Свидетельствуют артисты
В блокадное время, когда многие ленинградцы не могли даже подняться от слабости, артисты Театра оперы и балета имени Кирова (ныне Мариинский) давали концерты и полные спектакли, пели и танцевали. Откуда они брали силы, чтобы не только выжить, но и вдохновить на противостояние врагу других?
Об этом повествует выпущенный шесть лет назад сборник «Танцуя под обстрелами». Он включает в себя дневники балерин Ольги Генриховны Иордан (1907‒1971), Наталии Павловны Сахновской (1908‒1990) и воспоминания оперного певца Ивана Алексеевича Нечаева (1900‒1963). В книге также представлены воспоминания артиста балета Роберта Иосифовича Гербека (1907‒1994) — мужа Натальи Павловны. Сам Гербек записей не вёл, его воспоминания записывала супруга и партнёрша по сцене.
С первых дней войны многие артисты были мобилизованы в концертные бригады для выступлений на призывных пунктах. Они выступали в воинских частях, госпиталях, на предприятиях, на лесных полянах, в кузовах грузовиков.
«Заявки поступали отовсюду: из воинских частей и с кораблей, из госпиталей, с заводов. И хотя наш театр уже более не существовал, и никто формально не направлял нас на работу, ни одна заявка не осталась неудовлетворённой… Бывали дни, когда мы давали по три-четыре концерта, и притом на разных участках Ленинградского фронта» (из дневниковых записей И. А. Нечаева).
После вынужденного перерыва Иордан и Сахновская вновь начали танцевать весной 1942 г., будучи в дистрофическом состоянии. Роберт Гербек незадолго до этого вообще лежал в больнице при смерти. Но даже в этом состоянии они могли исполнять — не всегда до конца, иногда падая в обморок за кулисами или прямо на сцене, — сложнейшие балетные партии.
«Репетиционный зал, разумеется не отапливался, и, чем холоднее становилось на улице, тем труднее было нам репетировать… Кордебалет и нетанцующие персонажи на репетиции не снимали верхнего платья, танцевали, или вернее, намечали движения, в шубах, платках, валенках и перчатках…» (из дневниковых записей О. Г. Иордан).
Ольга Генриховна подробно описывала, как по всему городу искали музыкантов, дирижёра и даже ноты, каких трудов стоила подготовка костюмов в полумраке костюмерных, где окна были зашиты досками, и какие нечеловеческие усилия прикладывали ослабевшие от голода артисты, выходя на холодную сцену в лёгких трико и балетных «тюничках»
Особый день в истории блокадного Ленинграда — 18 октября 1942 г. В осаждённом городе был дан первый «афишный» спектакль «Русские люди» по пьесе Константина Михайловича Симонова. Театральный коллектив собрали по приказу Управления по делам искусств Исполкома Ленгорсовета «в целях создания патриотических спектаклей и показа их в г. Ленинграде и в частях Красной Армии по шефской линии».
К драматическим актёрам присоединились оперные и балетные артисты Кировского театра. Новый сборный театральный коллектив разместился в помещении Театра комедии на Невском проспекте. Ленинградцы дали ему неофициальное название — Блокадный театр.
«Теперь ты прислушиваешься»
Наталия Сахновская в Ленинграде потеряла отца. Уже после блокады она, танцуя в Москве в Большом театре, продолжала озираться по сторонам в ожидании вражеского налёта или бомбежки.
«— Ты очень изменилась, — говорила ей младшая сестра Ксения. — Теперь ты всё время прислушиваешься…»
Солистка балета Театра оперы и балета имени Кирова Наталия Сахновская вместе с супругом, Робертом Гербеком, составляли «золотой дуэт». Когда началась война, Наталии Павловне было 33 года, Роберту Иосифовичу — 34. Театр эвакуировали, но «золотой дуэт» остался в Ленинграде. Оба стали не только блокадниками, но и участниками войны, оба пережили Великую Отечественную, не прекращая выступать, и ушли в почтенном возрасте в начале девяностых.
Во время войны они приняли участие в 33 программах и дали три сольных концерта — 31 октября 1942-го, 19 сентября 1943-го и 28 декабря 1944 г.
Одна из самых пронзительных записей Наталии Павловны касается очередного выступления в составе концертной бригады в военной части 2 мая 1942 г.:
«Совсем юный боец торопится высказаться: «Хороший концерт, послушал и немного в себя пришёл. Психанул очень… вот на шинели кровь и мозги… товарища убило на глазах, совсем рядом стояли… Ужасно психанул… не стало товарища… вот помогли вы мне немного отдышаться, в себя прийти… понял, мстить надо за товарища, ответят фашисты проклятые за каждого, за каждую жизнь… хорошо, что вы приехали, очень психанул… прийти в себя не мог, ведь в первый раз увидел такое. Спасибо, приезжайте ещё».
«Захваченные общим подъёмом, мы работаем с большим рвением. Приносить пользу, служить защитникам нашим и подвижникам-ленинградцам стало самой насущной моральной потребностью. Ещё мало сил, не хватает дыхания, темнеет в глазах. Иногда не удаётся закончить танец, теряю сознание, но в таких случаях наши зрители выказывают большое сочувствие и теплоту».
