Недавно Андрус Кивиряхк сделал замечательный подарок к юбилею двух актрис Эстонского драматического театра Лийны Тенносаар и Харриет Тоомпере — написал и сам поставил с ними пьесу «Второстепенные персонажи». О двух сестричках главного героя эпопеи Антона Хансена Таммсааре Индрека — Тийу и Кадри. Классик уделил им в пятитомной «Правде и справедливости» всего несколько страниц. В пьесе они приходят к литературоведу Тармо (Тийт Сукк), лодырю, любителю пива и посиделок; он давно собирался написать исследование об Индреке, но всё как-то недосуг. Сестрички требуют, чтобы Тармо рассказал о них: чем они хуже брата, за что же автор засунул их на периферию романа?
По дороге в ад, вымощенной благими намерениями
— Неужели мы все — второстепенные персонажи в этом мире?
— В определенном смысле, безусловно, да, — отвечает Андрус Кивиряхк. — В свой звёздный час момент ты можешь казаться людям главным героем, но пройдёт какая-то сотня лет — и о тебе уже никто не вспомнит. В моей пьесе есть такой внесценический персонаж, Альфред Сяллик; в предвоенное время он был невероятно популярным драматическим актёром и солистом оперетты, одна из героинь робко обожала его издали, а сегодня разве что историкам театра и самым осведомлённым фанатам его имя что-то скажет.
— Можно ли сказать, что вы начинаете там, где закончил Таммсааре? Если взять, к примеру, вашу пьесу «Юдифь», которая стала очень современным переосмыслением коллизий одноимённой драмы Таммсааре?
— Ну, не совсем так. Таммсааре, когда писал эту пьесу в 1921 году, тоже осовременил библейскую легенду. Я, в свою очередь, осовременивал Таммсааре сто лет спустя.
— «Юдифь» в постановке VАТ-театра вышла тогда, когда у нас президентом была Керсти Кальюлайд, а премьером — Кая Каллас. Понятно, что автор не отвечает за неконтролируемые ассоциации зрителя, но для меня Юдифь, которая с особой миссией отправляется к Олоферну, представлялась как КК1, а увязавшаяся за ней (отчасти от скуки?) Сусанна — как КК2. Две честолюбивые женщины, для которых спасение отечества — не главная цель и не такая уж важная. Им бы себя реализовать. Ваша Юдифь сначала предлагает Олоферну союз и совместную власть: вначале — над осаждённым им городом, а затем — над миром…
— Для меня первоначально образ Юдифи был возвращением к Библии, где Юдифь — героиня. У Таммсааре она в самом деле честолюбива, ей хочется покорить Олоферна, родить от него ребёнка. Скорее, она ближе к современным экоактивисткам, вроде Греты Тунберг, для которых на первом месте глобальные задачи, всемирный климат. Что произойдёт с государствами — не важно, главное: моря, звери, природа. Она такая экотеррористка, которая, защищая природу, готова уничтожить всё, что, как ей кажется, препятствует её миссии.
По-своему она идейный человек.
— Очень по-своему!
— Да, она убеждена: всё, что она делает, — для спасения человечества. В этом смысле она напоминает пламенных коммунисток, которые хотели во что бы то ни стало изменить мир к лучшему.
— Ещё один такой «идеалист и гуманист», Бармалей из, надеюсь, ещё не всеми забытого фильма Ролана Быкова «Айболит-66», ставил вопрос так: «И у меня все будут счастливы, а кто не счастлив — тех в бараний рог согну»! Или возьмём сериал, который помнят все: «Игру престолов». Дейенерис. Она тоже была уверена, что борется за правду и справедливость, но… дали девушке широкие возможности и драконов— и к чем это привело?
— Да, очень опасная эта деятельность. Моя «Юдифь» заканчивается вовремя. Вернее, я в нужном месте оборвал эту историю. Если продолжать, то она, конечно, станет диктатором. Не зря говорят, что дорога в ад вымощена благими намерениями.
Великие мифотворцы
— Таммсааре для вас больше, чем писатель? Образ, утвердившийся в мифологии?
— Конечно. Его произведения уже стали эстонскими мифами. Безусловно. Как Дон Кихот и Фауст из героев Сервантеса и Гёте превратились в мифологемы, в архетипы, так и многие герои «Правды и справедливости» тоже стали архетипами, а Варгамяэ — мистической страной. Второй такой творец собственной вселенной в эстонской литературе — Оскар Лутс. Оба они для нас великие мифотворцы.
— Когда-то я смотрел гигантской протяжённости спектакль Мати Унта «Любовь земная и небесная», он вместил в себя в концентрированном изложении всю эпопею Таммсааре. И тогда мне стало ясно, что Варгамяэ — перенос на эстонскую почву античного мифа об Атридах, об однажды совершённом грехе и растянутых на жизнь нескольких поколений каре и искуплении. От Атрея и Фиеста, через Агамемнона и Клитемнестру до Электры и Ореста. Только на эстонской почве и не за двенадцать тысяч лет до Рождества Христова, а в последней трети XIX и первой трети ХХ века.
