Гельман переехал в Черногорию, где занимается повышением культурной и туристической привлекательности этой страны. Сейчас он разворачивает новый проект в Одессе. Об этом и пойдёт разговор.
— Одесский проект — что это? Продолжение или развитие Вашего проекта в Перми?
— У меня получилась такая история. Когда я делал музей в Перми, у меня не было никаких мыслей о территориальном развитии, о судьбе города. Я хотел сделать музей мирового уровня. Просто потому, что Сергей Гордеев, сенатор от Перми, предложил мне это сделать. Достаточно быстро стало понятно, что невозможно создать какой-то такой невероятный музей в безвоздушном пространстве, если в целом город остаётся провинциальным, не интересующимся искусством. Эта задача оказалась нереальной. Поэтому пришлось работать с городом. Через два года после этого приехали разные специалисты, например. Они сказали, что то, что мы сделали, — это самый интересный региональный проект в России после перестройки. Тут я понял, что у меня появилась еще одна профессия — специалист по территориальному развитию через культуру или по модернизации культурной отрасли. Реально за четыре года мы перепахали весь Пермский край, и я приобрёл уникальный опыт. Так появилась идея, помимо кураторства выставок и представления художников, заниматься ещё и этим. Поэтому Одесский проект логичен именно в этом смысле. Есть город! У меня среди друзей и знакомых много выходцев из Одессы, которые сожалеют о том, что «у города были лучшие времена». А ведь этот город достоин того, чтобы им заняться и попытаться сделать так, чтобы эти «лучшие времена» в будущем продолжались. Мне показалось это очень интересным. Город действительно стоит того. Плюс в городе есть люди, которые заинтересованы в этом, которые готовы эту работу заказать, финансировать и так далее.
— Процитируем несколько фрагментов из концепции Одесского проекта:
«Культурная политика — это не вмешательство в творчество, в работу институций, а создание условий и использование результатов их труда в интересах города…
Уникальное представление об Одессе: Одесса —город с уникальной архитектурой; Одесса — культурный город; Одесса — портовый европейский город; Одесса — столица юмора; Одесса — летняя столица Украины; Одесса — туристический город…
Культура — не математика, у её задач есть не одно, а много решений. Успех культурной стратегии зависит от того, насколько правильно выбраны приоритеты. На выбор может влиять что угодно, не только географическая, политическая ситуация, события из прошлого, наличие тех или иных ресурсов или их отсутствие».
В центре проекта — „Дом Художника“».
— Одна из проблем, порождающих непонимание современного искусства, — дистанция между художником и зрителем, которая появляется как только работы попадают в музейный контекст. Процесс просмотра выставок и коллекций в музее всегда практически поверхностный, редко дающий возможность погрузиться в замысел. В результате в мире, с одной стороны, увеличивается количество публики, перемещающейся по всему миру, из музея в музей, от биеннале к биеннале. С другой стороны, всё чаще мы слышим фразы — «я не понимаю современное искусство». Это серьёзнейшая проблема для современной культуры, и те, кто дадут ключ к решению этой проблемы, будут на гребне интереса.
Суть нашего проекта — создание институции с новым типом отношений зрителя и искусства. Институция, в которой функция репрезентации максимально приближена к процессу творчества. В центре институции — 50 мастерских, которые в выходные превращаются в большое выставочное пространство. При этом художники в этот «день открытых дверей» находятся в мастерской и принимают публику, общаются с ней, могут продолжать при этом работать. Зритель смотрит искусство в тех условиях, в которых оно создаётся (можно привести не очень корректную, но точную аналогию с заповедником и его отличием от зоопарка), и имеет возможность задать вопросы самому автору. И для художника может оказаться ценным опыт общения со зрителем. Тем более что среди посетителей будут профессионалы, ведь так удобно для куратора или галериста в одном месте посмотреть столько художников, каждое воскресенье — новых. Художники отбираются особым способом и получают мастерские на разное время (от двух месяцев до двух лет). Вокруг 50 мастерских будет несколько выставочных залов, где каждое воскресенье организуются выставки тех резидентов, чьё время завершается. На ядро из открытых мастерских можно накручивать многое.
