Собирая материалы для «Созерцательного» антидепрессанта, перечитала кое-какие «осенние» стихи Фёдора Ивановича Тютчева (1803–1873):
«Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…» (1857)
А ведь многие до сих пор не в курсе, что Фёдор Иванович в первую очередь был дипломатом, причём выдающимся, а уже потом поэтом, хотя и не менее великим!
Так вот: у Фёдора Ивановича была не менее выдающаяся Анна Фёдоровна — его старшая и любимая дочь.
Думаю, пора рассказать об этой удивительной женщине. 13 лет, с 1853 по 1866 гг., Тютчева провела при Высочайшем дворе. Сначала она была фрейлиной при Марии Александровне — супруге великого князя, наследника престола Александра Николаевича — будущего императора Александра II. А с 1858 г. Анна Фёдоровна заняла место гувернантки при младших детях монаршей четы — Марии, Сергее и Павле.
Волевая, решительная, честная, прямолинейная, с твёрдыми принципами — за неуступчивость её называли при дворе «Ершом», — Тютчева была великолепно образована, обладала цепким аналитическим умом. Одновременно с этим Анна Фёдоровна была романтична и эмоциональна, тонко чувствовала искусство и поэзию. Прямотой поступков, высказываемых оценок и суждений, преданностью долгу и «живым благочестием» она резко выделялась из числа прочих обитательниц Фрейлинского коридора Зимнего дворца.
Как писал граф С. Д. Шереметев:
«Она играла роль, изрекала, критиковала, направляла и всего больше надоела всем и каждому. Мало-помалу, она теряла своё значение по мере усиления её соперницы А. Н. Мальцовой. Двор ей стал невыносим, и она вышла замуж».
Дневники фрейлины
Увиденное при дворе, свои мысли и умозаключения Тютчева оставила в мемуарах «При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II)».
На страницах дневника Анна Фёдоровна детально, живо и в красках передаёт картину жизни двора середины XIX века. Здесь есть описания чаепитий и придворных торжеств; характеристики императоров, императриц, великих князей и их ближайшего окружения; рассказы об особенностях жизни в тех или иных резиденциях. Есть даже изложение событий Крымской войны — в том виде, в каком информация доходила до двора. Анна в деталях описала обстоятельства смерти Николая I (1796–1855), его похороны и картину коронации Александра II (1818–1881). В её воспоминаниях упоминаются рождественские ёлки — нововведение, появившееся в России как раз в царствование Николая Павловича.
А чего стоит описание пасхальных торжеств, когда император и императрица на протяжении долгих часов, повинуясь этикету, были вынуждены христосоваться с высшими сановниками, чинами двора и представителями гвардейских полков! От этого лицо и руки покрывались толстым слоем грязи, которую Александр Николаевич и Мария Александровна смывали прямо в маленькой комнатке рядом с ризницей, а потом вновь возвращались в храм для продолжения церемонии.
«O tempora, o mores!» (лат.)
Тютчева жёстко критикует манеры двора, который, по её мнению, держал себя в руках лишь под строгим взглядом императора Николая, который «внушал уважение к дисциплине и выдержке дамам и кавалерам свиты не менее, чем солдатам его полков». Анна Фёдоровна как-то была поражена, например, той неаккуратностью, с которой знать посещала воскресные службы:
«Помню, как однажды я спустилась в ротонду к одиннадцати часам. Я была там ещё совершенно одна, когда двери внутренних покоев широко распахнулись, появился император Николай и сказал мне: «По-видимому, сударыня, мы с Вами единственные аккуратные люди в этом дворце!» На другой день чиновник министерства двора явился к дамам и кавалерам свиты с официальной бумагой, содержавшей высочайший выговор за неаккуратность, под которой виновные должны были расписаться в виде «mea culpa».
При следующем императоре «разброд и шатание» при дворе лишь усилились: придворные особо не церемонились даже в присутствии высочайших особ — так, во время коронации Александра Николаевича в Кремле летом 1856 г. некоторые не сочли зазорным захватить с собой на церемонию… перекус!
