Когда создание атомной бомбы стало первоочередной национальной задачей, её поручили именно Берии, ведь он к тому времени обладал опытом руководства практически всеми отраслями экономики и везде достигал удивительных успехов. Он имел репутацию первоклассного организатора, умеющего доводить любое дело до конца. Само это поручение было высочайшим признанием его заслуг. Другой творец атомного проекта академик Игорь Курчатов сказал, что «не было бы у нас Берии — не было бы атомной бомбы».
А бомба была необходима: несмотря на подвиг народа в Великой войне, уже в конце 1940-х СССР мог прекратить своё существование.
Железный занавес 1940-х
Поворот в отношениях между вчерашними союзниками начался ещё летом 1945 года. 14 сентября высокопоставленная американская делегация, посетившая Москву, заговорила с советским правительством в повелительном тоне. В обмен на экономическую помощь делегация выдвинула целый список требований. Советский Союз должен был сообщить, какая доля его производства идёт на вооружение, предоставить американцам важнейшие данные об отечественной экономике и дать возможность проверить точность этих данных.
Были ещё условия: Советский Союз не должен оказывать помощи в политических целях странам Восточной Европы, а также должен сообщить содержание совместных торговых договоров. Как на территории СССР, так и в странах Восточной Европы Кремль должен гарантировать полную защиту американской собственности, право распространять американские книги, журналы, газеты и кинофильмы. Также Соединённые Штаты настаивали на полном выводе советских оккупационных войск.
Коротко говоря, руководитель делегации и его коллеги требовали, чтобы Советский Союз в обмен на американский заём изменил свою систему правления и отказался от своей сферы влияния в Восточной Европе (Дж. Гэддис в книге «США и возникновение холодной войны 1941–1947″, 1972).
Естественно, Сталин, несмотря на тяжелейшее экономическое положение страны, от займа на таких условиях отказался.
Уже 4 сентября 1945 года, то есть на следующий день после официального окончания Второй мировой войны, США утвердили план, по которому были отобраны 20 наиболее важных объектов СССР для их… атомной бомбардировки. При этом если к августу 1945 года американцы располагали всего лишь двумя атомными бомбами, использованными против Японии, то уже к концу года в их арсенале находилось почти 200 таких бомб.
А 5 января 1946 года президент Трумэн писал госсекретарю Бирнсу: «Если России не показать железный кулак и не говорить с ней жёстким языком, то неизбежна новая война. Русские понимают лишь один язык — „сколько у вас дивизий?“». Письмо заканчивалось следующей фразой: «Я устал ублажать Советы» ( Н. Счетов, Е. Языков. «Новейшая история США». М., 1972. С. 170).
5 марта 1946 года Трумэн сопровождал английского экс‑премьера Черчилля в Фултон, где последний произнёс свою знаменитую речь о железном занавесе. Холодная война была официально объявлена.
К середине 1948 года был составлен план, согласно которому в первые тридцать дней после начала военной компании планировалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов, в том числе 8 атомных бомб — на Москву и 7 бомб — на Ленинград. В течение двух последующих лет предполагалось сбросить на СССР ещё 200 атомных и 250 тысяч тонн обычных бомб.
Противостояние двух сверхдержав нарастало, и оперативный план, представленный комитету начальников штабов главнокомандующим американскими ВВС 21 декабря 1948 года, исходил уже из того, что война с Советским Союзом начнётся до 1 апреля 1949 года. Американцев тоже поджимало время: по их расчётам, СССР создаст свою атомную бомбу к 1952–1955 годам.
Советский Союз представлялся для лидеров США разорённой войной страной, не имевшей необходимых ресурсов для решения столь сложной задачи. Во многом так оно и было, но они недооценили таланты и организационные способности советских управленцев и в первую очередь — Лаврентия Павловича Берии.
Если до августа 1945 года ещё уместны были рассуждения о том, кто в советской верхушке самый толковый и надёжный, кто лучший организатор и руководитель, то после того, как американцы взорвали атомную бомбу над Хиросимой, можно было совершенно точно определить: самым‑самым является тот, кому поручено курировать разработку атомного оружия.
