Свой моноспектакль Александрас Рубиновас посвятил памяти отца.
В Таллинне он играл спектакль на сцене Дома кино. Нет, не играл — проживал те страшные три года, с пронзительной достоверностью и драматизмом. Заставлял зал прочувствовать постоянный страх, холод, голод и нечеловеческие страдания, которые пережили мальчик-подросток и его мама. И то мужество, с которым они прошли через невыносимые испытания. И благодарность за то, что они в своих скитаниях набредали на людей, решавшихся хоть как-то помочь еврейской женщине и её сыну-подростку, когда сама их национальность была смертным приговором — и этот приговор мог распространиться и на тех, кто помог.
Есть произведения искусства, которые не нуждаются в анализе, обсуждении и т. д. Их нужно впитать в себя и время от времени заново переживать полученные от них впечатления. Таков и «Мой отец».
**
Со Станисловасом Рубиновасом я впервые встретился в 1987 году на каком-то творческом событии; несмотря на разницу в возрасте, мы как-то быстро нашли общий язык, и он пригласил меня на фестиваль «Молодой театр — 87» ; фестиваль проходил в Каунасе, в нём участвовали постановки Анатолия Васильева, Марка Розовского, Михаила Мокеева, из зарубежных гостей помню театр Лондонского университета, сыгравший «Короля Лира». Станисловас Рубиновас был душой фестиваля и самым деятельным его организатором.
Позже, уже в свободной Литве, Станисловас и Александрас организовали Каунасский камерный театр, раз в два года там проходил международный фестиваль «Мономания» с участием артистов этого жанра самого высокого уровня. (Мне приятно вспомнить, что однажды лауреатом там стал эстонский артист Тыну Оя, который играл трагикомедию Андруса Кивиряхка «Петушок из букваря» на русском языке, в моём переводе.)
**
На другой день после спектакля мы с Александрасом встретились. Нам было о чём поговорить.
«Тема Холокоста сегодня, когда у хамасовских убийц находится всё больше сторонников в, казалось бы, цивилизованной Европе опять становится очень болезненной. Хотя болезненной она была всегда, — сказал Александрас. — Отец оберегал меня от этой темы. Не хотел вспоминать, всё загнал в подсознание, и если бы не его внуки, мои Йорис и Юстинас, книги не было бы. Они приставали: «Дедушка, расскажи». Отец любил и умел рассказывать, но об этом никогда не говорил. Наконец, все темы были исчерпаны, и Библия, и мифы, и сказки, и занятные истории из жизни. Он как-то проговорился, что прятался в лесу. «Ой, расскажи, мы тоже хотим прятаться!».
Отец был человек чрезвычайно пунктуальный и дотошный. И когда был актёром, и позже, ставя спектакли, тщательно готовился, а если нужно было что-то написать, проверял по справочникам, чтобы не ошибиться. И прежде чем усадить рядом с собой внуков и начать рассказ, он стал вспоминать и записывать, как он прятался. Не думая о книге. А память у него была прекрасная. Как-то раз сказал мне: «Знаешь, я тут одну ерунду настряпал, прочитай». Я начал читать — и словно оказался в том страшном времени. Так сильно отпечатались в сознании моего отца, тогда 11-летнего, те события.
Немцы вошли в Вильнюс на третий день войны. Начались погромы, первые расправы над евреями. Моего деда местные полицейские, «белоповязочники», арестовали 2 июля. На другой день, вспоминал отец, эти же полицейские пришли в нашу квартиру и начали хватать и укладывать в мешки всё, что им приглянулось. Особенно одежду. Мама отца воскликнула: «Что вы делаете? Муж вернётся, во что ему одеться?» «Не волнуйтесь, пани, он не вернётся, сказали они. Мы его вчера расстреляли в Понарском лесу. А может, недострелили, потому что как яму закопали, так земля ещё долго шевелилась».
…И об этом Александрас Рубиновас тоже говорил со сцены. Перед притихшим залом.
