Словесное описание современного изобразительного искусства всегда крайне неточно. Если это настоящее искусство, пронизанное энергией очень сложного и противоречивого времени, то за визуальной стороной стоит рефлексия художника. Боль, которую он испытал и от которой не в состоянии избавиться — ведь это только кажется, что переведя муки и страдания, твои собственные и всеобщие, на художественный язык и создав полотно, скульптуру, инсталляцию, ты уже освободился от того, что угнетало себя. Ты отправил послание тем, кто придёт в выставочный зал; пусть они остановятся перед твоей работой, разделят с тобой мысли, вложенные в неё и неугасающую боль. Нет, ты от неё не избавился, она — с тобой, и это удача, если зритель воспринял то, что ты хочешь ему передать. Ну, не совсем то же самое, послание, проходя через «канал связи», от создателя к адресату, неизбежно что-то теряет по пути. Однако он уловил отправленную тобой в путь волну, настроился на неё и вступил с тобой в диалог, который не прекратится, когда зритель уйдёт с выставки; он будет думать, вспоминать и заново переживать твоё послание — на чувственном уровне.
Связующая нить
«Век расшатался, пала связь времён. Зачем я связать их вновь рождён?» — говорил самый рефлектирующий герой всего мирового искусства принц Гамлет. Это один перевод, есть другой: «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить?». И ещё один, по-моему, самый точный: «Век вывихнут, и как же скверно, право, что должен я вправлять ему суставы!» Все эти три варианта вспоминались мне там, в «Розовом павильоне».
Эта выставка и есть рефлексия художников (имена их назову немного позже) на то, что нити, связывающие нас с прошлым, рвутся. Сами собой (вы не представляете себе насколько коротка память — не одного человека, а социума; если в военном флоте скорость эскадры определяется скоростью самого тихоходного корабля, то в обществе, стране, народе сохранность исторической памяти зависит от наиболее забывчивой — и манипулируемой! — его части). Или их рвёт кто-то, кому хочется, чтобы все мы помнили прошлое не таким, каким оно было, а таким, как выгодно ему. Почему-то кажется, что снося объекты архитектуры и монументального искусства — пусть даже безобразные, но в них отразились эпоха и ее эстетика, — можно выправить прошлое. Согласно пожеланиям заказчика.
Выставка, о которой идёт речь, — часть международного проекта «Беседуем о сложном прошлом», который затрагивает часто замалчиваемые моменты истории стран Балтии, но не только их. Здесь экспонируются работы Лии и Андрия Достлиевых (Украина/Польша), Вики Эксты (Латвия), Паулины Пуките (Литва), Яаны Кокко (Финляндия), Зузанны Херцберг (Польша), Янии Михалиной (Норвегия/Россия), Элеонор де Монтескью (Франция) и Танеля Рандера (Эстония). А также объединения «Family Collection», в котором участвуют художники из Нидерландов и Кюрасао — Гленды и Рутсела Мартинус, Йоргена и Квинси Гарио. Это семейное творческое объединение представило живописные полотна и инсталляции, напоминающие о прошлом, об истории угнетения коренных жителей тех земель, которые были колониями европейских держав. Яркие краски, предельная выразительность композиций, крошечные модели домиков, воскрешающие в памяти «Хижину дяди Тома». Казалось бы, как далека родина этих художников от нас; что же связывает их работы с произведениями авторов их стран Балтии и других государств у Балтийского моря? Солидарность! Неприятие прошлого, связанного с насилием и угнетением, и напоминание о нем — ведь мир так хрупок, а длящиеся войны — и агрессия путинской РФ в Украине, и исламская угроза, кроваво заявившая о себе в секторе Газа — бередят старые (незажившие ещё!) раны — и они снова болят, снова тревожат культурную память.
Как напоминает о травмах недалёкого прошлого и мультимедийная инсталляция латышки Вики Эксты «Разговоры с папой». Она — о тех тревогах и утратах, которые затронули в 1980-е многие семьи. Её отец через год после окончания школы был призван в армию и отправлен на войну в Афганистан. Художница сообщает, что отец мало и неохотно вспоминал об Афгане, потому что понять это может лишь тот, кто сам пережил. А многие из побывавших там были психологически непоправимо травмированы, пережили то, что в США после войны во Вьетнаме называли «вьетнамским синдромом» — а у нас замалчивали.
