Касса — это реальный индикатор
— Сегодня много говорится о необходимости сделать успешный Русский театр. По вашему мнению, что такое успешный театр? Какой театр, существующий в наших реалиях, при наличии нашей, скажем так, специфической публики считается успешным, не абстрактно, а вполне конкретно? По какому признаку об этом можно судить? Моё личное убеждение: по кассовым сборам.
— Конечно, касса — индикатор, как бы мы к этому ни относились. Можно по-разному его трактовать, но это реальный индикатор. Если человек покупает билет, то есть тратит свои деньги, он это для чего-то делает. Существует понятие: развлекательный театр, то есть театр, который развлекает публику. Но в жизни люди развлекаются по-разному. Так же и в театре люди хотят развлекаться по-разному. Очень важно угадать, что от нас ожидает публика и какая её часть.
Но если всё время идти навстречу только ожидаемому, мы рано или поздно эту публику всё равно потеряем. Это как хорошая еда: ешь, ешь, ешь, а потом ещё хочется чего-то вкусненького. Примерно то же самое получится с театром, поэтому очень важно найти баланс между тем, что от нас ждут, и тем, что мы хотели бы им предложить. Со временем этот баланс должен перевесить в нашу сторону: не публика должна вести нас за собой, а мы должны вести за собой публику. На «Золотой Маске в Эстонии» далеко не каждый спектакль приходится по вкусу публике. Но они знают, что в следующий раз смогут найти что-то другое, а по поводу этого спектакля спорят, иногда даже ругают его — у нас всё равно налажен диалог, он всё равно включён в систему нашего общения. Мы — главенствующее звено в этом общении, а не публика, которая раздирает нас на части своими пристрастиями и отрицаниями. Вот это очень важно, в этом и заключается успешность театра как идеологического института.
Стратегическая задача: понять, кто наша публика — она вот такая, и определить, что мы ей предлагаем, куда мы её ведём. Мы не обслуживаем её запросы, а их формируем и по этому принципу выстраиваем репертуар, коммуникационные связи, пиар, продажи и так далее. Это одна сторона вопроса.
Вторая сторона вопроса успешности — театр, который не раздирают внутренние противоречия. Театр — не монолит и таковым никогда не будет. Как мы знаем, даже в партиях с железной дисциплиной есть фракции. В театре три человека? Это значит, шесть фракций как минимум. Но если в театре интересная художественная жизнь — всё отступает. Актёры и вообще творческие люди — удивительные, они переступят через все противоречия, если им нравится себя воплощать, если у них есть драйв. Им, по большому счёту, нужно божество в лице художника, который их объединяет. Именно поэтому наиболее успешны театры, в которых есть мощный театральный лидер, это очень важно. Конечно, сейчас в Европе большая часть театров существует по принципу сменяемости человека, формирующего репертуар — он не художественный, а идейный руководитель. Но там очень мощная ротация актёров — они переходят из одного театра в другой, набираются на один сезон, уходят и т. д. Это немного другая система. В нашей системе очень важна интересная творческая жизнь внутри коллектива, когда энергия театра в высшей степени реализуется на сцене, нежели за кулисами. И эта задача для меня сложнее, чем налаживание отношений с внешним миром.
— Сегодня в Русском театре есть предпосылки для решения этой задачи?
— Опять же, могу провести аналогии с фестивалем. Никто ведь не верил в эту идее, когда я начинала фестиваль, все очень скептически к ней относились. В этот же период конкуренты устроили в Центре русской культуры Фестиваль комедии, с целой плеядой звёзд, а мы начали показывать спектакль «Братья и сёстры» Льва Додина. Надо было разъяснять, что такое «Золотая в Маска в Эстонии», надо было вложить много денег в рекламу, в различные пиар-акции. Но со временем доверие берёт верх. Если ты, грубо говоря, не обманываешь зрителя, он поворачивается к тому, к чему и должен повернуться.
Если я несу ответственность, хочу принимать участие в решениях
— По-моему, в наших широтах расхожее «нет пророка в своём отечестве» работает, как нигде больше. Публика буквально теряет голову от всего завозного, оставаясь совершенно равнодушной к тому, что предлагает, скажем так, местный рынок, каким бы классным ни был этот продукт.
