Среди моих ровесников много людей, считающих Эстонию своей второй родиной. Без всяких шуток: живут в России, Германии там, Финляндии или ещё где, но отношение к Эстонии — самое что ни на есть трепетное, родственное, любовное. Всё очень просто: именно здесь многие из нас крестились, и уж если ты крестился не формально, а честно, то твоё отношение к месту крещения всегда будет добрым — для кого-то, говорят, даже родственнее, чем к месту твоей прописки, но я не уверен. Про немцев с финнами точно не знаю, всякое может быть, но в те годы как раз из России, советской со всеми вытекающими, многие ездили сюда, чтобы стать христианином, не вызывая очень пристального внимания со стороны ответственных товарищей. А это внимание могло иметь и имело самые неприятные последствия: трудности на работе, в институте, школе, травлю на общественных собраниях — спектр был широк. Так что Эстония со своей спокойной инаковостью и спокойным же упрямством была просто настоящим оазисом для многих.
Но главное тут, конечно, люди, а не территории. Надо сказать, что те священники, которые жили тогда в Эстонии, также отличались. Отличались прежде всего своей способностью помнить и хранить всё то русское, которое в самой России, увы, подвергалось преследованиям: русских пытались сделать «советскими», во многих случаях, боюсь, успешно. Эстонии опять же повезло в этом смысле: многие священники родились и воспитывались здесь в старых добрых традициях — чьи-то семьи жили в этих краях вообще всегда, чьи-то вынуждены были бежать сюда после революции — поэтому традиции хорошего старого и хорошего доброго не просто сохранялись — они были естественными. Вспомните патриарха Алексия Второго, его характер, манеру общения, интеллигентность — вот он как раз из тех, «из старых», «настоящих».
«Не ради человека, а ради Бога!»
Из тех же и тот человек, ради которого многие и преодолевали тысячи километров. Он, правда, всегда настаивал: не ради человека, а ради Бога. И был прав, ведь задача священника привести человека не к себе, любимому, а именно к Христу. Я говорю об отце Владимире Залипском, любимом в Таллинне священнике.
В годы радостной и открытой всему юности я бреду по Таллинну. Ясное дело, Старый город — районы Ласнамяэ или Ыйсмяэ большим вниманием тогда у меня не пользовались. Тем более Рахумяэ. Зашёл в собор, а там как раз заканчивается служба, священник читает проповедь. Очень тихим голосом. Такое внимание к словам, честно признаться, я видел впервые: тихо было так, что каждый твой шаг отдавался гулом. Я подошёл ближе. Видел, что людям этот голос не только привычен, но ещё, судя по всему, и любим ими. Вслушался. И ещё — глаза священника, смотревшие на каждого из прихожан с той любовью, которую не спутаешь ни с чем: искренней, сопереживающей, сострадающей. Начинаешь ловить каждое слово. И с каждым словом, подтверждённым такой вот любовью, светлело в сердце, понял твёрдо, по-настоящему, невзирая на всю юность: пришёл куда надо.
Это уже потом были беседы с отцом Владимиром, беседы, исповеди у него — увы, такие немногочисленные. К счастью, остались записи его проповедей, вышедшие потом в Таллинне в издательстве священномученика Исидора Юрьевского «Вот, что положилось мне на сердце сказать вам…». Он всегда начинал проповедь или беседу так: «Любезные братья и сестры». В этом обращении никакой фальши не чувствовалось, никакого заигрывания с публикой не было — для него действительно все были любезными братьями и сестрами!
Отец Владимир Залипский, служивший до самой своей кончины в Таллинне, — такой христианин, который всей своей жизнью подтверждал: Бог есть Любовь. А любовь может быть разной — это не благодушненькая снисходительность или восторженное обожествление, а требующее ответа и ответственности чувство. Отец Владимир обладал такими качествами и пытался научить им других.
Два чудесных спасения от смерти
Родился Владимир Залипский в 1926 году в Эстонии — в семье беженцев из России. Счастливое детство: школа, друзья, шахматы, игра на скрипке, велосипедные прогулки по Кадриоргу. Задняя парта в школе, остроумные шуточки, влекшие замечания учителя, — ничего необычного.
Потом — война, оккупация, мобилизация в немецкую армию: слава Богу, за всё время ни разу не выстрелил, потому что служил в обозе. Чудо спасения от смерти — о нём отец Владимир рассказывал всегда с тонкой самоиронией, так свойственной ему: однажды он стоял на посту, охранял что-то. Погода была прекрасная, он ходил взад-вперёд и вслух декламировал Пушкина, был в прекрасном расположении духа. Вокруг что-то посвистывало — он не обращал внимания. Только потом понял, что это были пули: по всей видимости, стрелял снайпер.