Атомная раскачка
Советские физики занимались атомной проблемой ещё до войны. Но всё это были научные работы, а между теорией и техническими разработками — огромная дистанция. В первую очередь — это финансовые ресурсы. А все ресурсы тогда шли на подготовку к надвигающейся войне.
Есть свидетельство человека, который, с одной стороны, пристрастен, но, с другой, с ним нельзя не считаться, поскольку ему очень многое известно. Это Серго Берия, который писал, что его отец имел с самого начала гораздо большее влияние на разработку атомного оружия, чем принято думать.
«Первая комиссия, которая рассматривала реальность и необходимость атомного проекта, была создана по инициативе моего отца. Как человек, руководивший стратегической разведкой, он располагал той информацией, с которой всё и началось.
Возглавлял эту комиссию Молотов, в её состав входили Иоффе, Капица, другие видные советские учёные.
Разговор был предметный — отец представил убедительные разведданные, полученные к тому времени из Германии, Франции, Англии. Тем не менее проект был отклонён. Комиссия признала, правда, что теоретически проблема существует, но практически реализация такого проекта требует десятилетий. Следовательно, не время, да ещё при нависшей угрозе войны, вкладывать средства в то, что в обозримом будущем не обещает отдачу…
Но разведка своё дело делала — отец организовал сбор данных из западных стран, причём любых данных, связанных с этой проблемой. Ещё тогда он убеждал:
— Нельзя допустить, чтобы Германия получила такое оружие раньше нас.
В начале 1940 года отец повторно обращается в Центральный комитет партии и к Сталину с предложением начать работы по атомному оружию… К этому времени и наши, и западные учёные уже не сомневались, что такой проект реализуем… Отец докладывал в ЦК и Сталину, что уран из Чехословакии не экспортируется, так как полностью уходит на исследовательские работы в Германию.
Все запасы тяжёлой воды в Европе немцы также пытаются захватить. Помешали французы — почти весь запас тяжёлой воды попал к Жолио‑Кюри. По всей вероятности, эти разведданные поступали тогда из Франции.
И самое интересное, что тогда же разведка сообщила, что из Африки тайно переправляется в Америку запас обогащённого урана.
Аналитикам не составило особого труда сделать соответствующие выводы — работы за границей переходят в инженерную стадию… Отец предлагал хотя бы не в полном объёме, но развернуть такие работы и в СССР».
Данные разведки совпадали и с информацией из других источников. Так, в мае 1942 года лейтенант инженерных войск Георгий Флёров написал Сталину письмо. В мирное время он был учёным‑физиком, поэтому-то и обратил внимание на то, что в западной прессе начиная с 1940 года исчезли публикации по урановой проблеме. Прекратить разрабатывать такое перспективное направление учёные не могли, стало быть, эта тема перешла в разряд засекреченных. Флёров сделал вывод, что прекращение публикаций означало начало работ по созданию атомного оружия [Георгий Николаевич Флёров — советский физик-ядерщик, один из отцов-основателей Объединённого института ядерных исследований в Дубне, — прим. автора].
Однако имелась одна проблема, с которой справиться оказалось потруднее, чем с научными разработками: в СССР практически не было урана. Вернее, он имелся где‑нибудь в недрах земли, но до войны никто не занимался его поисками и разработками. В распоряжении учёных было всего несколько килограммов этого вещества, а потребность исчислялась тоннами.
В Европе урановые рудники имелись — в Болгарии, Чехословакии и Восточной Германии, но СССР в конце войны достались только болгарские. Рудники в Чехословакии и Германии были разрушены американской авиацией, равно как и завод по производству чистого урана. Разрушать эти объекты не было ни малейшей военной необходимости, это явно сделали для того, чтобы они не достались русским.
Началом непосредственного участия наркома внутренних дел СССР в советской атомной программе можно считать письмо, отправленное Лаврентием Берией на имя Сталина 10 марта 1942 года. Этот документ содержал сводку сведений о том, какие работы в атомной сфере ведутся за рубежом, как далеко удалось продвинуться американским и английским учёным и насколько реально создание атомного оружия в ближайшем будущем. К этому времени у советской разведки, в том числе в НКВД, накопилось уже достаточно большое количество агентурных сообщений, касающихся зарубежных работ по атомной тематике.
