Общественная деятельность не входила в учебную нагрузку, она считалась обязанностью преподавателей, которая не оплачивалась, но учитывалась при выезде за границу и во время профессиональной аттестации. В 1980-е годы в моду вошли так называемые «единые политдни», которые были установлены решением Бюро ЦК КП Эстонии, а может быть, и более высокопоставленными органами власти.
«Единые политдни» в обязательном порядке организовывались в школах, вузах, на предприятиях, в колхозах, совхозах и других учреждениях. Их целью было повышение политической грамотности и активного гражданского участия людей в жизни общества. Политдни проводились в форме чтения лекций, проведения семинаров, организации дискуссий и т. д. Они позволяли знакомить население с основами политической системы, правами и обязанностями граждан, а также текущими политическими процессами и событиями как внутри страны, так и за границей.
Я был прикреплен в качестве лектора-консультанта республиканского уровня к математическому факультету университета, к Тартускому роддому, к балетной труппе театра «Ванемуйне», к какой-то группе медиков и т. д.
Эти политдни мне ужасно не нравились своими помпезными и глупыми заголовками, типа: «Животноводство – ударный фронт», «Два мира – два образа жизни», «Партия – наш рулевой», «Союз нерушимый республик свободных» и т. д. Многие преподаватели кафедр общественных наук пытались увильнуть от этих обязанностей, но не всегда получалось. Нередко это приводило к конфликтам. Помню, как не хотел ехать в Ида-Вирумаа, куда нас вывезли десантом на автобусе, чтобы выступить перед животноводами с темой единого политдня: «Животноводство – ударный фронт».
В горкоме партии работала директором университета марксизма-ленинизма колоритная, с партийной закалкой женщина Нона Интел, которая даже преподавала историю КПСС. Она выделялась своей необычной внешностью и ярким характером, а за время работы в структуре партийных органов власти приобрела еще большевистскую твёрдость, стойкость и дисциплину.
Нона Интел настойчиво потребовала, чтобы я поехал, поскольку нужен был русскоязычный лектор, так как подавляющая часть работников в Синимяэ были русские люди. Я объяснял, что в животноводстве я профан и ничего не понимаю. Что я буду говорить животноводам? Но передо мной был поставлен ультиматум: или пойдешь на единый политдень, или уйдешь из кафедры. Знавшие ее долгие годы мои коллеги – Рэм Блюм, Леонид Столович, Йоннес Калитс – призвали меня лучше с ней не спорить. Эти советы «не спорить» отражали уважение к её опыту, знаниям и характеру, а также, возможно, были попыткой избежать ненужных конфликтов или напряжённости.
Мне дали в руки какую-то идиотскую специальную методичку, рекомендованную лекторам и пропагандистам, в которой кроме пустой политической трескотни ничего путного не было написано. Любой уважающий себя лектор постеснялся бы говорить то, о чем там было написано. Показатели в животноводстве должны были служить предметом гордости и демонстрацией успехов социалистической системы, подчеркнуть преимущество советского строя перед капиталистическим. Пропагандисты должны были показать успехи в животноводстве, демонстрируя достижения плановой экономики и социалистического образа жизни.
Прибыв на место, я честно заявил животноводам, что ничего не понимаю в вопросе животноводства, но мы должны обсудить предложенную руководством тему политдня. «Вы – профессионалы, а я профан, и давайте разберемся с одним вопросом», – сказал им: «Почему у нас на прилавках не хватает мяса? Почему надои молока у нас значительно ниже, чем в странах Европы и США?» В ходе беседы, которая проходила в обеденный перерыв, все сводилось к тому, что не хватает соответствующих материалов – комбикормов, брикетов или еще чего-либо. «А почему их нет?» – спрашивал я их. «Потому что кончилась разнарядка», – отвечали они. На вопрос: «Откуда же вы получаете разнарядки?» – ответ был один: они выдаются в райкоме партии. Другого способа получить все это не было.
