«Эстонские деревья озабоченно
Удерживают тусклые листы.
Эстонскою латынью у обочины
Надписаны могильные кресты.
И облако седое, кропотливое
Клубится и охватывает лес.
И чувство возникает сиротливое
К минувшему и будущему здесь.
Былое упоительней грядущего.
И прожитым уверенней дышу.
Ни облика, ни голоса петушьего
Теперь уже в себе не нахожу.
И встреча со знакомым впечатлением,
Когда я оборачиваюсь вспять,
Так радостна, что вместе с удивлением
Теряется желанье удивлять.
Ни ревности к грядущему, ни робости.
Лишь новым соответствием души —
Рожок междугородного автобуса,
Рыдающий в заоблачной тиши».
(1962)
Эти печальноватые строки будущий нобелевский лауреат написал, когда недолго жил в Таллинне, в районе Пирита. Откуда взялась у парня эстонская грусть и кому они посвящены, точно неизвестно. Но есть предположения, что Марине Басмановой, дочери художника П. Басманова. С ней Иосиф познакомился весной 1962 года на одном из дружеских застолий. И потом посвятил ей много стихов. Вот что писал об этой стороне его творчества его близкий друг, главный биограф и тоже поэт Лев Лосев (настоящее имя Алексей Лифшиц):
«Стихи, посвящённые «М. Б.», занимают центральное место в лирике Бродского не потому, что они лучшие — среди них есть шедевры, и есть стихотворения проходные, — а потому, что эти стихи и вложенный в них духовный опыт были тем горнилом, в котором выплавилась его поэтическая личность».
Первые произведения с посвящением «М.Б» датируются тем же годом. Это «Ни тоски, ни любви, ни печали…», «Я обнял эти плечи и взглянул..» и др.
В Таллинне Бродский, скорее всего, останавливался в семье своих друзей Лосевых, Льва и Нины. Они были уроженцами Ленинграда (ныне — Санкт-Петербург), но какое-то время обретались в эстонской столице.
К тому же периоду относятся и сочинения «Я шёл сквозь рощу…», «Всё чуждо в доме новому жильцу…» (вероятно, в таллиннском доме, где он впервые появился — И.К.), «Откуда к нам пришла зима…», «Мы снова проживаем у залива…» (наверняка Финского, ведь Пирита — малый порт на его берегу) и др.
В них описывается холодность осенне-зимней эстонской природы, которая как бы вгоняет в уныние душу автора. И эти настроения понятны: ведь над его головой сгущались мрачные тучи…
Забегая вперёд, скажем что Бродский ещё побывал в Эстонии в конце 1960-х, когда выступал перед интеллигенцией в Тарту. А потом снова в Таллинне — в 1971-м, за год до эмиграции. Пробыл там три дня, ради небольшого заработка переводя детские вирши эстонских поэтов на русский. Ночевал на квартире у подруги Сергея Довлатова Т. Зибуновой.
Как указывает ещё один биограф поэта Г. Егоров, Бродский тогда «встречался с любителями поэзии Таллинна. Виделся с поэтом и переводчиком Светланом Семененко, который делал ему подстрочные переводы эстонских авторов». Однако, по утверждению Егорова, «увы, Иосиф Александрович не испытывал серьёзных чувств к Эстонии, как и к другим республикам Балтии»… Так ли это было на самом деле, сказать сложно, потому что никаких внятных отзывов нашего героя о балтийском крае нам найти не удалось. Но ведь «эстонские» стихи написал, и не одни! А переводчик его стихов, критик и журналист Ю. Маллинен вспоминал, что «встречи с Бродским — это разговоры о литературе и (внимание — И.К.) ЛЮБОВАНИЕ ВОЛНАМИ БАЛТИКИ»…
Нобелевская премия ему была присуждена в 1987-м «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью». Через недолгое время, в канун развала СССР, его «признали», наконец, на родине и стали печатать его произведения. В Таллинне тоже вышел сборник «Стихотворения» (издательство «Ээсти Раамат», 1991). А ещё спустя несколько лет, в ночь с 27 на 28 января 1996 года, в Нью-Йорке Иосиф Бродский скончался от остановки сердца. Умер, видимо, решив поработать над переводами: когда жена нашла его одетым, на столе, рядом со знаменитыми очками лежала книга на греческом языке…
Сердце беспокоило его давно. Вообще он болел с детства неврозами (заикание и фобии) и даже некоторое время числился на учёте в психоневрологическом диспансере. С диагнозом «заболевание сердца и неврозы» получил освобождение от армии. Потом у него были четыре инфаркта — в 1976-м, 1985-м и 1994-м. А первый серьёзный сердечный приступ произошёл в 1964-м, когда Бродского арестовали по обвинению в «тунеядстве». Поэт, не состоявший в Союзе писателей, считался бездельником, за что была установлена уголовная ответственность. Плюс ещё приплели «антисоветскую агитацию и пропаганду», за правозащитную деятельность. Ему грозило до 10 лет заключения, но адвокату, благодаря общественности, удалось «скостить» до 5. Освободили его через 1,5 года, во время брежневских «послаблений».