Мир хрупок и алогичен, его конфликты давят на нас, и почва уходит из под ног, исчезают гармония и кажущаяся её спутницей симметрия. Литовская художница Паулина Пуките по текстилю чутко уловила это явление и символически воплотила в своих изделиях — кофтах, рубахах, джемперах, которые серой чередой висят на вешалке у входа. Авторские работы, которые каждый желающий может приобрести за 2 (!) евро. Но не чтобы носить: рукава каждого экспоната разной длины. (Хотя появление на какой-нибудь молодёжной тусовке в таком одеянии, наверно, вызвало бы бурную реакцию: «Круто, прикольно!»)
«Башня из слоновой кости», пришедшая из Серебряного века
Инсталляция Янии Михайлиной уводит нас от сегодняшних тревог в то кажущееся сегодня благословенным (по крайней мере — благополучным) время, когда люди искусства переживали иную рефлексию — углубление в себя, свой внутренний мир, осознание того, что все мы носим маски, которые порою просто никак не сбросить с себя и открыть подлинное своё лицо. Трепетные переживания, ощущение чего-то подспудного, гибельного — и чувство вины за свой физический и душевный комфорт, понимание того, как всё непрочно.
В зале выгорожена башня из картона (хрупкий, как мир художника, материал), центральное место в ней занимает история писательницы и критика Лилии Зиновьевой-Аннибал (1866–1907). По меркам Серебряного века, давшего русскому искусству столько первоклассных мастеров, Лидия Зиновьева-Аннибал была фигурой второго ряда, хотя её повесть «Тридцать три урода» вызвала скандал, соизмеримый с тем скандалом, который много позже сопровождал публикацию «Лолиты» Владимира Набокова. Зиновьева-Аннибал вошла в историю Серебряного века как хозяйка салона «На Башне». Она и её муж, поэт Вячеслав Иванов, жили в петербургском доме на Таврической, 25, — ярком образце архитектуры модерна, их квартира на последнем этаже выходила в башню, где и возник литературно-художественный салон. Там читал свои стихи Александр Блок. Всеволод Мейерхольд, служивший в Императорских театрах, где эксперименты были невозможны, отводил душу «На Башне», поставив там «Поклонение кресту» Кальдерона. Прекрасная и канувшая навеки в Лету эпоха. Тогда люди искусства могли уйти от окружавшей их действительности в башню из слоновой кости, отгородиться от мира, стараться забыть о его прозе. Чем это кончилось, известно. Сегодня в башне не укрыться. Настаивая на этом, выставка протягивает связующую нить в те далёкие годы.
Всё те же грабли
Идёшь ты по выставке по часовой стрелке или против часовой стрелки, в любом случае придёшь к мультимедийной инсталляции Танеля Рандера «Чёртовы грабли». Это один из тех экспонатов, в которых сконцентрированно выражена сама идея выставки — и вложено гораздо больше, чем можно сказать словами и что входит в очерченный выставкой круг тем. Тут затронуты и XIX век, строки из «Медного всадника» с «приютом убого чухонца» дополнены портретом весьма неоднозначного пушкинского современника Фаддея Булгарина, который, кстати, владел имением Карлова под Тарту и, оказывается, интересовался жизнью эстонского крестьянства. Здесь художник обращается к колониальному прошлому, в котором власть остзейских баронов существвала в симбиозе с российской императорской властью. В инсталляцию входят два видеосюжета. Один, игровой — экранизация притчи о том, как сын богатого хуторянина, получивший образование в Германии, вернувшись домой, говорил только по-немецки и делал вид, что начисто забыл родной язык, но, наступив на грабли и получив по голове, сразу вспомнил, как зовётся ударивший его предмет. Другой сюжет: боксёр на ринге ведёт бой с… граблями, постоянно наступает на них, но не унимается и снова атакует необычного противника…
Не так ли и мы: всё наступаем на одни и те же грабли — и ни за что не соглашаемся избавиться от этого обыкновения?
Читайте по теме:
Смена прописки: Таллиннский дом искусства переехал из центра города в Ласнамяэ