Источник: school.rusarchives.ru
Из письма следовало, что Советскому Союзу, если он не намеревается терпеть это отставание, нужно активизировать собственные работы. Война наложила свои коррективы на принятие этого решения.
Лаврентий Берия развернул активную деятельность, бросив на добывание развединформации об американском атомном проекте лучших подчинённых Павла Судоплатова [деятель советских спецслужб, разведчик, диверсант, сотрудник ОГПУ, позже НКВД, — прим. автора].
Советским разведчикам удалось почти невероятное: агенты не только сумели выяснить имена основных участников проекта и место, где ведутся работы, но и наладить личные контакты с некоторыми из них. Неудивительно, что уже к весне 1943 года в распоряжении советской разведки оказались ценнейшие материалы, которые были переданы научному руководителю советского атомного проекта Игорю Курчатову.
Люди проекта
Научные кадры подбирал сам Берия. Он сделал ставку на молодую плеяду физиков: Игоря Курчатова, Юлия Харитона, Якова Зельдовича. Он увидел в этих учёных необходимый потенциал — и оказался прав.
Серго Берия: «Отец искал того единственного человека, который мог бы возглавить научную сторону столь сложного дела. Переговорил с доброй полусотней кандидатов и остановил свой выбор на Курчатове. И академик Иоффе, и другие своими рекомендациями отцу тогда, безусловно, помогли.
С этим предложением отец пришёл к Сталину. Иосиф Виссарионович внимательно выслушал и сказал:
— Ну что ж, Курчатов так Курчатов. Раз вы считаете, что этот человек необходим, то пожалуйста.
Самое любопытное, что тогда же Сталин предупредил отца:
— Знай только, что Курчатов встретит очень сильное сопротивление маститых учёных…
И отец понял, что параллельно, по каким‑то своим каналам, Сталин уже навёл соответствующие справки о крупных учёных…»
Профессор Игорь Курчатов стал руководителем атомного проекта, когда ему едва исполнилось сорок лет. Впрочем, уже в декабре 1943 года, по указанию Сталина, он был избран действительным членом Академии наук, так что реноме было соблюдено: во главе крупнейшего проекта стоял академик.
Особого внимания заслуживает физик Юлий Харитон, который был назначен главным конструктором КБ-11, преобразованного позже во Всесоюзный НИИ экспериментальной физики. Харитона поначалу прочили в руководители, однако учёный сам попросил Лаврентия Павловича оставить его на должности главного конструктора. Харитон опасался, что директорские хлопоты будут отвлекать его от научной деятельности. Берия согласился. Вообще Юлий Борисович отзывался о наркоме так:
«Он часто выезжал на объекты, разбирался на месте, и всё задуманное обязательно доводилось до конца. Берия был с нами терпим и крайне вежлив. Если бы нашим куратором был Молотов, таких бы впечатляющих успехов, конечно, не было бы…»
Маститым, умудрённым жизненным опытом академикам, конечно же, тоже хотелось добиться результата. Но им как учёным хотелось решить проблему каким‑то совершенно своим путём, как до них никто не решал.
«…Не зря же говорят, что наука — это удовлетворение собственного любопытства за счёт государства. Но заказчику, оплачивавшему счета, — стране, правительству и, в частности, Спецкомитету, было на оригинальность подхода решительнейшим образом наплевать. Ему нужна была бомба в максимально короткие сроки, самым простым и быстрым способом достижения этого было повторение американского пути.
Берия всеми способами толкал учёных на этот путь, а Курчатов послушно следовал его указаниям. Ну, и как могли стерпеть такое мэтры? Какой‑то там Берия, чиновник — да что он понимает в науке?! Курчатов — да кто он такой? Тоже мне академик — все знают, что его Сталин академиком назначил. И вообще, какой учёный смирится с тем, что работа идёт не по его схеме?
Они всегда стремились сохранить собственное лицо, стремились жить в мире, созданном их воображением, с иллюзией независимости… А для Курчатова в научной работе главными всегда были интересы государства. Он был менее упрям и более зависим от властей, чем Капица и Иоффе. Правительство стремилось любой ценой ускорить испытание первой атомной бомбы, и Курчатов пошёл по пути копирования американского ядерного устройства.