«Mоему папе было тогда 11 лет, — продолжал он рассказывать мне в то утро. — Ему с мамой тоже грозил расстрел, и они убежали в лес. Три года прятались в страшных условиях, жили в ямах, которые сами выкапывали. Кто-то помогал, давали еду хорошие люди — литовцы, белорусы… Зарывались вглубь в землянке — размером примерно два метра в длину, метр в ширину и в глубину метр. Как они выжили? Отец, вспоминая, сам не мог дать на это ответ, говорил: когда над тобой витает смерть, возникают какие-то невероятные силы. Сейчас, говорил он, я в таких условиях суток не проживу. А тогда прожил три года. А как всё это вынесла его мама, хрупкая городская барышня, которая играла на пианино, читала по-французски, говорила на изысканные темы, цитировала Цицерона? Днём они прятались, а ночью выбирались наружу, подышать воздухом, и тогда мама занималась его образованием, читала наизусть Пушкина. И Гёте, и Шиллера читала, про Баха и Бетховена рассказывала, твердила мне, чтобы я помнил: великая немецкая культура не имеет ничего общего с Гитлером, с нацизмом».
— Когда в спектакле вы говорили об этом, по залу словно пробежала волна понимания и сопереживания. Возникла параллель с сегодняшним днём — только речь идёт не о немецкой культуре, а о русской. Ваша бабушка была мудрее современных политиков. У вас та же проблема?
— Да, и у нас сильны антирусские настроения. Улицы, названные в честь Пушкина, Достоевского и др., переименовывают. Собственную культуру эта война тоже коснулась. Стараются стереть память о выдающейся литовской поэтессе Саломее Нерис (1904–1945) — за её прокоммунистические настроения. Школу её имени хотят переименовать, сейчас хотят убрать её памятник, но среди людей культуры началось движение за то, чтобы сохранить его.
А отец в своей книге постоянно подчёркивал, что в самые тяжкие времена всё же найдутся добрые люди, которые помогут и спасут. Их немного, но они есть.
Книга «В лесу и на сцене» написана на литовском языке. Когда я готовил спектакль «Мой отец», я сам перевёл композицию на русский. А всю книгу перевести не решился. Русский перевод сделал прекрасный переводчик Георгий Ефремов.
— Александрас, что было самой сильной нитью, связывавшей вас с отцом?
— Всю свою сознательную жизнь мы были друзьями. Когда я вернулся домой после окончания ГИТИСа, мы вдвоём стали генерировать все спектакли. Главным был он, но мы спорили, даже ругались, правда, ругались только на творческие темы, а во всём остальном были в полном согласии. Оба мы были большими любителями порыбачить, уходили на лодке в озеро и даже там говорили об искусстве, о политике, о жизни. Он был человек, с которым я мог говорить совершенно откровенно. Его уход стал для меня страшным ударом.
Весной 2013 года у него появился кашель бронхит, его исследовали в онкологической клинике, ничего не нашли. Летом вдруг начал резко худеть, поначалу был доволен: столько лет безуспешно боролся с лишними килограммами, а теперь они сами уходят. В конце августа диагностировали рак, он спросил: «Сколько мне осталось?», врач сказал, от двух месяцев до полугода. В сентябре он выпустил спектакль по комедии Зеллера «Правда». Вышла книга, 9 октября. В Союзе писателей в Вильнюсе была презентация. Отец сказал: «Боже мой, как я дотяну, но надо дотянуть». 12 дней спустя его не стало.
— Созданный им и вами Каунасский камерный театр работает?
— Я там не бываю. Я участвую в международных фестивалях моноспектаклей, езжу по свету, а туда не заглядываю. Но, как говорили знающие люди, там открылось кафе, которое работает до 4 утра. Благодаря ему театр и живёт.
Читайте по теме:
Бойкот русской культуры: за гранью здравого смысла
В Эстонии отметили Международный день памяти жертв Холокоста
«Брундибар» — опера в память жертв Холокоста на сцене Русского театра