— Да. И вместе с тем там много параллелей с Библией. Один миф всегда возникает из другого и тянет за собой третий. Он был, конечно, атеист и прежде себе антиклерикал, но это не мешало ему обращаться к библейским сюжетам.
— Конечно! Ведь вся европейская культура вырастает из античных мифов и Библии. И с временем литературный миф настолько отдаляется от своего создателя, что его можно очень вольно интерпретировать. Например, из романа «Жизнь и любовь» сделали совершенно самостоятельный фильм, в котором сюжет Таммсааре — только скелет, на который нанизывается далеко ушедшая от оригинала история.
— Можно. Но я не приветствую такой подход. Я сам инсценировал и Лутса, и Таммсааре, и для меня важно сохранить исходную мысль автора. Я когда-то делал инсценировку романа «Жизнь и любовь» для пярнуского театра «Эндла» И моё почтение к коллеге таково, что я не решусь произвольно вносить изменения в его работу. Таммсааре для меня — номер первый, и если я инсценирую его прозу, то бережно, просто перевожу её в драматическую форму. Ты вправе что-то сократить, но не вправе ничего добавлять от себя, вводить новых персонажей или менять логику поведения уже имеющихся. В таком случае нужно просто придумать другую историю. Свою.
Создавая свои истории
— «Второстепенные персонажи» — и есть такая совершенно новая история?
— Да. Единственное отношение к Таммсааре — два эпизодических образа вынуты из его книги, и я придумал что с ними происходит.
— Кадри и Тийу поначалу возникают как две такие смешные тётки, которые обижаются, что Таммсааре столько внимания уделил их брату, а им – самые крохи. А потом оказывается, что в их судьбах было столько трагического, их так мотало на качелях Истории!
— Артист Таави Тепленков. в телеинтервью очень верно сказал, что трагическое и комическое должны идти рука об руку. Вначале через комическое герой становится нам ближе, роднее – и когда с ним происходит что-то трагическое, мы сочувствуем его горю, переживаем за него. В реальном мире трагическое и комическое смешаны так что не всегда отделишь их друг от друга.
— «Второстепенных персонажей» вы поставили сами. Сколько всего у вас постановок?
— Шесть. Первый раз я поставил свою пьесу «Дни попугаев» давно, в 2000 году. Потом были две монопьесы, «Кёстер» и «Петушок из букваря», затем «Повар императора». В декабре прошлого года я выпустил в VAT-театре «Последний спектакль!» — историю о двух старых актёрах кукольного театра, которые в последний раз решают пережить то, что испытывали, пока были полны сил и творили.
—Помню, как я переводил «Петушка из букваря» для Тыну Оя, который решил сыграть эту монопьесу на русском языке на фестивале в Каунасе. Такое удовольствие было работать над этим текстом! Потом её нашёл в интернете режиссёр Линас Зайкаускас, поставил в Уфе, но ни вам, ни мне театр никаких денег не прислал, так что это было самым настоящим пиратством. Впрочем, бог с ними, зрители были довольны…
— Всего Тыну Оя сыграл «Петушка из букваря» около 300 раз, в том числе не раз на русском языке. Например, в Йошкар-Оле. Эту пьесу играли и в нескольких любительских театрах, заслуженные артисты народных театров питали к ней слабость: интересно же, когда солидный дяденька выходит в образе персонажа, который остался на уровне умственного развития семилетнего ребёнка!
— Каково это было: решиться самому взяться за режиссуру?
— Поначалу — непривычно. Но я много сидел на репетициях таких режиссёров, как Мерле Карусоо, Ааре Тойкка и других — и впитывал их «уроки». Это была большая школа. Смотришь как работают мастера — запоминаешь, а потом сам берёшься за постановку. Сейчас я уже чувствую себя уверенно. К тому же мне проще: я ставлю только свои пьесы. Браться за чьи-то другие не стал бы. Нет у меня режиссёрских амбиций. А когда свою пьесу ставишь, то как бы доводишь работу до конца. Сначала пишешь, потом начинаешь репетировать и видишь, где нужны уточнения, изменения в тексте, шлифуешь, отделываешь, углубляешь…
— «Второстепенные персонажи» можно назвать исторической пьесой, если вспомнить, что пережили Кадри и Тийу. А какие у вас отношения с Историей?
— Прекрасные отношения. История — одна из моих любимых тем. Когда-то я собирался поступать в Тарту на исторический факультет, но в последний момент передумал и пошёл на журналистику. Но история продолжает меня интересовать. Во «Второстепенных персонажах ведь происходит всё, что было когда-то с нами. Освободительная война, Вторая мировая война. Это фон, на котором развёртываются судьбы Кадри и Тийу. В Эстонии от такого фона не уйти, все, кто тогда здесь жили, прошли через это. И эти события необходимо провести через сюжет. Их переживает в своём сознании герой, который родился много лет спустя, Тармо. Типичный слегка спившийся интеллигент. Подобных типажей легко найти в эстонской культуре. Талантлив, но ленив, и вы скорее найдёте его в пивном баре с приятелями, чем за письменным столом. Но, общаясь с придуманными Таммсааре эпизодическими персонажами, он сам меняется и начинает по-иному осмысливать свою жизнь.
— Из зала было заметно, с каким наслаждением играют и Харриет Тоомпере, и Лийна Тенносаар, и Тийт Сукк, и Вийре Вальдма в роли матушки непутёвого Тармо.
— У нас был хороший репетиционный период, к тому же эти актёры мои давние друзья.
— По вашим произведениям поставлены два игровых фильма: «Похороны по-эстонски» (по пьесе) и «Ноябрь» (по роману «Ноябрь, или Гуменщик»). Но сценарии их писали не вы. Почему?
— Сценарии фильмов не пишу. Мой формат — книга, а режиссёр должен сам знать, что ему делать.. Бергман и Феллини тоже снимали фильмы по своим сценариям.
«Похороны…», на мой взгляд, в кино не совсем получились, потому что эта вещь написана для театра, где всё условно, сцена пуста, на ней только те детали, которые читаются как символы. А в кино всё слишком натурально, действие происходит на хуторе, и, значит, должен чувствоваться запах навоза… С «Ноябрём» всё иначе. Режиссер Райнер Сарнет снял картину в условной, символической и мистической манере, чёрно-белую — и всё, происходящее на экране, выглядело абстрагированным, отстранённым, что вполне в духе книги.
Если сохранил в себе ребёнка
— Как вы считаете, писатель должен быть хорошим человеком?
— А пекарь или сапожник разве не должен быть хорошим человеком? Всем надо быть хорошими людьми, род занятий тут ни при чём. Но не все бывают такими. Заметьте, в творчестве писателя натура автора всё-таки отражается. И скрыть своё «Я» не получается.
— А должен ли быть хорошим человеком детский писатель?
— Может быть, детскими писателями становятся те, в ком сохранился ребёнок. Злой человек не станет писать для детей, свою злость и зависть он выразит иным способом и в ином жанре.
—У вас в книгах много смешного, много иронии, какие-то персонажи нелепы, несимпатичны, но настоящих негодяев я там не находил. Нам ними можно смеяться — к примеру, в «Похоронах по-эстонски» кто-то слишком упёртый, кто-то немного не от мира сего, кто-то пьёт, кто-то карьерист, которому и при коммунистах было хорошо, и сейчас тоже, и всё это узнаваемо, но вы над ними смеётесь — и кажется, что авторская позиция такова: «Что поделаешь, люди таковы, и других взять неоткуда». Так?
— В детских книгах негодяи отсутствуют. В «Человеке, который понимал змеиную молвь» и в «Чурках да вениках» есть и безусловно отрицательные персонажи, но от комизма я не могу избавиться — и они не совсем безнадёжны. Я просто не могу не видеть смешного и не писать о смешном. Мне не нравятся книги, в которых нет юмора, мне скучно их читать. В жизни тоже без юмора не обходится. В жизни всегда есть место… не подвигу, а шутке.
— Шарль Перро закончил одну сказку так: «Если и не все дураки злы, то все злые — дураки».
— Красиво сказано. Не стану возражать.
— Вы начали писать для детей потому, что у вас самого трое детей?
— Нет, не поэтому. Думаю, что мой стиль сам по себе игровой. В книгах для взрослых — тоже. Мне очень нравится магический реализм. Думаю, что сказка и есть начальная форма литературы, сказка может быть для детей, а может — для взрослых. Я в принципе пишу сказки. «Ноябрь, или Гуменщик», «Ромео и Юлия» — сказки, безусловно. У меня есть сборник «Старые сказки для взрослых». Литература должна быть сюжетной, она должна увлекать, чтобы если ты раскрыл книгу, то дочитаешь до конца. Это идёт от сказок, которые в старину рассказывали на рыночной площади. О героях, о чудовищах, о зверях и птицах, в которых мы узнаём людские черты. И отсюда — прямой путь к детской литературе, ведь именно здесь ты можешь дать волю фантазии.
Читайте по теме:
Эстонская детская литература покоряет Болонью
«Пофилософствуй с котом!»: в Таллинне открывается обновлённый музей Мати Унта
Борис Тух: «Вишнёвый сад» в чреве кита и другие хиты театрального года