Вместе с тем не прекращалась параллельная работа над созданием бомбы советской конструкции. Она была взорвана в 1951 году…»
Многие историки видят заслугу Лаврентия Берии и в том, что он не давал в обиду учёных, которые были заняты в атомном проекте. Кадров и без того не хватало, а некоторые физики уже были «взяты на карандаш». Так, «английским шпионом» числился тот же… Юлий Харитон.
Во второй половине 1920-х годов Харитон стажировался в Кавендишской лаборатории в Англии, и этот эпизод из биографии физика ему никак не давали забыть. Когда о «шпионе» Харитоне доложили Иосифу Сталину, то Берии пришлось писать расписку о том, что он ручается за преданность Харитона советскому строю и готов нести ответственность, если учёный провинится. По словам Серго Берии, Сталин хранил эту расписку всю жизнь.
Берия понимал, насколько важно создать для разработчиков комфортные условия, он умел сочетать требовательность с деликатностью, проявлял заботу о быте, питании своих сотрудников, регулярно выезжал на объекты и лично знакомился с ходом работ. Очевидцы тех событий вспоминают, что все учёные, занятые в проекте, были обеспечены хорошим жильём, отличным питанием, медицинской помощью и пользовались другими привилегиями, доступными тогда только избранным.
«Нередко пишут, что он всегда окружал себя людьми, лично преданными ему. Ещё одна ложь. Главным критерием для моего отца всегда было дело. Знает и любит человек своё дело — значит, подходит. Болтун и бездарность — таких не надо. Эти принципы он исповедовал до последних дней жизни, и, как я не раз убеждался, чутьё на талантливых и одержимых людей отца никогда не подводило. Так было и с военными, и с учёными, и с разведчиками…» (С. Берия. «Мой отец — Лаврентий Берия». М., 1994. С. 190)
Создавая в числе прочего комфортные во всех смыслах условия для физиков, Берия добивался того, что работы шли ударными темпами.
Ускоренный результат
16 июля 1945 года на полигоне Аламогордо был произведён первый взрыв атомной бомбы, а 24 июля, во время работы Потсдамской конференции, президент США сообщил Сталину о том, что у них есть новое оружие, невероятное по разрушительной силе. Оба — и Черчилль, и Трумэн — были удивлены, что Сталин никак не отреагировал на это сообщение, и решили, что советский руководитель просто не понял, о чём речь. «Совершенно очевидно, что в его тяжёлых трудах и заботах атомной бомбе не было места», — писал впоследствии Черчилль.
Сталин же не отреагировал потому, что он уже обо всём знал: чертежи первой американской атомной бомбы попали в Москву через двенадцать дней после завершения работы над ними.
6 августа 1945 года, взорвав ядерную бомбу над Хиросимой, США продемонстрировали, что тема атомного оружия куда важнее и ближе к нам, чем можно было подумать. Сразу после «натурных испытаний» атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки, 20 августа 1945 года, в СССР был создан Специальный комитет при Госкомитете обороны, неофициально называвшийся Спецкомитетом по атомной энергии, возглавляемый Берией.
На стороне американцев были колоссальные деньги и нерастраченные силы невоевавшей, нажившейся на войне страны. В разорённом СССР денег не было, но на нашей стороне была традиционная для России система государства‑армии, позволявшая достичь многого не с помощью финансов, а за счёт организации и мобилизации ресурсов.
В первую очередь Берия забрал к себе в комитет собственные «выдрессированные» им структуры — Главное управление лагерей промышленного строительства и Главное управление лагерей горно‑металлургических предприятий. В первом насчитывалось 103 тысячи заключённых, во втором — 190 тысяч. К проекту также были подключены военно‑строительные части МВД. Для сравнения: в американском атомном проекте участвовало 125 тысяч человек, а в СССР к 1950 году в системе Спецкомитета было задействовано 700 тысяч человек (Ж. Медведев. «Сталин и атомная бомба // Неизвестный Сталин». М., 2002. С. 170). Это позволило сразу набрать невероятный темп.
Первый реактор начали строить в ста километрах севернее Челябинска — этот объект назвали Челябинск‑40. В 1947 году к нему присоединились ещё три: Свердловск‑44, Свердловск‑45 и Арзамас‑16, в котором непосредственно и делали бомбы. Людей вполне хватало. По‑прежнему не хватало урана.
Впрочем, и здесь положение стало меняться. Уже в 1946 году были найдены месторождения урана на территории СССР — в Таджикистане, а также на Колыме, где был создан ещё и обогатительный комбинат, поскольку руду приходилось вывозить самолетами.
В воспоминаниях многих участников советского атомного проекта можно встретить свидетельства, что Лаврентий Павлович лично участвовал в выборе мест для размещения основных исследовательских и производственных мощностей для лабораторий и заводов, подчинявшихся Спецкомитету по атомной энергии. Так был выбран, например, Саров, ставший известным как Арзамас-16.
Когда десять килограммов плутония, необходимых для создания атомной бомбы, были накоплены, было проведено первое — и сразу успешное — испытание советского атомного оружия.
Испытание прошло 29 августа 1949 года под Семипалатинском в Казахстане (официально наличие атомного оружия страна признает только 8 марта 1950 года).
Ещё в 1946–1947 годах американские специалисты уверенно заявляли, что Советский Союз не сможет создать своё собственное атомное оружие раньше, чем к 1954 году. Приводились расчёты и выкладки, но мало кто знал, что все они ни на что не опираются: стараниями Лаврентия Берии вокруг советского атомного проекта была создана такая завеса секретности, которую никому не удалось преодолеть. И нетрудно представить себе, какое колоссальное впечатление на наших бывших союзников произвела информация об успешных испытаниях.
О том, что успешные испытания советской бомбы прошли уже в 1949 году именно благодаря Берии, вспоминали многие очевидцы. Андраник Петросьянц, впоследствии ставший председателем Государственного комитета СССР по использованию атомной энергии, говорил о Лаврентии Павловиче: «Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимый размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца». Подполковник Бронников, служивший в Сарове, где разместилось КБ-11, отмечал, что решающие роли в атомном проекте сыграли Берия, Курчатов и Харитон: «Если бы не они, то атомная бомба в СССР вряд ли была бы испытана в 1949 году».
Вокруг событий тех дней в поздние времена возникла масса версий и легенд. Серго Берия, также присутствовавший на полигоне, в своих воспоминаниях писал:
«Баек на сей счёт ходит действительно много… А правда такова. Тогда, в августе 1949 года, я сам присутствовал при взрыве первой советской атомной бомбы, так что обо всем знаю не понаслышке. Дописались даже до того, что отец был после взрыва в дурном настроении, потому что не успел первым доложить об удачных испытаниях Сталину.
Реакцию своего отца я помню прекрасно. Всё было совершенно иначе. Сразу же после взрыва отец и Курчатов обнялись и расцеловались. Помню, отец сказал тогда: «Слава Богу, что у нас всё нормально получилось…» Дело в том, что в любой группе учёных есть противники. Так было и здесь. Сталину постоянно писали, докладывали, что вероятность взрыва крайне мала. Американцы, мол, несколько попыток сделали, прежде чем что-то получилось.
И отец, и учёные, привлечённые к реализации атомного проекта, об этом, разумеется, знали. Как и о том, что чисто теоретически — уже не помню сейчас, какой именно процент тогда называли, — взрыва может не быть с первой попытки. И когда бомба взорвалась, все они, вполне понятно, испытали огромное облегчение. Я смотрел на отца и понимал, какой ценой и ему, и людям, которые не один год с ним вместе работали, достался этот успех.
Как пишут сейчас, «это был триумф Берии»… Но это был триумф Советского Союза, советской науки. Задача, что и говорить, была выполнена колоссальная».
После завершения испытаний Лаврентий Павлович вместе с другими участниками эксперимента доехал до эпицентра взрыва и так позднее описал свои ощущения в тот момент: «Я видел разную войну. Первая была по сравнению со второй игрушечная. А какой может быть третья? Когда мы приехали в эпицентр первого взрыва, и я ходил по стеклянной корке вместо земли, стало ясно, что это совсем другое оружие».
В день рождения — слова благодарности этому гениальному, оболганному человеку. Его заслуги перед страной огромны, хорошо, что мы наконец-то возвращаем себе реальную память.
Лично я хочу увидеть первый памятник в его честь…
Читайте по теме:
Ядерная дезинформация? Россия утверждает: «Мы против ядерной войны!»