— «Дом Художника» ограничен по пространственным масштабам, а как он повлияет на туристическую и иную привлекательность города?
— Дом— это флагман проекта, а в целом проект на нём не завершается. Масштаб очень важен. Часто бывает так, что приезжаешь в какое-то место, встречаешь очень правильных людей, которые правильно мыслят и даже правильно что-то делают, но размер того, что они делают, не соответствует масштабам задачи. Получается, что они как будто работают зря. Потом они не понимают, вроде всё делают правильно, а эффекта нет. Безусловно, масштаб очень важен. Мы это понимаем, и задача «Дома Художника» — стать новацией мирового масштаба, стать флагманом проекта. А проект заключается в усилиях большого количества людей, а не только Марата Гельмана или Вадима Мороховского (коллекционера, банкира, соавтора проекта).
— «Культурная революция» на основе творчества художников — звучит несколько односторонне, ведь есть ещё и другие направления творчества, искусства?
— Мы занимаемся не «художественной политикой», а «культурной». Что это означает? Мы не предлагаем привнести свои какие-то профессиональные пристрастия сюда как кураторы. Гельман по жизни занимается выставками, и здесь, в этом проекте, он будет заниматься тем же. Культурная политика — это создание условий для всех, а не для одних. У нас будут приоритеты, так как есть сложная ситуация с языковой политикой, то мы решили, что мы концентрируемся на визуальном искусстве и музыке. На тех искусствах, в которых язык не так важен.
— Но соединить вместе разные виды искусств, с точки зрения менеджмента, обычно достаточно хлопотно.
— Это социальный проект. Для него достаточно сложно определить критерий: хорошо или плохо. В бизнесе всё понятно: есть прибыль — проект успешный! А здесь иначе. Когда ты понимаешь, что что-то не идёт — уже поздно и всё проиграно. У меня есть собственный простой критерий: если ты хочешь решить сложную задачу, а все шаги, которые ты делаешь — простые, ты не добьёшься ничего! Задача «культурной революции в Одессе», возвращения городу многого из того, что он потерял, приобретения нового, чего у него ещё не было, — это сложно! Соответственно, алгоритм её решения состоит из набора алгоритмов решения сложных задач. Если мы не решим локальную задачу вроде создания арт-хаба, в котором сосуществуют и кино, и музыка, и изобразительное искусство, то мы уж точно не решим задачу по отношению к городу. Есть умение и понимание. Своё понимание я изложил в концепции. Мы умеем делать какие-то вещи, которые другие не умеют. Это и пригодится при решении сложных задач, особенно тех, которые не имеют гарантированно успешного исхода. Но именно такие результаты и приводят к тому, что решается большая задача. Иногда бывает, что у людей есть отрицательный опыт, потому что время было другое. Сейчас — время пришло! Я сейчас занимаюсь цифровым искусством и понимаю, что много художников пытались это делать раньше. У них были какие-то сложности. Их не понимали. Не потому, что они были нетехнологичны или что-то неправильно делали, а потому что просто тогда ещё время не пришло. А сейчас уже совсем другая ситуация. Есть много факторов, не только от нас зависящих, которые определяют, что тогда не получилось, а сейчас может получиться.
— Добавить в художественную инфраструктуру города 50 мастерских — это, безусловно, полезно! А нет ли идей по поводу развития художественного образования в Одессе? После окончания колледжа одесские художники вынуждены уезжать в другие города для получения высшего художественного образования.