Получилось не так, как было рекомендовано в методичке политотдела. Плановая экономика Советского Союза часто сталкивалась с проблемами неэффективного распределения ресурсов. Отсутствие рыночных механизмов приводило к дефициту и излишкам в разных секторах. Технологический уровень сельского хозяйства в СССР оказался значительно ниже, чем в странах Запада. Это включало как механизацию, так и современные методы ведения хозяйства и ветеринарного обслуживания.
Колхозы и совхозы часто страдали от плохого управления и низкой мотивации работников, что неизбежно вело к снижению производительности. Мясо и молочные продукты в СССР часто уступали западным аналогам как по количеству, так и по качеству продукции. Низкие показатели производства на душу населения приводили к хроническому дефициту этих продуктов, особенно в городах. Такое положение вынуждало СССР прибегать к импорту продовольствия из-за рубежа, что создавало новые проблемы в экономической нестабильности.
В итоге всей этой дискуссии получилось, что, несмотря на амбициозные лозунги и усилия, СССР не смог достичь уровня производства мяса и молока, сопоставимого с западными странами.
Поговорив по душам, мы дружно разошлись. Через некоторое время меня вызвали «на ковер» и сказали: «Вы допустили грубую идеологическую ошибку, проявили политическую близорукость, обвинив партию в недостатках нашего сельского хозяйства!» Я спросил: «Всю партию?» – «Нет, райкомы!» – «Каюсь, я же вас предупреждал, что в животноводстве ничего не понимаю, зачем вы заставили меня идти?» – ответил я. Больше Нона Интел меня не принуждала читать такого рода лекции, и мы остались в добрых отношениях.
Были и приятные моменты с выездными лекциями. Один из таких поездок был связан с Силламяэ – закрытым городом в Советском Союзе. Этот статус был обусловлен его стратегическим значением. В Силламяэ находился завод по переработке урана, который играл важную роль в советской ядерной программе. Закрытые города обычно имели ограничения на въезд и выезд для обеспечения секретности и безопасности связанных с ними предприятий. Жителям таких городов предоставлялись улучшенные условия жизни, но они также жили под строгим контролем. Силламяэ оставался закрытым городом до 1991 года, когда Эстония вновь обрела независимость.
Для посещения или работы в закрытых городах, таких как Силламяэ, требовалось специальное разрешение, которое выдавалось в Особом отделе университета. Эти отделы работали в тесном сотрудничестве с КГБ и другими органами государственной безопасности и отвечали за вопросы безопасности и секретности. Они проводили проверку личности, включая проверку биографических данных, связей и политической благонадёжности.
После успешного прохождения проверки мне выдали специальное разрешение на посещение или работу в закрытом городе. Будучи уже в запретном для простых граждан городе Силламяэ, я случайно заглянул в один промтоварный магазин и обнаружил, что там ассортимент товаров более широкий. На полках стояли товары от различных производителей и брендов, а также разных моделей или вариаций одного и того же продукта. Я купил сыновьям два свитера. Покупка одежды для своих детей всегда приятна.
Как уже писал, Тарту и Ленинакан были городами-побратимами. В честь этого в Ленинакане был открыт большой гастроном «Тарту», а также улица В. Кингисеппа, а в Тарту – магазин «Ленинакан» (фото прилагается) и улицы Х. Абовяна (ныне Мунга – Munga tänav) и «Ленинакана» (переименована в Мыйзавахи). Судьба распорядилась так, что в 1990-е годы я стал жить на этой улице.
Сегодня эти улицы и магазин в Тарту переименованы, и от былой дружбы городов остались лишь рожки да ножки. Власти города перестали говорить и писать о городах-побратимах Тарту–Гюмри (Ленинакан). Появились новые города-побратимы, но уже в странах Европы. Есть немало людей, которые предпочитают дружить и общаться с теми, кто богат и благополучен.