«2 мая. Опять на город летят снаряды — то близко, то отдаляясь. Ночь мы почти не спали после вчерашних переживаний. Встали совершенно разбитые, и так не хотелось никуда идти. Но стыдно отсиживаться дома, ведь всем трудно, все устали от войны, но никто не сдаётся. И нельзя: только поддайся — и не справиться со страхом… Мы пошли на занятия. На уроке-тренаже всё не ладилось, не было сил, а на репетиции как-то собрались, разучивали «Шопениану», новая работа увлекла, перестали прислушиваться к разрывам.
Потом поехали танцевать в Володарский ДК и к лётчикам в их дом отдыха. За нами приехал товарищ Шунин на легковой машине и повёз за город, где лётчики отдыхали. Уютно было у них, и мы точно отдохнули. Снаряды туда не долетали, даже были не слышны. Лётчики — наши герои: такие славные, так просто держатся, приветливо. Домой вернулись поздно, нас тоже привезли на легковой. В городе уже было тихо.
3 мая. Во время обстрела возник огромный пожар, говорят, попало на нефтебазу, и рвутся баки. Ужас… Выступаем в туберкулёзном диспансере, а потом в морской части. Всех взволновал пожар. Теперь все снаряды летели туда. Тушить такое пламя под таким обстрелом, как ад, какая мучительная схватка с огнём. Пожарные команды спешили туда. Попутно кто-нибудь выходил на улицу узнать, удастся ли потушить пожар. Все ещё нет… Ни одного часа без борьбы. Фашизм — это такое изуверство. Как Гитлеру удалось внушить своей нации такую злобу нечеловеческую, прямо звериная дикость, даже страшнее…»
«Хотелось быть полезной стране»
Ольга Генриховна Иордан входила в «звёздный выпуск» Ленинградского хореографического училища 1926 г. Для экзаменационного спектакля был выбран балет Дриго «Талисман», ведущую партию танцевала Иордан. Вскоре ученицу Агриппины Яковлевны Вагановой пригласили в труппу Кировского театра.
В войну артистка собрала балетный коллектив, который давал спектакли в блокадном Ленинграде. После войны Ольга Генриховна оставила сцену и полностью ушла в преподавание.
«Тяжёлым кошмаром вспоминались месяцы вынужденного бездействия, хотелось быть полезной стране, вернуть ей свой долг. Ведь всё, что я имела, — и академический паёк, и посылку Комитета, и «Асторию», и даже тот хлеб, который я получала ежедневно, — страна давала мне, не получая от меня ничего взамен. Как бы трудно мне не было, я должна была найти в себе силы и возможности для работы.
Работать хотелось мучительно. И не мне одной. Об этом говорили все мои товарищи, с которыми я снова начала встречаться. Оказалось, что из нашего театра осталось человек двадцать. Это была способная молодёжь, но все были в ужасном состоянии, истощены и обессилены, а у Тихомирова, кроме дистрофии, была ещё и цинга: колени распухли, танцевать он не мог.
Агриппина Ваганова [в то время художественный руководитель балетной труппы театра, — прим. автора] эвакуировалась весной, в марте, и потому возглавить работу балетного коллектива пришлось мне. Я как старшая чувствовала на себе моральную ответственность за судьбу моих младших товарищей.
Трудности начались с первых же шагов — с задачи достать ноты, хотя рядом с нами, в том же доме, находилась богатейшая музыкальная библиотека. Но она была заперта: библиотекарь умер зимой, окна были заколочены крепкими досками и засыпаны землёй ещё в первые дни войны. Когда мы, раздобыв наконец ключи, вошли туда, мы не знали, что нам делать с этим лежащим совсем рядом богатством. Зажгли коптилки и наугад снимали с полок ноты, стараясь таким образом разгадать систему, по которой они были расставлены, и найти то, что нам было нужно. Кое-что обнаружили, но многого так найти и не смогли, приносили из дома у кого что было».
Иордан описывала, как однажды во время налёта в бомбоубежище к ней подошли две девочки и попросили автограф. Балерина расписалась на старой афишке. Её поразило то, что дети, даже в такое страшное время, помнили о прекрасном.
«В музыку Чайковского врывался вой и свист снарядов»
На лирический тенор Ивана Алексеевича Нечаева обратили внимание в 1928 г., когда Ленинградская капелла гастролировала в Италии. Спустя год певец уже выступал в Кировском театре, а вскоре стал одним из ведущих исполнителей: ему легко давались сложнейшие классические партии.
В войну Нечаев организовал «блокадный» музыкальный театр. 21 ноября 1941 г. он дал свой первый спектакль. Ставили «Евгения Онегина», Нечаев исполнял партию Ленского. С 1942-го Нечаев возглавлял оперную группу музыкального театра, который работал в стенах Театра музкомедии. После войны продолжил с успехом выступать в Театре оперы и балета имени Кирова.
«Давали спектакль в сукнах: декорации не подвезли из-за длительных обстрелов. А люди пришли. Большой зрительный зал был переполнен.
Во время второго действия начался артиллерийский обстрел района. В музыку Чайковского врывался вой и свист снарядов, близкие взрывы. Под куполом театра покачивалась массивная люстра, в паузах тихо звенели подвески.
«Что день грядущий мне готовит?..» — пел я, и в это время снаряд лёг где-то у самого театра.
Стены тряхнуло. Жалобно и быстро заговорили подвески на люстре.
«…Паду ли я, стрелой пронзённый, иль мимо пролетит она?..» — продолжал я и украдкой посмотрел в зал.
Там никто не дрогнул, не выказал испуга. Худенькая девочка-подросток в сером платке, что сидела у прохода второго ряда, плотнее запахнулась в пальто, спокойная и внимательная.