Исходя из опыта прошлых лет и опасаясь повторения последствий хрущевской «оттепели», которая в результате внутрипартийного заговора быстро сменилась брежневскими «заморозками», когда реформы прекратились и надолго наступила эпоха стагнации и застоя в экономике, Рэм Блюм предложил осенью 1987 года создать «Клуб друзей перестройки» при Тартуском университете.
По мнению Рэма Блюма, в «Клубе» могли собираться все, кто был неравнодушен к судьбе перестройки и гласности, кто мог внести конструктивный вклад в демократизацию страны и, в частности, Эстонии. Эта идея мне понравилась, и я всячески поддерживал и помогал Рэму Наумовичу в её реализации.
Политический клуб — это объединение людей, интересующихся политикой, обсуждающих актуальные общественные и политические вопросы и участвующих в различных политических или гражданских инициативах. Цели политических клубов включают формирование политической культуры, обмен мнениями, дискуссии на важные политические темы и повышение уровня политической грамотности среди участников.
В политическом клубе проводились различные формы деятельности: устраивались дискуссии и дебаты, на которых участники могли обсуждать текущие политические события, вопросы идеологии, законопроекты, реформы и т.д.
Проводились лекции и семинары с участием приглашённых экспертов — политологов, юристов, экономистов, общественных деятелей и других специалистов. Организовывались различные образовательные мероприятия. Например, Виктор Пальм и я читали лекции на темы национального вопроса, сталинизма и партийного строительства. Михаил Бронштейн и Ивар Райк выступали по вопросам экономического суверенитета республик. Мати Хинт и Саватий Смирнов обсуждали последствия введения директивного двуязычия для народов нерусской национальности, необходимость подготовки учителей эстонского языка для русских школ. Юрий Пыльд осветил проблемы гражданства республики и связанные с этим многие другие вопросы. Заседаниями клуба руководил Рэм Блюм, человек с широким кругозором и обширными знаниями.
Клуб стремился участвовать в гражданских инициативах, организовывать встречи с представителями власти и руководителями правящей партии, но это не всегда удавалось. Многие партийные работники, как правило, уклонялись от таких встреч, опасаясь открытых дискуссий с учеными. Они привыкли действовать по указаниям сверху, что отражало политическую и административную культуру партийной системы. В партийных кругах, особенно в последние годы существования Советского Союза, преобладала строгая иерархия и бюрократическая система, где инициативность и отклонение от официальной линии партии часто воспринимались как угроза стабильности и политическому порядку.
Открытые дебаты или критика могли рассматриваться как подрыв устоев коммунистической идеологии. Дискуссии, которые отклонялись от партийной риторики, могли быть истолкованы как оппозиционные действия, что угрожало карьере и даже безопасности работника. Страхи и зависимость от инструкций сверху сковывали способность коммунистических чиновников к открытому обсуждению, гибкости мышления и творческому подходу к решению проблем. Это создавало серьезное преимущество для тех, кто был готов к свободной дискуссии и выражению независимых идей.
В отличие от них, мы были более открыты, не боялись дискуссий и говорили то, о чем думали. Будучи воспитанными в рамках строго регламентированной партийной идеологии, они были ограничены в выборе аргументов. Их мышление часто сводилось к заученным тезисам и партийным лозунгам, не предполагающим глубокого анализа или альтернативных точек зрения. В свободной дискуссии с оппонентами, которые могли задавать неожиданные вопросы и предлагать независимые идеи, это ставило их в уязвимое положение.
В отличие от людей, свободно выражающих свои мысли, партийные работники часто предпочитали ждать директив сверху, не решаясь самостоятельно формулировать и защищать свою позицию. Это приводило к тому, что в реальных спорах они терялись, особенно если вопросы выходили за рамки стандартных инструкций.
Их политическая карьера в КПСС зависела от соблюдения партийной линии, и любое отклонение могло повлечь за собой серьезные последствия, даже репрессии в прошлом. Это сдерживало их в дискуссиях, так как они опасались говорить что-то, что могло быть истолковано как отклонение от партийных догм или критика. Когда мы (Р. Блюм, В. Пальм, М. Лауристин, я и многие другие) в дискуссии предлагали новые идеи или критиковали систему, партийные работники нередко просто повторяли общие фразы и идеологические штампы, что создавало впечатление слабости и неубедительности их аргументации.
Все мы, кто был критически настроен к советской системе или не был связан партийными догмами, могли опираться на реальный опыт и факты. В то время как партийные работники часто прибегали к идеологическим клише, свободные дискуссанты имели явное преимущество благодаря возможности использовать логические, эмоциональные и фактические аргументы. Жизнь наглядно продемонстрировала полный крах политики и идеологии КПСС, особенно ясно это стало в конце 1980-х и начале 1990-х годов. Причин такого положения было много.