— Мы живём в очень скоротечное время, информация распространяется невероятно быстро. Я абсолютно уверена: сегодня доминирует пиар, он очень часто перевешивает художественную ценность спектакля. Иногда промопродукция даже интереснее самого художественного продукта. И если мы говорим о финансовой успешности, то здесь доля пиара преобладает над тем, что мы делаем. Без пиара мы не пробьёмся и не станем успешными. Когда мощным потоком идёт волна информации, пробиться со своим тонким ручейком — вот, мы тут, обратите на нас внимание — очень сложно, даже если ты можешь показать что-то ценное. И не случайно PR-специалист — одна из самых перспективных, самых востребованных профессий. Сегодня есть технологии, есть просто одарённые люди с чутьём и интуицией, и они могут принимать нетривиальные решения, делать нетривиальные шаги, которые привлекают внимание. К слову, «Джоконда» — стопроцентный плод пиара. При таком количестве творческого наследия, причём в некоторых разделах интереснее, многообразнее, глубже «Джоконды», самым известным произведением живописи стала эта маленькая картина.
— В Русском театре есть большой зал, есть малый зал, недавно вы вернули помещение Teater Club, которое много лет находилось в аренде.
— Да, оно вернулось в театр. В ужасающем состоянии! В ужасающем!
— Приведёте в порядок и откроете там ресторан, который будет приносить вышеупомянутую кассу?
— Такие предложения были, и не одно, но это исключено. Я не понимаю, какой был смысл возвращать, если отдать помещение ресторану. Прежде всего, оно требует серьёзных инвестиций. Но с точки зрения театральности, это помещение даже в нынешнем виде очень аттрактивное: драматическое сочетание низкосортной попсы и остатков буржуазности. Как они могут сосуществовать в интерьере — даже трудно себе вообразить, просто кич! Но он — есть, он готовый, в нём есть интрига, это можно было бы как-то использовать. Сейчас в обязательном порядке нужно сделать аудит пожарной безопасности и электросети. Насколько я знаю, мой предшественник Маргус Алликмаа уже провёл тендер и выбрал фирму, которая приведёт это помещение хотя бы в безопасное состояние. А дальше посмотрим.
— Гипотетически оно может стать ещё одной площадкой Русского театра?
— Гипотетически — да. Я бы не назвала его площадкой. Мне хотелось бы, чтобы оно не повторяло буквально малую или большую сцену. Это должно быть какое-то иное пространство, которое, быть может, воплотит идею синтеза разных искусств, не обязательно театра — это могут быть музыка, изобразительное искусство, общественные дискуссии и пр. Концептуально это должно быть что-то новое. Иначе — зачем? Мы не справляемся сегодня с двумя уже существующими площадками и хотим взвалить на себя третью — для чего, собственно? Нет, это должна быть свежая идея.
— Кто главнее в театре – директор или художественный руководитель? Я никогда не знала, кто директор в петербургском БДТ — это был театр Товстоногова, но во все времена знала, кто сейчас директор Русского театра в Таллинне.
— Это опять же зависит от того, какую модель мы выбираем.
— Какую модель выбираете вы?
— Если я несу ответственность, хочу принимать участие в решениях.
— Поскольку вы остаётесь директором фестиваля «Золотая Маска в Эстонии», следует ли предполагать, что он вольётся в Русский театр?
— Нет, не вольётся. Может быть предпринят некий шаг сближения, но вливание — точно не первый шаг. Прежде всего, это очень сложно организационно, поскольку мы являемся частью большого театрального фестиваля «Золотая Маска» — у этого бренда очень серьёзные требования к партнёрам, и я полагаю, что сегодня Русский театр не по всем позициям соответствует этим требованиям. Но в будущем… Мы все не вечные, и можно подумать о том, кто подхватит это дело. Ужасно уйти так, что за тобой рухнет огромная стена.
— В не столь далёком прошлом вы уже были директором Русского театра. Когда было страшнее вступать в эту должность — первый раз или сейчас?
— Конечно, первый раз. Хочу предупредить недоброжелателей: у меня уже не нервы, а канаты.
— С вами поступили очень несправедливо — осталось чувство обиды?
— Нет. Мне кажется, чувство обиды свойственно неуспешным людям. Те, у кого в жизни всё хорошо, его не испытывают. Говорю это абсолютно искренне. Даже если это повторится, что не исключаю, потому что я только госслужащий — меня призвали на эту работу, и точно так же могут сказать: «Спасибо, мы в ваших услугах больше не нуждаемся». Такова жизнь, таковы предлагаемые обстоятельства. Других у нас нет, значит, свой выбор мы должны сделать, исходя из осознания этих обстоятельств. Я их осознаю.
Читайте по теме: