Учиться главному в христианстве, вспомнить о нём не поздно даже во взрослом возрасте, и Бог использует все возможности для таких напоминаний, похоже. Вот и встреча с отцом Бранко, с виду таким весёлым и беззаботным, из таких.
«Христосик»
— Сам-то я не местный, — говорит священник. — Моя родина — Герцеговина, родился и жил неподалеку от Мостара. А? Бывал там? Красивый город, правда? В селе там родился. Однажды нам туда телефон провели, один на всю деревню: вот это было приключение! Звонил раз в неделю, наверное, так для всех наших событие. Мы ведь больше как: «Привет, сосед, как жизнь?» через всю деревню — а тут, понимаешь, аж с Белградом поговорить можно. Событие, говорю же. Это мы сейчас не можем нормально поговорить друг с другом, чтобы в экран не уставиться, а раньше открыто в глаза смотрели, и речь была ещё человеческой. В общем, жили — не тужили: православные, католики, мусульмане. Ходили друг к другу на праздники, в футбол играли до посинения, песни пели. Отслужил я в армии, ещё там принял решение, что стану священником — ох, как на меня один капитан взъелся. Издёвки всякие, «христосиком» называл, всё такое, особенно после того, как я отказался служить после положенного срока. Хотя обещали многое, да. Ну да ладно. Стал священником.
Прогулка на расстрел
Война, распад страны. Сербов резать начали. В буквальном совершенно смысле. Знаешь, кто нас сдал усташам-хорватам? Дорогие односельчане — те самые, с которыми пели песни, играли в футбол, справляли дни рождения. «И враги человеку домашние его» (Мф. 10:36). Сдали этим, нас посадили в концлагерь. Ну, как посадили: мы там больше стояли — нас в камере человек под сорок было. Вонища страшная. Страх ты не просто чувствуешь — он живёт в тебе. Липкий, мерзкий страх. Худо-бедно очнулся, говорю: «Братья, пусть вот здесь будет у нас восток — будем молиться, ясно?» Сначала несколько человек подошли молиться, потом всё больше, а в конце уж почти все молились кроме двух-трёх. Тех вообще жалко было, скажу тебе. Был среди них полковник Югославской народной армии, и он никак не мог смириться с тем, что к нему относятся без должного почтения, что вчерашние подчинённые издеваются над ним. Как это так: вчера ещё честь отдавали, в три погибели сгибались, каждое слово ловили, а сейчас — на вот: «параша», камера смертников (да-да, именно в ней мы очутились), «убей серба», какой-то поп молиться призывает. Так бедняга и умер от ужаса.
Мы не померли, хотя всё к этому шло. Несколько раз выводили, значит, меня на расстрел. М-да. Потом Патриарху Павлу, Царствие ему Небесное, удалось каким-то чудом (похоже, это дело для них с Христом привычное) договориться с хорватами о моём обмене. Знаешь, какой курс был тогда? Один сербский поп — два хорватских пилота, вот! Обменяли меня. Привезли в Белград в госпиталь. Понятное дело, не лучшее самочувствие.
Стыд отца Бранко
Лежу в палате, и тут говорят: «К тебе, отец Бранко, сам Павле идёт». Ух, думаю, сейчас я Павлу-то всё скажу, что думаю. А сказать после всего случившегося было что. Готовлю речь. Пламенную. Открывается дверь, заходит Патриарх, маленький, согбенный, а взгляд светлый, пронзительный: «Не каждому из нас, отец Бранко, оказана такая честь — пострадать за Христа, ох, не каждому. Христос воскресе!» Так сказал, что у меня и челюсть отвисла, и все слова гневные пропали. То самое, когда изнемогает всяк глагол, а также существительные и прилагательные с местоимениями и междометиями. Да и что тут говорить. Поплакал я тогда на его плече, было дело. Зато потом, когда возил Павле на службу, я специально кружным путём его вез: всё хотел побольше времени с ним провести, поговорить. А он, бедный, смирялся с моим вождением, отвечал на вопросы, часто наивные, конечно.
