Называлась она «Донской монастырь» (посмотреть её можно здесь).
А в Донском монастыре
Время птичьих странствий.
Спит в Донском монастыре
Русское дворянство.
Дремлют, шуму вопреки,
И близки, и далеки
От грачиных криков,
Камергеры-старики,
Кавалеры-моряки
И поэт Языков…
(1970)
Эта стихи, пропитанные симпатией к «ушедшему веку баллад и гусарской чести», произвели большое впечатление на многих любителей бардовского творчества, в том числе и на автора этих строк. Тогда, на фоне коммунистического официоза и забвения оклеветанного царского прошлого, нас очень интересовало всё, что с ним связано. Например, «белогвардейские» шлягеры типа «Не падайте духом, поручик Голицын!» и др. Конечно, в большинстве случаев это были лубочные, китчевые образчики, которые тем не менее бередили душу. Песня Городницкого от них выгодно отличалась.
Хотя со временем стало ясно, что основана она главным образом на литературе («дамы пиковые спят с Германнами вместе»), но ностальгического щемящего образа не потеряла. Трогательно звучит до сих пор. А я помню, что при первом прослушивании мне почему-то сразу запал в сознание поэт Языков. Увы, я ничего о нём до той поры не ведал. Лишь позже узнал, что Николай Михайлович Языков (1803–1846[1847]) считается одним из главных представителей Золотого века русской поэзии. И что похоронен он был не в Донском, а в Даниловом монастыре — профессор Городницкий малость перепутал…
Здесь напомним, что Золотой век, пришедшийся на первую половину XIX столетия, ознаменовал переход от классицизма к романтизму, с резким изменением поэтического языка. Тогда же установились и классические нормы русского литературного языка, создателем которого был Александр Пушкин, являющийся центральной фигурой той эпохи. Немалое число историков литературы (в основном советских) считало, что самым значительным направлением в поэзии Золотого века «стал романтизм, утверждающий самоценность духовно-творческой силы человека, изображающий буйство страстей и твёрдость характера, а также власть природы». Тут можно соглашаться или не соглашаться. Но с тем, что касается, например, буйства страстей, поспорить сложно.
Кроме Александра Сергеевича, сей век подарил миру такие имена, как Василий Жуковский, Михаил Лермонтов, Иван Крылов, Евгений Баратынский, Пётр Вяземский, Константин Батюшков, Антон Дельвиг, Фёдор Тютчев, Иван Крылов, Вильгельм Кюхельбекер. В эту группу входит и Николай Языков.
Сейчас, конечно, уже мало кто помнит его творчество. Удивляться нечему: «O tempora, o mores!». Уж если нынешняя молодёжь считает (как однажды показали по ТВ), что Лермонтов убил Пушкина на дуэли из автомата Калашникова, то какой уж тут Языков! В лучшем случае даже знатоки могут назвать лишь романс «Ночь светла», который написал… не он. А его однофамилец, поэт и композитор Михаил Языков (1847–1919).
А между тем, Николая Языкова ряд критиков и литературоведов считает третьим после Пушкина в упомянутой плеяде стихотворцев. Вот что писал о нём в своём исследовании «История русской литературы», изданном в Англии (1928), литературный критик и публицист Д. Святополк-Мирский:
«Третьим крупнейшим поэтом двадцатых годов был Николай Михайлович Языков. Он родился в 1803 г. в Симбирске, городе Карамзина и Гончарова. Как и Баратынскому, ему в литературе покровительствовал Дельвиг. Первые его стихи были напечатаны в 1822 г. В том же году Языков поступил в Дерптский (тогда немецкий) университет в Лифляндии, где пробыл пять лет, так и не получив диплома и проводя время в традиционных для немецких студентов пирушках и амурах. Бурные анакреонтические стихи, написанные им в Дерпте во славу весёлой студенческой жизни, сделали его знаменитым…»
В Дерптском (ныне — Тартуском) университете Языков учился на этико-политическом отделении в течение 7 лет (1822–1829). «Пирушки и амуры» привели к тому, что диплома он так и не получил. Но зато создал, как сообщают энциклопедии, «самобытный, яркий и праздничный мир молодого раздолья и вольнолюбия — новый торжественный дифирамбический стиль «лёгкой поэзии».
Вот некоторые из названий: «Мы пьём — так рыцари пивали…», «Налей и мне, товарищ мой…», «Мы любим шумные пиры…», «Полней стаканы, пейте в лад!», «От сердца дружные с вином…» и др.
Полней стаканы, пейте в лад!
Перед вином благоговенье:
Ему торжественный виват,
Ему — коленопреклоненье!
Тут вспоминается рассказ О. Генри «Справочник Гименея». О том, как два приятеля -золотоискателя во время снежной бури укрылись в заброшенной хижине, где оказались две книжки. Одна — энциклопедический справочник на все случаи жизни, а другая — стихи некоего «Омара Ха Эм». Оба дружка были влюблены в одну женщину и мечтали её покорить. И по освобождении из снежного плена, начитавшись там своих книжек, приступили к делу. Фанат Хайяма призывал её ко всяким непотребствам, о чём дама, не выдержав, пожаловалась приятелю: «А сегодня он перешёл все границы. Сегодня я получаю от него букет цветов, и к ним приколота записка. Допускаете вы на минуту, чтобы я побежала в лес с мужчиной, прихватив кувшин вина и каравай хлеба, и стала бы петь и скакать с ним под деревьями?» В итоге она выбрала «энциклопедиста», который благодаря свои познаниям спас её от смерти на пожаре.
Судя по ранним стихам Языкова, в них он тоже нередко «переходил все границы». Ни в коем случае не хотим его осуждать. Желаем, чтобы Господь помиловал его душу. Лишь с сожалением сошлёмся на слова уже упомянутого Святополка-Мирского: «Здоровье, подорванное дерптскими излишествами, стало изменять ему очень рано. Уже в 1826 году у него стали проявляться первые признаки болезни, сведшей его через двадцать лет в преждевременную могилу».
А тогда на вирши, восхваляющие Бахуса и веселье, обратил внимание В. Жуковский, считавшийся главным придворным поэтом. И Пушкин пригласил Языкова к себе, в Михайловское. Говорил, что «Кастальский ключ, из которого пил Языков, течёт не водой, а шампанским». (Кастальский ключ — «источник Аполлона» на «творческой» горе Парнас, который, согласно древнегреческой мифологии, якобы давал вдохновение музыкантам и поэтам.)
И Николай Гоголь, тоже полюбивший его за талант, выразился так: «Имя Языков пришлось ему недаром. Владеет он языком, как араб диким конём своим, да ещё как бы хвастается своею властью»…
Из Дерпта Николай перебрался в Москву, а затем в своё имение Языково в Симбирске. Жил то тут, то там. Ездил на европейские курорты, пытаясь поправить подорванное в юности здоровье. Его изводили диспепсия и подагра, лечение нужного эффекта не давало.
В Москве произошло его сближение со славянофилами, и он стал отвергать западничество, коим прежде увлекался. За это подвергся критике прежних единомышленников — Н. Огарёва, А. Герцена, Н. Некрасова, В. Белинского и др. Хотя стихи его стали куда более совершенными и мудрыми, и их высоко оценили специалисты и любители поэзии.
Среди лучших образцов можно привести элегии и стансы, стихотворения «Землетрясенье» и «К Рейну». Последнее знатоки оценили как «один из величайших триумфов русского словесного искусства и непревзойдённый рекорд длинного дыхания: чтение этих стихов — самое трудное и, в случае удачи, самое славное достижение декламатора».
Самое главное — видимо, каясь за грехи молодости, он приблизился к Богу, стал писать замечательные религиозные вещи. Вероятно, поэтому и был удостоен чести быть упокоенным в Даниловом монастыре. Недалеко от него позднее был похоронен и Н. В. Гоголь. В сталинские годы их могилы перенесли на Новодевичье кладбище.
Читайте по теме:
Валерия Бобылёва: Люди русской культуры, где бы ни жили, всегда будут обращаться к Пушкину