Процесс демократизации в Советском Союзе, в том числе в Эстонии, фактически заглох при правлении Леонида Брежнева (1964–1982) из-за нескольких ключевых факторов, связанных с особенностями этого периода, который получил название «эпоха застоя».
Это было время стабилизации власти и усиления консервативной политики, которая повлияла как на всю страну, так и на республики, включая Эстонию. Основные причины стагнации демократических процессов при Брежневе, на мой взгляд, были следующие:
Брежневское руководство взяло курс на консервацию существующей политической системы без значительных изменений. Это выражалось в усилении роли бюрократии, централизованной власти в Москве и жестком контроле над союзными республиками. Все ключевые решения принимались в Москве, что сдерживало любые попытки самостоятельного реформирования или демократизации.
В период правления Никиты Хрущёва в Советском Союзе было сделано несколько шагов в сторону либерализации, таких как десталинизация, ослабление цензуры, экономические и другие реформы. Однако с приходом Брежнева эти реформы были свернуты. Политическая система стала стагнировать: реальных демократических изменений не происходило, а власти сопротивлялись любым попыткам политической или экономической модернизации.
В 1960-е и 1970-е годы произошла новая волна репрессий против диссидентов и инакомыслящих. Это коснулось и Эстонии, где культурные и политические движения, выступавшие за расширение прав республики или сохранение национальной идентичности, сталкивались с репрессиями. Усилилась цензура, особенно в культурной и образовательной сферах, что затрудняло развитие демократических процессов и национального самосознания.
Система однопартийной диктатуры КПСС исключала любую возможность демократических выборов или участия в политической жизни других партий и движений. В Эстонии, как и в других республиках, партийная элита занимала монопольные позиции, и политическая конкуренция отсутствовала. Лидеры союзных республик, в том числе в Эстонии, стремились сохранить статус-кво и не допускали политической активности, выходящей за рамки официально одобренных форм.
Политическая элита в Эстонии была напрямую связана с Москвой, и ключевые кадровые решения по назначению местных руководителей принимались в Кремле. Чтобы сохранить свои посты и влияние, руководители Эстонии должны были демонстрировать полную лояльность центральной власти. Многие партийные, советские, комсомольские и профсоюзные лидеры предпочитали сохранять стабильность и не рисковать своей карьерой.
Ради карьеры многие из них готовы были пойти на подлую лесть по отношению к вышестоящим чинам в Кремле, которые, в свою очередь, были особенно падки на балтийскую сауну с пивом, водкой и веселыми девицами легкого поведения.
Подобные развлечения становились неофициальной валютой для тех, кто искал быстрый карьерный взлет или расположение властных структур. В этом узком кругу решение важных вопросов нередко зависело не от компетенций или профессионализма, а от умения угодить тем, кто держал рычаги власти. При этом, чем чаще такие «вечеринки» проводились, тем сильнее укреплялись закулисные связи, а истинные мотивы тех, кто поднимался по карьерной лестнице, все больше затмевали идеологические принципы или общественные интересы.
Все это я пишу не ради критики, самоутверждения или мазохистского удовольствия — ведь в этом удовольствия мало, — а ради поиска истины. Критика, на мой взгляд, направленная на поиски истины, а не осуждение ради осуждения, является мощным инструментом для выявления проблем, поиска решений и улучшения общества. Она помогает обнаружить слабые места в идеях, системах или политике, создавая тем самым условия для развития и совершенствования.
Сегодня у некоторых людей, не только старшего поколения, но и у тех, кто родился после распада СССР, появилась ностальгия по «старым, добрым, стабильным временам Брежнева». В интернете можно встретить различные интерпретации жизни в Советском Союзе. Некоторые акцентируют внимание на положительных аспектах, таких как социальное обеспечение, бесплатное образование и медицина, доступ к культурным достижениям и т.д. Это может быть связано как с ностальгией по ушедшей эпохе, так и с желанием подчеркнуть определённые достижения советской системы.
С течением времени люди склонны идеализировать прошлое, особенно когда настоящее или будущее кажется им неопределённым и проблемным. Это психологический феномен, при котором память удерживает больше положительных моментов, чем отрицательных. Однако идеализация прошлого — это форма самообмана и проявление гражданской незрелости, попытка снять с себя ответственность и возложить её на предков.
Должен разочаровать: какими бы добрыми и стабильными ни казались брежневские времена, реальная жизнь в тот период была далека от идеала. Период застоя, начавшийся в 1970-х годах, характеризовался дефицитом товаров и снижением качества продукции. Именно тогда значительно усилились коррупция и бюрократия.
После событий в Чехословакии 1968 года усилились политические репрессии и произошло ограничение гражданских свобод. Многих талантливых ученых, писателей и художников преследовали за их независимые взгляды и критическое отношение к власти.
Диссиденты подвергались преследованиям, свобода слова и собраний была ограничена. Внутренняя политическая репрессия, ограничения на свободу слова и выражения, а также экономическая застойность и дефициты — все эти аспекты делали жизнь в те годы достаточно сложной для подавляющего большинства граждан. Только номенклатурные элиты, то есть высшие партийные и государственные чиновники, имели значительные привилегии по сравнению с обычными гражданами. Это включало доступ к лучшему жилью, медицинскому обслуживанию, товарным запасам и другим преимуществам, которые были недоступны простому народу, жившему в условиях дефицита и ограничений.
Несмотря на период разрядки в отношениях с Западом, СССР оставался в состоянии «холодной войны» с Соединенными Штатами и их союзниками. Война в Афганистане (1979-1989) также оказала негативное влияние на общество и экономику.
За все годы Советского режима говорить и писать правду было запрещено и даже уголовно наказуемо. Как писал Борис Суварин (настоящее имя Лившиц Кон; 1895-1984) — французский историк и журналист, один из основателей Компартии Франции и Коммунистического Интернационала, исключенный из партии за свои антисталинские позиции, видел в СССР государство, в котором ложь стала системной и всеобъемлющей, пронизывающей все уровни общества и власти.
Он писал: «СССР — ложь от фундамента до крыши. В четырех словах, обозначенных четырьмя буквами, четыре лжи».
Настоящий Союз – это добровольное федеративное объединение суверенных государств, а тут мы имели унитарное государство, в котором центральная власть в Москве доминировала над республиками. Б. Суварин утверждал, что Советский Союз был создан не на основе добровольного объединения народов, а посредством принуждения и насилия.
По его мнению, республики были силой принуждены согнаны под крыло России, что привело к формированию жестко централизованного и унитарного государства, где местные и национальные интересы подавлялись в пользу центральной власти. Он считал, что эта централизованная структура была еще одной формой проявления тоталитарного контроля, который сталинское руководство осуществляло над всей территорией Советского Союза.
Во-вторых, Советы не имели реальной власти, а служили фиговым листком прикрытия диктатуры одной единственной партии — КПСС. Партия руководила страной, у нее была реальная власть, а не у Советов. Советы считались приводными ремнями партии, то есть механизмом, через который партия контролировала и управляла всеми аспектами общественной и политической жизни в Советском Союзе. Советы, задуманные как демократические представительные органы, на практике были подчинены партийной бюрократии и использовались для реализации воли партии, а не для выражения интересов трудящихся и широких слоев населения.
В-третьих, Борис Суварин считал, что в Советском Союзе не было настоящего социализма, поскольку все принципы, присущие социализму, были полностью извращены и уничтожены. По его мнению, советская система под руководством Сталина превратилась в диктатуру, которая утратила основные идеалы социалистического движения, такие как демократия, свобода и равенство. У людей отняли права и свободы, заключив всех в общий лагерь под колючей проволокой, именуемый «социалистический». Он так и назывался «лагерь социализма». Это не модель социализма, а диктатура, прикрытая социалистической риторикой.
Из этого лагеря не было выхода. Попытались Венгрия в 1956 году или Чехословакия в 1968 году выступить против прокремлевских коммунистических режимов, так сразу же была организована такая «интернациональная помощь», что у людей остались лишь негативные воспоминания об этих кровавых событиях (фото прилагается). Оба восстания были подавлены военной силой стран Варшавского договора под руководством Москвы, что привело к многочисленным жертвам и долгосрочным негативным последствиям для граждан этих стран.
В результате вооруженного вмешательства погибло около 2,500 венгров и 700 советских солдат, а тысячи людей были арестованы или бежали из страны. В Чехословакии погибло около 137 человек и тысячи были ранены. Негативные воспоминания о «интернациональной помощи» способствовали росту антисоветских настроений и стремлению к независимости в будущем, что сыграло свою роль в последующем распаде социалистического лагеря в конце 1980-х и начале 1990-х годов.
В стране, где пели «нет другой такой страны, где так вольно дышит человек», пресса, радио, телевидение и даже литература находились под строгой цензурой. Цензоры тщательно следили за тем, чтобы публикации не содержали критику правительства, коммунистической партии и идеологии марксизма-ленинизма.
Выезд за границу для обычных граждан был крайне затруднен и в большинстве случаев невозможен. Для поездки за границу нужно было получать разрешение от соответствующих органов. Такие разрешения могли быть довольно сложными для получения и часто включали проверку различных аспектов вашей жизни, включая финансовое состояние и профессиональную деятельность. Это было частью более широкого контроля государства над гражданами и их передвижением.
Разрешение на поездки за границу могли получить лишь избранные партийные функционеры, спортсмены, деятели культуры и отдельные ученые, и то под строгим контролем спецорганов. Эти ограничения были направлены на предотвращение утечки информации и влияния западной культуры и идеологии на советских граждан. Специальные службы КГБ занимались выявлением и подавлением оппозиционных настроений. Такие меры жесткого контроля привели к формированию общества, где свобода слова и передвижения были существенно ограничены, а любые попытки изменений и реформ жестоко подавлялись.
Власть преследовала «советского человека» даже по пустякам, таким как: носить джинсы, иметь длинную причёску, слушать рок или джаз. Помню, как в середине 1960-х годов вошли в моду узкие брюки для молодежи. Поскольку один из моих родственников работал в ателье, он сшил мне такие модные брюки. Директор школы орал на меня и требовал переодеться.
Не случайно поэт Евгений Евтушенко, высмеивая партийных пропагандистов, спекулирующих на теме «социалистического патриотизма», писал:
«Сегодня слушает он джаз,
А завтра Родину продаст…»
Или в клубах нередко висел плакат с надписью:
«Кто танцует твист,
Тот тунеядец и империалист».
Вся информация контролировалась и дозировалась. Чтобы хоть что-то узнать из недозволенного, люди часами просиживали у радиоприёмников, слушая запретные «Голос Америки», «Би-би-си» или «Немецкую волну». За прослушивание можно было угодить за решетку. Существовал значительный страх перед КГБ и другими органами госбезопасности. Этот страх подкреплялся тем, что КГБ активно использовал сеть информаторов, а доносительство часто рассматривалось как проявление лояльности к государству и даже патриотизма.
В обществе создавалась атмосфера подозрительности и страха, люди боялись открыто высказывать свои мысли, опасаясь, что на них могут донести. Не случайно перестройка и гласность проводились параллельно. Гласность стала одним из ключевых элементов всей политики перестройки общества.
К сожалению, многие из устоявшихся практик и психологических установок, сформировавшихся в советский период, сохранились и в нынешнее время. Постсоветские государства унаследовали от СССР не только структуру спецслужб, но и многие методы их работы. Информаторство, доносительство и давление со стороны государственных органов продолжают быть частью повседневной жизни, что создает напряжение в обществе и поддерживает атмосферу страха и недоверия.
Эти практики используются не только для борьбы с оппозицией или инакомыслием, но и для поддержания контроля над обществом в целом. Власти Эстонии могут использовать механизмы стукачества и репрессий для укрепления своего влияния и подавления любых проявлений недовольства или альтернативных мнений. Нередким стало явление, когда на неэстонцев жалуются в языковую инспекцию за недостаточное владение эстонским языком. Рейды языковой инспекции напоминают карательные походы средневековой инквизиции.
Таким образом, наследие советских спецслужб в виде практик доносительства и контроля над населением действительно сохранилось и дошло до наших дней в тех или иных формах, несмотря на изменение политической системы. Публикация в ежегодниках спецорганов сведений о подозрительных и идеологически неблагонадежных лицах приводит к необоснованной подозрительности и дискриминации. Презумпция невиновности часто нарушается.
В-четвертых, Борис Суварин отмечал, что республики, входившие в состав Советского Союза, не были по-настоящему суверенными. Формально республики СССР имели некоторые признаки суверенитета, такие как свои конституции и правительство, однако на практике они были строго контролируемы центральной властью в Москве.
Достаточно было республикам провозгласить суверенитет, как Союз развалился, как карточный домик. Административные единицы, в которых проживали преимущественно представители различных национальностей, назывались союзными республиками, которые не были субъектами международного права, у них не было даже своего гражданства, всюду действовали единые правила и общие законы, обязательные для всех.
Такой фальсифицированной истории, как советская, не было ни у одной страны Европы. Когда политики, деятели интеллигенции и просто граждане стали требовать от историков «правды истории» и ликвидации «белых пятен», то невольно вспоминается известный афоризм Виктора Шкловского: «Нет правды о цветах, есть наука ботаника».
В ботанике, в математике, физике, биологии, как и в любой другой науке, не существует единственной правды о каком-то предмете. Наука всегда развивается, уточняется и подвергается переосмыслению по мере получения новых данных. Цветы могут быть описаны и классифицированы по-разному в зависимости от времени, контекста и методов исследования.
В истории также нет и не может быть одной единственной правды, официально утвержденной точки зрения на прошлое или придуманных «национальных нарративов». История, в отличие от точных наук, более субъективна и зависима от интерпретации. Разные историки могут по-разному интерпретировать одни и те же события, исходя из своих взглядов, идеологий или доступных им источников. В истории не может быть единственно правильной официальной версии или точки зрения, потому что это ущемляет разнообразие мнений и анализов, которые обогащают наше понимание прошлого.
Афоризм Шкловского напоминает о важности критического мышления и определенного скептицизма, необходимого ученому, чтобы воспринимать информацию с разных точек зрения и понимать, что знание — это динамический и изменчивый процесс.