Однажды приехали с ним в патриархию. Там лифт старый, лет сто уж. Заходим вдвоём: я под сотню кило, а Патриарх — постник, на вес пуха. Павле первый зашёл, а свет в лифте возьми и выключись. Я вкатился — лифт с перепугу заработал. Патриарх такой: «Слушай, отец Бранко, как интересно получается: заходит грешный патриарх — света нет. Заходит исповедник — свет появляется». Мне стыдно, краснею, а он смеётся.
Лучшие прихожане
Потом отправили меня служить в Республику Сербскую, в Баня-Луку. Новый священник, пошёл знакомиться с прихожанами. Или с теми, кто может ими стать. Хожу по городу, звоню в одну дверь. Открывает дед, крепкий такой орех, ростом под два метра, косая сажень, вход загораживает, смотрит исподлобья. Я ему: «Здравствуйте, я — священник Бранко, настоятель храма. Есть ли у вас что сказать Христу?» Дед как харкнёт мне в физиономию. Стою, обтекаю. Вот что тут скажешь? И убеждаюсь в правоте Христа: «Положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ни противостоять все, противящиеся вам» (Лк. 21:14-15). И слышу, как отвечаю: «Ну, понятно: это для меня, что вполне справедливо. А Христу вы что скажете?» Позади деда что-то упало: это, оказывается, бабка его всё видела, а, услышав мой ответ, рухнула на колени. Дед, смотрю, в лице изменился, попятился. Сам как бухнется на пол, руку схватил, целует: «Извини, батюшка! Прости дурака!» И знаешь, лучше прихожан у меня не было в той общине, и сейчас я о них с любовью и благодарностью вспоминаю: всегда помогали чем могли, на службы ходили, поддерживали других, о храме заботились — потрясающие просто христиане. Такие наши чудеса. Или это обычная жизнь христианская, как считаешь? Я думаю, чудо — штука обычная, а? Иван! Иван Иванов! Где, спрашивается, кофе?
Обычная штука в наших краях
Да, ещё о кофе. Помнишь про того офицера, который гонял меня в армии за то, что православный? Так вот, через сто, а может, тыщу лет пришёл я в сберкассу в Белграде. Очередь. Подхожу к амбразуре — там тётенька улыбается. Называю себя, так и так, желаю пенсию получить. Та смотрит, застыла прямо. «Погодите, — говорит, — вы — священник?» — «Ну да, — отвечаю, — в чём дело?» — «Батюшка, как хотите, но я вас сейчас никуда не отпущу! Вы такого-то помните?» И называет, главное, имя и фамилию того капитана. Как тут забудешь: «Помню, — говорю, — конечно». Кричит: «Подождите пару минут!» Потом вышла, всё объяснила. Оказывается, этот самый капитан — её супруг. Сейчас, говорит, при смерти. Человек очень хороший, но всю жизнь жалеет об одном: что гнал тогда православного парня по имени Бранко Зелен. «Так вот, батюшка, я вас очень прошу, на колени сейчас брошусь: поехали со мной к моему супругу — утешьте его, пожалуйста, и простите». Ясное дело, я поехал. А капитан расцвёл. Кофе предложил. Лежит на кровати, такой радостный. Поговорили, конечно. Извинился: «Прости, отец Бранко!» О чём речь: давно простил. Он исповедовался, причастился: «Теперь и помереть не страшно», — вздохнул облегченно. Вскоре и умер, Царствие ему Небесное. Чудо — штука обычная всё-таки. Особенно в наших православных краях.
Идёшь от отца Бранко и понимаешь: красота Сербии — совсем не только холмы и горы, реки и водопады. Небесная Сербия, как и Святая Русь, очень даже реальны, как реальны и святые эстонской земли, главное — вглядеться как следует. Бог поможет разглядеть, я уверен.
Читайте по теме:
Мешая земле превратиться в ад. История Бошко и Адмиры
Сербка из Косово: Я хотела бы подружиться с хорошим албанцем