А вот весьма показательный эпизод с празднования очередного дня рождения императрицы в 1855 г.:
«…Затем состоялся парадный выход и принесение поздравлений. Я была шокирована тем, как в этом случае держали себя фрейлины. Надин Бартенева сидела на столике, смеялась и шутила с группою мужчин, её окружавших, остальные дамы в непринуждённых позах сидели в одном конце залы, тогда как в другом конце императрица стоя принимала поздравления. По-видимому, государь также обратил на это внимание. Он подошёл к дамам и строго сказал им: «Mesdames, когда её величество императрица стоит, самое меньшее, что вы с своей стороны можете сделать, это тоже стоять». Они встали весьма сконфуженные».
К сожалению, монаршие особы лишь сами подавали пример своим подданным:
«А зло происходит от того, что при дворе не соблюдается больше этикета, ослабела нравственная сдержка как у господ, так и у слуг. Не признаётся ни право, ни закон, всё зависит от милости. Прежде фрейлины существовали ради представительства, они должны были участвовать в прогулках, присутствовать на приёмах и обедах. Теперь монархи хотят быть свободны, гуляют одни, видят кого хотят приватно, играют в частных лиц, приглашают частным образом фрейлину, если она умеет забавлять, в противном случае её отстраняют и предоставляют ей умирать со скуки в своей комнате или же развлекаться по-своему». [Здесь и далее — все выделения принадлежат мне, — прим. автора.]
Но вернёмся же к судьбе нашей героини. Итак…
Переезд в Россию
Анна Фёдоровна — старшая дочь Фёдора Ивановича Тютчева от первой жены Элеоноры Фёдоровны Петерсон (1800‒1838). Анна родилась 21 апреля [3 мая] 1829 г. в Мюнхене. Здесь же, в Королевском институте, получила образование. Когда ей было 18, Тютчевы переехали в Россию, где в семейном поместье Овстуг (Орловская губерния) Анна провела следующие пять лет.
Из-за стеснённого материального положения Фёдор Иванович ходатайствовал перед Марией Николаевной (старшей дочерью Николая I) о назначении одной из своих девочек фрейлиной Высочайшего двора.
Фрейлина требовалась великой княгине Марии Александровне (1824–1880) — супруге наследника престола Александра Николаевича.
Однако, ко всеобщему удивлению, выбор цесаревны [в Российской империи титул дочери императора и жены цесаревича (наследника престола), — прим. автора] пал не на одну из младших дочерей Тютчева — выпускниц Смольного института, — а на старшую, Анну:
«Я надеялась, что ко двору будет назначена одна из моих сестёр. Дарье, старшей, было семнадцать лет, Китти, младшей — шестнадцать, они обе были очень миловидны, на виду в Смольном и жаждали попасть ко двору и в свет, между тем как мне и то, и другое внушало инстинктивный ужас. Но выбор цесаревны остановился именно на мне, потому что ей сказали, что мне двадцать три года, что я некрасива и что я воспитывалась за границей. Великая княгиня больше не хотела иметь около себя молодых девушек, получивших воспитание в петербургских учебных заведениях, так как благодаря одной из таких неудачных воспитанниц она только что пережила испытание, причинившее ей большое горе».
Опасения великой княгини были обоснованы: большинство фрейлин использовали своё положение для сплетен, интриг, поиска мужей и покровителей, что, разумеется, не нравилось их монаршим хозяйкам.
Так Анна Фёдоровна оказалась при дворе…
Дружба двух женщин
Новоиспечённой фрейлине повезло: в своей хозяйке она нашла родственную душу. Тютчева писала, что Мария Александровна не была красавицей в общепринятом смысле, но обладала ни с чем не сравнимым шармом, была грациозна и изящна. В ней Тютчева видела одухотворённость, искренность и тонкий, необычайно иронический ум.
Довольно быстро Анна завоевала симпатии и доверие своей хозяйки, став одним из самых близких ей людей. Способствовало этому несколько обстоятельств.
Воспитание, полученное за границей, резко выделяло Анну Фёдоровну на фоне остальных фрейлин. Умная, начитанная, знакомая с последними литературными новинками, живо интересующаяся историей, религиозными и философскими вопросами, она была для Марии Александровны увлекательным собеседником. Общение с Тютчевой разрывало круг привычных придворных тем, давая простор для интеллектуального общения, и делало довольно замкнутую жизнь «молодого двора» более разнообразной и содержательной.
Импонировало наследнице и наивное чувство благоговения перед императорским домом — его Тютчева впитала в доме отца, где издавна царили патриотические славянофильские идеи. Мистическое отношение к особе монарха усиливалось страстным характером самой Анны Фёдоровны и, как замечали окружающие, придавало её чувствам к царской семье оттенок болезненной привязанности.