Но в Ленинакане (Гюмри), даже после разрушительного землетрясения 1988 года, старые названия магазина и улицы остались без особых изменений. Это говорит о том, что для армян дружба между народами священна, она не продается и не покупается.
Эти города, хотя и не часто, но все-таки взаимно посещали небольшие делегации, устраивались концерты художественных коллективов, ставились театральные спектакли, организовывались выставки художников и многое другое.
Поскольку мне приходилось участвовать во всех этих встречах и мероприятиях, то однажды городское руководство Ленинакана захотело посмотреть, где и в каких условиях я живу. Несколько человек, в основном женщины, посетили мою однокомнатную квартиру в коммуналке размером в 19 кв. м, где мы жили впятером. Они были поражены, в каких условиях живет их земляк, доцент Тартуского университета. Этот факт был предметом обсуждения между главами городов. Каждый год при распределении жилья в университете то ли Арнольд Кооп, то ли лидер профсоюза Х. Кабур, которую профессор П. С. Рейфман в своих воспоминаниях охарактеризовал как «очень подлую бабу, которая долго сидела на своем месте, имела, как говорили, «свою руку» у какого-то начальства и вершила дела по своему произволу», вычеркивали меня из списка нуждающихся в расширении жилья.
Совершенно неожиданно для меня к этой проблеме подключился профессор Таллинского политехнического института Генрих Тийдо – эстонец из Кавказа, который приехал на кафедру, чтобы выступить с открытой лекцией по «Национальному вопросу» перед многочисленной аудиторией университета.
После того как Генрих Тийдо в разговоре со мной узнал, что я живу с тремя детьми в одной комнате коммуналки, он пошел к первому секретарю горкома КП Эстонии Индреку Тооме с претензией на несправедливость в отношении моей семьи. Вероятнее всего, он замолвил слово и самому ректору. Это был смелый человек, он не боялся и не преклонялся перед авторитетами.
Спустя некоторое время руководство горисполкома в лице Николая Преймана выделило моей семье в 1982 году, как и было положено по закону, четырехкомнатную квартиру в новом доме. Эту четырехкомнатную квартиру университет каким-то способом обменял с заводом «Сангар» на трехкомнатную в старом доме на первом этаже и на отдельную однокомнатную квартиру. Трехкомнатную квартиру предложили мне, а однокомнатную передали руководителю университетского хора. Об этой сделке, разумеется, я ничего не знал. Узнал гораздо позже, когда получил в 1990 году четырехкомнатную в новом доме, по иронии судьбы, на Ленинаканской улице, переименованной затем в Мыйзавахе.
Проживая на Кавказе, кавказские эстонцы, взаимодействуя с различными народами и культурами Кавказа, переняли у них силу духа и выносливость, некоторые общинные традиции и гостеприимство. Кавказские эстонцы отличаются от других эстонцев своим более эмоциональным, чутким и теплым отношением к людям.
Большинство эстонцев не в курсе, что в Западной Армении, на родине моих предков, живших в районе городов Карса и Эрзерума, существовало несколько эстонских сёл. Эти территории в 1878 году отошли от Османской империи к Российской, что послужило их колонизации. Среди колонистов оказалась группа эстонских крестьян из-под Раквере (84 семьи или 282 человека), которые в 1886 году в 5 км от Карса основали село Uus-Estonia – Новоэстонка (ныне Karacaören).
Одним из кавказских эстонцев был Валерий Беззубов – с кафедры русской литературы университета. В 1977–1980 гг. он был заведующим кафедрой русской литературы Тартуского университета. Родился в Абхазии в деревне Эстонка, русский со стороны отца и эстонец по матери. С самого детства он унаследовал билингвизм и знание русской и эстонской культуры. Мы с ним, можно сказать, дружили. Особенно в годы перестройки, когда обменивались прочитанной новой литературой и беседовали по её содержанию. Прекрасной души был человек, открытый, честный, не фальшивый. Студенты его любили. Его уход из жизни был большой потерей для всех.