— Сегодня художественное образование в мире в кризисе. То, что раньше преподавали в художественных высших учебных заведениях: рисунок живопись, фотография, назовём это условно «владение языками», сегодня преподаётся в художественной школе. А как учить «как стать художником»? Есть несколько вариантов. Первая и самая понятная — это немецкая система, когда художник выбирает себе Мастера. Выбирая учебное заведение, будущий художник выбирает себе судьбу, то, каким художником, он хочет стать. Учёба — это общение с мастером, попытки понять, продолжить его дело, попробовать превзойти и т. д. Вторая система — американская «арт-скул», когда ты занимаешься самостоятельно. Набираешь себе курсы, учишься, ходишь в библиотеки. А задача университета — привезти тебе только звёздных профессоров. Сегодня, например, по русскому искусству рассказывает директор Третьяковки, завтра — куратор из Лувра, то есть ты учишься «из первых уст». Третья система — английская, которая предполагает, что ты с первого дня учёбы начинаешь профессионально работать. Тебя втравливают в какое-то профессиональное действие. Например, у тебя преподаёт директор Уайтчепел, и, соответственно, студенты частично как волонтёры, а потом за деньги работают на Уайтчепела. Они как-бы интегрируются в художественный контекст города уже на первом курсе. У каждой из этих базовых систем есть своя специфика. Третья система возможна только в крупном городе, где есть мощная художественная среда, американская система возможна, только если есть много денег на то, чтобы каждый раз приглашать звёздных художников и специалистов. Есть ещё скандинавский вариант. Я в Швеции видел, как они объединяют кино, изобразительное искусство, музыку, литературу в один арт-университет. Там готовят не художников, а скорее проектировщиков, представителей тематического искусства. В целом, часто люди плачут, говоря, что в Одессе плохое образование в сфере искусства. Но на самом деле, сегодня не только в Одессе, а в целом мире кризис художественного образования. В постсоветских странах из этого кризиса традиционно выходили тем, что учились не в художественных, а в каких-то более продвинутых вузах. Например, в архитектурных. Много успешных художников заканчивали именно архитектурный или полиграфический вуз. Проблема художественного образования — она всеобщая.
Мы не ставим перед собой задачу совершенствовать художественное образование. Но сам факт, что в Одессу будут приезжать художники со всего мира, уже сыграет роль. Система «артист-толк» — это не образование, это художник рассказывает о своём творчестве. Эта система у нас будет, и она будет помогать молодым художникам ориентироваться в этой странной профессии. Это не будет заменой отсутствующего образования, скорее попыткой делиться опытом.
— Ваш проект «Дом художника» предусматривает достаточно большой объём арт-событий и грозит превратиться в этакий арт-конвейер. Каждые входные — акция. Не слишком ли много? Хватит ли в обозримом пространстве творческих личностей для того, чтобы это поддерживать на масштабном уровне?
— Нет ни одного города, для насыщенной жизни которого хватило бы местных сил. Ни Одесса, ни Нью-Йорк, ни Лондон, используя только художников, родившихся в них, не смогли бы организовать насыщенную жизнь. Культурный обмен — это ключевая вещь. Вот эти 50 мастерских будут распределены: между украинскими художниками из других городов (10), международным художникам будет выделено тоже 10, 5 — для детей тех, кто уехал из Одессы, 5 — для художников из портовых и городов-побратимов Одессы, а то, что останется, — для одесситов. Конечно, Одессе творческих сил не хватит, но задача «Дома художника» — резко увеличить культурный обмен в городе.
— Вы работали с эстонскими художниками, с эстонской культурной средой?
— С эстонскими художниками я непосредственно не работал. В самом начале перестройки я делал в Таллинне выставку Валерия Кошлякова. Тогда в Эстонии издавалась газета «Галерея», и я в ней опубликовал две статьи. Вот такой мой минимальный эстонский опыт. Я дружу и взаимодействую с художником Владимиром Дубосарским (несколько лет назад переехал из Москвы в Таллинн). Он держит меня в курсе того, что происходит в Эстонии. Ещё я дружу с Евгенией Чириковой, которая ныне тоже живёт в Эстонии.
— Вы часто говорите об инженерном подходе к искусству — не задавит ли излишняя технологичность творчество?