Вот как отзывалась о нём в 1965-м Анна Ахматова:
«Два дня сидел напротив меня вот на том стуле, на котором сейчас сидите вы… Всё-таки хлопоты наши недаром — где это видано, где это слыхано, чтобы из ссылки на несколько дней отпускали преступника погостить в родной город?.. Неразлучен со своей прежней дамой. Очень хорош собой. Вот влюбиться можно! Стройный, румяный, кожа, как у пятилетней девочки… Но, конечно, этой зимы ему в ссылке не пережить. Порок сердца — не шутка…»
Слава Богу, он пережил и ту зиму, и ещё более 40 лет. Анна Андреевна имела в виду, что она со товарищи по литературному цеху заступалась и хлопотала за молодого поэта, которому то и дело шили «уголовку» то за «антисоветчину», то за «тунеядство».
Однако, судя по воспоминаниям современников, ненавистником своей родины Иосиф Бродский никогда не был. Он ведь родился в семье патриота, фронтовика, капитана 3-го ранга ВМФ СССР Александра Бродского. Мать, Мария Вольперт, работала бухгалтером. Иосиф запомнил блокаду (только в 1942-м они с матерью на два года уехали в эвакуацию), послевоенные бедные годы и мытарства. И, конечно, в его становлении немалую роль сыграл подвиг советского народа в борьбе с гитлеровским фашизмом.
В 1947-м он поступил в ленинградскую СШ № 203, потом переводился несколько раз из школы в школу. Но аттестата о среднем образовании так и не получил — бросил учёбу. Естественно, не было у него и высшего. Он просто писал стихи. Писал, как дышал, жил ими.
Хотел поступить в школу подводников, но не был принят. Работал фрезеровщиком на заводе, матросом на маяке, истопником в котельной и даже прозектором в морге. Четыре года (1957–1961) ездил с геологами в экспедиции. И везде и всегда читал — прежде всего поэзию, а также религиозные и философские книги.
В 1959-м, в разгар «оттепели», познакомился с будущими известным поэтами и прозаиками — Б. Окуджавой, Е. Рейном, С. Довлатовым и др. В феврале 1960-го они ему устроили большое выступление в ленинградском ДК им. М. Горького. В то время он уже находился под наблюдением КГБ из-за связей с теми, кто выпускал «самиздат». И хотя в «самиздате» ( в частности, в сборнике «Синтаксис») никакого явного идеологического «криминала» не присутствовало, авторов на всякий случай взяли на заметку.
В это же время у Бродского и одного из его дружков созрел безумный план — угнать самолет и улететь из СССР. Слава Богу, эту идею им не удалось воплотить, иначе из-за юношеской дури 20-летнего невротика литература могла потерять его как выдающегося поэта. Бродского арестовали, но вскоре выпустили, установив за ним надзор…
В августе 1961-го в знаменитом писательском посёлке Комарово Иосифа познакомили с Анной Ахматовой, которая, несомненно, оказала огромное влияние на его творчество. И его стали называть «ахматовской сиротой».
«Сирота» быстро развивался и рос как самобытный и многогранный поэт. Его начали ценить многие знаменитости. После отправки Иосифа в лагерь благодаря Ахматовой поднялась общественная кампания в его защиту. В ней приняли участие влиятельные деятели литературы и культуры: А. Твардовский, С. Маршак, Д. Шостакович, Ю. Герман и даже Ж.-П. Сартр. В итоге дело было пересмотрено, срок сокращён до отбытого (1 год и 5 месяцев), и Бродский вернулся в Ленинград.
В последние годы на родине (он эмигрировал в США в 1972-м) почти не печатался, хотя работал очень плодотворно. Многие из его стихотворений той поры, такие как «Конец прекрасной эпохи», позже будут включены в сборники лучших его произведений. А тогда подрабатывал, как мог — рецензентом, редактором сценариев и даже актёром: в фильме «Поезд в далёкий август» (с А. Джигарханяном в главной роли) сыграл секретаря обкома КПСС, но потом сцены пересняли с другим исполнителем.
В эмиграции тоже выглядел белой вороной, потому что не желал заниматься оголтелой антисоветской пропагандой, чего от него ждали некоторые члены диаспоры. Наоборот, в 1974-м написал стихи «На смерть Жукова», где хотя и критиковал «маршала Победы», но благодарил за освобождение родины от нацистской чумы:
«Маршал! поглотит алчная Лета
Эти слова и твои прахоря.
Всё же, прими их — жалкая лепта
Родину спасшему, вслух говоря»…
Он позиционировал себя русским. И стихи долго писал по-русски. В Америке стал писать по-английски, в том числе эссе. Так и вошёл в историю — как русский и американский поэт и англоязычный эссеист. Мы не знаем, перевёл ли он свои давние стихи об «эстонской латыни» на «латынь английскую». Но думается, что и на чужбине он помнил эстонские деревья. Ведь в ту пору «выплавлялась его поэтическая личность»…
Читайте по теме:
Игорь Круглов: Поэт Давид Самойлов, спасавшийся в Таллинне от «мутных дней»