Со временем претензии Тютчевой на исключительное положение доверенного лица стали тяготить Марию Александровну — это постепенно привело к охлаждению между женщинами. Но в первые годы искреннее поклонение молодой фрейлины было серьёзной причиной того, чтобы между ними установились тесные отношения.
Наконец, их сближению способствовало то, что обе воспитывались в Германии, и обе волею Провидения оказались в России, где прошли схожий путь обретения новой родины. Восторженное отношение Тютчевой к России, её народу, природе, стремление к постижению национальных ценностей, приобщение к православной вере — всё это было чрезвычайно близко и немецкой принцессе, ставшей русской великой княгиней, а затем и императрицей.
«Я была удивлена обширностью сведений, которыми она обладает относительно церкви и истории наших царей. Я ей сказала, что, конечно, она первая из русских императриц родом из Германии, которая сделалась вполне православной не только по сердечному убеждению, но и по глубокому научному знакомству с православием. Императрица ответила мне на это, что её тетка, императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I, также была чрезвычайно предана православной вере и написала даже рассуждение о превосходстве православной церкви над латинским и протестантским вероисповеданием, но, к сожалению, это сочинение потеряно».
Обязанности Анны Фёдоровны состояли не только в совместных прогулках и чтении. Вопреки расхожему мнению, служба при дворе синекурой выглядела лишь на первый взгляд: барышни были заняты, как сейчас сказали бы, «24 на 7».
«Ох, рано встаёт охрана!»
Обычно императрица, великие княгини и великие княжны сами выбирали себе фрейлин, но существовала возможность попасть ко двору и благодаря протекции — что, собственно, произошло и с Анной Фёдоровной. Обязательным условием была принадлежность к дворянскому роду (не обязательно знатному) и лучшее по тем временам женское образование (выпускница Смольного либо Екатерининского института).
Задача фрейлины — постоянно находиться рядом со своей «начальницей» и выполнять любое её приказание. Придворные дамы несли дневное, а иногда и недельное дежурство. Кто-то из дам присутствовал при утреннем туалете госпожи, кто-то сопровождал её в поездках или на прогулках, кто-то читал вслух. Часто фрейлины вели корреспонденцию хозяйки и занимали беседой её посетителей.
На службе фрейлины находились, что называется, «в готовности № 1»: они почти не имели личного времени и в любую секунду должны были быть готовы отправиться на приём, бал, в театр — куда прикажут, — чтобы поддерживать там светскую беседу и «оттенять» хозяйку.
Все дамы, находившиеся на придворной службе, носили платья строго установленного фасона, цвета и материала — 27 февраля 1834 г. Николай I издал по этому поводу специальный указ. Например, статс-дамы облачались в платья зелёного цвета, фрейлины императрицы — бордового, фрейлины великой княжны — лазоревого.
За свою службу фрейлины получали жалование, большую часть которого, правда, приходилось тратить на новые наряды, а их требовалось много: придворная дама должна была иметь разные платья для балов, визитов в церковь, дней рождений, похорон. Частенько приходилось менять по три наряда за один день.
Что же давала служба при дворе? Удачное замужество и приданое — после выхода замуж служба заканчивалась, и начиналась семейная жизнь. Если же фрейлина оставалась при дворе, она могла рассчитывать на продвижение по «карьерной лестнице» (фрейлина, камер-фрейлина, статс-дама, гофмейстерина и обер-гофмейстерина).
Жили тогда фрейлины в довольно аскетичных условиях.
«Мы занимали на этой большой высоте очень скромное помещение: большая комната, разделённая на две части деревянной перегородкой, окрашенной в серый цвет, служила нам гостиной и спальней, в другой комнате, поменьше, рядом с первой, помещались с одной стороны наши горничные, а с другой — наш мужик, неизменный Меркурий всех фрейлин и довольно комическая принадлежность этих девических хозяйств, похожих на хозяйства старых холостяков. Он топил печку, ходил за водой, приносил обед и по десяти раз в день бегал заказывать карету, ибо истинное местопребывание фрейлины, её палатка, её ковчег спасения — это карета».