— Я пользуюсь термином «гуманитарный инженер». Инженеры же помогают учёным, а не мешают. Фактически роль гуманитарного инженера по отношению к художнику примерно такая же, как и роль обычного инженера по отношению к учёному. Инженер занимается прикладными аспектами науки. Точно так же как и гуманитарный инженер занимается прикладными аспектами искусства. Инженер приносит в науку деньги. Точно так же мы думаем, что вот эта наша новая компетенция гуманитарного инженера тоже позволит принести в искусство деньги. Но связанные не с искусством, а с решением каких-то буквально очень прагматичных простых задач.
— Леонардо да Винчи — хороший пример сочетания великого живописца и великого инженера-изобретателя?
— Надо иметь в виду, что тогда интеллектуальная деятельность не была так жёстко регламентирована: это наука, это искусство, а это — инженерия. Леонардо для своих картин изучал человеческое тело. Такой подход не был тогда так удивителен, как сейчас. Когда Леонардо называют человеком Эпохи Возрождения, то это означает, что в то время это и был образ просвещённого человека, который занимается одинаково успешно, одинаково профессионально наукой и искусством. Разделения ещё не произошло.
— По оценкам некоторых авторитетных искусствоведов, сейчас наметился возврат к традиционной живописи, а вы как думаете — чего ждать нам, зрителям, в обозримом будущем от современного искусства?
— Никаких возвратов не бывает. Бывают моменты, когда живопись находит себе новое звучание и снова доказывает, что она, ну, если не королева искусства, то, по крайней мере, одно из главных медиа для художников. А бывает живопись снова в кризисе. Если говорить о завтрашнем дне, то меня волнует то, что называется цифровое искусство, которое сейчас на начальной стадии. Пока очень наивное и не самое продвинутое, не самое интересное. Но перспективы там огромны. Долгое время не могли решить проблему уникальности цифровых файлов. Культурный фетишизм, на котором построен художественный рынок, что оригинал стоит дорого, а копия практически ничего не стоит, он не позволял цифровому искусству развиваться. Сейчас, с помощью технологии NFT, этот разрыв преодолён, и есть возможность создавать уникальные файлы. Буквально перед нашим интервью мы обсуждали идею создания музея цифрового искусства. Если музыка всё чаще звучит для нас из компьютера, то это как минимум выравнивает с точки зрения медиа цифровое искусство и то, которое сделано традиционным способом. Дальше уже идёт разговор о том, хорошее или плохое это искусство. В музыке этот процесс раньше начался, чем в живописи. Особенно ярко это видно в культуре диджеев. Речь не идёт о том, что мы переведём в цифровое искусство то, что было создано ранее. Речь идёт о новых произведениях. Новый Микеланджело сегодня скорее сидит за компьютером, чем в мраморном прииске. Никто не планирует заменить скульптуры Микеланджело в римских соборах на их голографическое изображение.
— Получается, что новому художнику теперь лучше изучать компьютер, а не технику смешивания красок, технику работы с кистью, технику работы с камнем?
— В среднем — да. Если мы говорим о студентах художественной школы, то большинство из них так и не станет художниками, а станет дизайнерами. Для них, конечно, компьютер важнее. Голдсмит — это одна из ведущих школ по искусству, так у них из ста выпускников только два становятся художниками, а остальные занимаются художественными профессиями. И там компьютер важнее. Если же мы говорим о каких-то амбициозных людях, я бы сказал, что надо владеть всеми языками для того, чтобы была возможность выбирать тот язык, который точно соответствует задаче, которая в этот момент решается.
— Как Вы планируете дальнейшее развитие своего инженерного подхода? Какие страны ждут Вашего появления?
— Сейчас мы занимаемся разработкой идеи создания музея виртуального искусства. Мне кажется, что это будет очень интересный проект. Строительство музея — это отдельная история. Мне уже 60 лет, и я не очень люблю заниматься образованием, но мне хочется, чтобы гуманитарная инженерия стала массовой профессией. Поэтому я должен заняться каким-то менторством и делиться своим опытом. Меня эта деятельность ждёт.