Другое чудо: когда в конце войны в числе пленных в немецкой военной форме его уже поставили к стенке, в последний момент прибыл гонец с приказом о помещении всех пленных в фильтрационный лагерь.
Годы, проведённые сначала в армии, а потом в лагере за колючей проволокой, дали ему пережить те страдания и почувствовать те утешения, о которых нельзя узнать понаслышке, из чужих рассказов, пусть и добрых. Отец Владимир говорил, что спасло его Евангелие, которое его мама сунула ему в карман, когда бежала рядом со строем, провожая его в армию. Позже, во время испытаний, он просто ухватился за это Евангелие: он решил поступать во всех ситуациях так, как там говорится, т.е. буквально. Если сказано: не суди, то он и не осуждал. Сказано: молиться за оскорбляющих, то он и молился. На фоне общей действительности он смотрелся то ли пришельцем, то ли юродивым, в общем, крайне необычным и весьма странным человеком явно «не от мира сего». Так он и был от другого — настоящего — мира. И эта верность Евангелию спасала не только его самого, но и давала утешение многим людям, которые, несмотря на его тогда ещё юный возраст, обращались к нему, давала им возможность всмотреться в реалии посерьёзнее бытовых или политических.
Он вернулся из лагеря в Эстонию в 1947 году, а в 1956 году был рукоположен в священники. Отец Владимир говорил о том времени своего нелёгкого служения: «Там было Небо» — больше 10 лет он жил в Тапа, где был настоятелем Иоанно-Предтеченской церкви. Приход был очень сложный, малочисленный, жильё крайне скромное, а денег и вообще часто не было. Добавим сюда ещё и пристальное внимание к молодому священнику властей: начались нападки на «юродивого» аж в центральной республиканской прессе — газета «Молодёжь Эстонии» в лучших традициях советского времени опубликовала о нем лживый фельетон. Эти и другие испытания, поначалу воспринимавшиеся, по словам самого отца Владимира, с чувством досады или несправедливой обиды, впоследствии помогли ему в приобретении правильного отношения к ним, а именно: смиренного. Не в смысле, что он стал «тряпкой», нет — а в смысле евангельском: он стал смотреть на беды и испытания как на возможность увидеть собственное духовное несовершенство и, признав его, пытаться идти к Богу. «Себя чувствую и вижу, насколько я сам по себе человек никудышный, ничтожный…Я священник только по милости Божией — по всем законам другим мне священником быть нельзя было бы, я очень грешный человек…И, может быть, не случайно Господь вот так ко мне снизошёл, чтобы я смог передавать эту милость другим — потому что я не просто её понимаю, я её чувствую. А то, что чувствуешь, уже можно лучше передать другим — не только словами, но и душой». Согласитесь, если вы слышите, пусть и самые высокие слова и истины от человека, сообщающего их вам формально, по должности, толку от такого слышания маловато. Другое дело — когда вы чувствуете, что вам говорят, во-первых, искренне, во-вторых, руководствуясь собственными переживаниями сказанного, и, в-третьих, с любовью. Вот в этой искренности, выстраданности и любви была сила слов отца Владимира, мне кажется.
У нас очередной кризис на дворе, опять в мире неспокойно, опять мы в смущении и грусти, да? «Мы ждём перемен!», в общем. И это, думаю, правильно. Другое дело — каких перемен? Где? Вспоминаю одну из бесед отца Владимира, он тогда уже в Таллинне был, в 1980-е: «Господь никогда ничего в человеческом обществе не преобразовывал и не изменял. Господь никогда не был общественным деятелем. Он обращается к душе каждого человека, потому что знает: если изменится один человек, если каждый сам в себе изменится, то изменится и преобразится всё общество. И Господь никогда ничего не «организовывал»: он обращается к душе и совести, к разуму и сознанию каждого человека, и им говорит. И опять-таки: не приказывает, а благовествует, т.е. открывает, говорит, показывает. Господь даже не убеждал — он не тянул силой, не тянул никогда». — Тут начинаешь понимать, что кризисы кризисами, маски масками, трампы путиными, но без изменения собственной души грустно будет в любом случае — хоть в новый мир заселись, но всегда найдёшь повод для нытья, уныния и отчаянья.
И без нормальных путешествий я страдаю. Но опять же вопрос — какое путешествие нормальное? Опять же вспоминаю отца Владимира: «Главное — быть всегда в пути, рано ли, поздно ли, но в пути. Даже если беспрестанно падаем, главное — всё же топать, чтобы Господь застал нас в пути». — Тут тебе и визы никакие не нужны.
…Знаю, что многие ездили в Эстонию как раз ради таких вот бесед. Оказывается, они могут продолжаться — а куда им, спрашивается, деться, если своей актуальности они не теряют? Не только, я смотрю, для России.
Материал подготовлен при поддержке фонда «Русский мир»