«Я нашла в своей комнате диван стиля empire, покрытый старым жёлтым штофом, и несколько мягких кресел, обитых ярко-зелёным ситцем, что составляло далеко не гармоничное целое. На окнах ни намёка на занавески… Дворцовая прислуга теперь живёт более просторно и лучше обставлена, чем в наше время жили статс-дамы, а между тем наш образ жизни казался роскошным тем, кто помнил нравы эпохи Александра I и Марии Фёдоровны».
Придворные золушки
Анна Фёдоровна была назначена фрейлиной цесаревны Марии Александровны в 1853 г. и прослужила до 1866 г., когда вышла замуж и покинула двор.
Она часто ощущала себя одинокой и много плакала: окружавшие её люди сплошь и рядом занимались сплетнями да интригами; балы и приёмы Анне были в тягость, а времени на чтение и размышления у неё почти не оставалось:
«И действительно, как только я попадаю в это море движущихся лиц, цветов, драгоценных камней, газа, кисеи и кружев, я сама превращаюсь в тряпку, становлюсь куклой, наряженной в платье и причёску. Мною овладевает чувство совершеннейшей пустоты. По возвращении мне кажется, что я проснулась после случайного сна».
С первых дней Анну раздражал перегруженный церемониал, отнимающий львиную долю времени и у императорской семьи, и у двора:
«Ещё в Зимнем дворце приходилось только переходить через множество коридоров, зал и лестниц, но в Царском и в Петергофе императрица [здесь — супруга Николая I, императрица Александра Фёдоровна (1798‒1860), — прим. автора] любила пить утренний кофе в одном из отдельных павильонов в парке, приходилось следовать туда за ней, и добрая часть утра проходила в таких прогулках…
В Царском и в Петергофе по утрам можно было видеть большой запряжённый фургон, нагруженный кипящим самоваром и корзинами с посудой и с булками. По данному сигналу фургон мчался во весь опор к павильону, назначенному для встречи.
Ездовые с развевающимися по ветру чёрными плюмажами скакали на ферму, в Знаменское, в Сергиевку предупредить великих князей и великих княгинь, что императрица будет кушать кофе в Ореанде, на «мельнице», в «избе», в Монплезире, в «хижине», в «шале», на ферме, в Островском, на Озерках, на Бабьем Гоне, на Стрелке — словом, в одном из тысячи причудливых павильонов, созданных для развлечения и отдохновения императрицы баловством её супруга, который до конца жизни не переставал относиться к ней, как к избалованному ребёнку.
Через несколько минут можно было наблюдать, как великие князья в форме, великие княгини в туалетах, дети в нарядных платьицах, дамы и кавалеры свиты поспешно направлялись к намеченной цели».
Изо дня в день наблюдая бессмысленные перемещения, церемонии и ритуалы, Анна приходит к неутешительному и беспощадному выводу: государи и весь двор настолько погружены в рутину формальностей, что постепенно даже у самых талантливых монархов и царедворцев замыливается взгляд, они перестают мыслить в государственном масштабе, скатываясь к мышлению обывателя:
«И если они редко совершают великие дела, зато превращают житейские мелочи в очень важные дела. Громадное значение и грандиозные размеры, которые принимают для них самые простые события в жизни, как обеды, прогулки или семейные встречи, требуют столько времени, столько внимания и сил, что их уже не хватает на более серьёзные предметы».
«Часы бьют, — им надо быть на параде, в совете, на прогулке, в театре, на приёме и завести кукольную пружину данного часа, не считаясь с тем, что у них на уме или на сердце. Они, как в футляре, замкнуты в собственном существовании, созданном их ролью колёс в огромной машине.
Чтобы сопротивляться ходу этой машины, нужна инициатива гения. Ум, даже хорошо одарённый, характер, но без энергии Петра Великого или Екатерины II, никогда не справится с создавшимся положением. Отсюда происходит то, что как государи они более посредственны, чем были бы в качестве простых смертных. Они не родятся посредственностями, они становятся посредственностями силою вещей.
Если это не оправдывает их, это по крайней мере объясняет их несостоятельность. Они редко делают то добро, которое, казалось, было бы им так доступно, и редко устраняют зло, которое им так легко было бы уврачевать, не вследствие неспособности, а вследствие недостатка кругозора. Масса мелких интересов до такой степени заслоняет их взор, что совершенно закрывает от них широкие горизонты».
Окончание следует.