Начавший публиковаться с 1893 г., Куприн со своим творчеством вошёл в эпоху, которую позже назовут Серебряным веком. Но к ключевым канонам этого направления отношения он не имел. Куприн не любил и не слишком понимал декадентов, символистов, их философии и системы образов. Ему претил мистицизм. Он любил жизнь, знал её в тонкостях, хотя и не был объективным аналитиком реальности — его произведения построены на эмоциях. Собственно, поэтому он и ввёл в русскую литературу образы борцов, циркачей, авиаторов, офицеров — их-то он знал, с ними он общался и дружил.
Так, например, в 1890-е гг. он опубликовал очерк «Юзовский завод», рассказы и повести «Лесная глушь», «Куст сирени», «Оборотень», «На разъезде», «Забытый поцелуй», «Просительница», «Миллионер», «Игрушка», «Святая любовь», «Жизнь», «Странный случай», «Наталья Давыдовна», «Полубог», «Кровать», «Сказка», «Чужой хлеб», «Друзья», «Марианна», «Собачье счастье», «На реке», «Сильнее смерти», «Каприз», «Первенец», «Нарцисс», «Брегет», «Первый встречный», «Путаница», «Барбос и Жулька», «Детский сад», «Allez!», «Одиночество», «Счастливая карта», «В недрах земли», «Прапорщик армейский», «Лесная глушь», «На глухарей», «Олеся», «В цирке».
Его читали все и везде — как раз из-за-за многообразия тем, героев, всевозможных оттенков переживаний.
В эти годы Куприн познакомился с И. А. Буниным, А. П. Чеховым и М. Горьким. В 1900 г. был на премьере пьесы «Три сестры» Чехова в театре МХТ (будущий МХАТ). Куприн сблизился с писательскими кругами, руководителями журналов, издателями и критиками.
Внимательно следил за его творчеством Л. Н. Толстой. Великому писателю нравилось далеко не всё, вышедшее из-под пера Куприна, но именно он назвал того «мускулистым, приятным силачом».
Революционные настроения
Летом 1905 г. в Балаклаве Куприн стал свидетелем Севастопольского восстания. Он видел, как пытались спасаться матросы с расстрелянного крейсера «Очаков». Писатель тогда спрятал у себя нескольких бунтовщиков, которым удалось добраться до берега, помог им достать штатскую одежду, а также, притворившись пьяным, вломился в полицейский участок, чтобы отвлечь внимание от бегущих из Балаклавы моряков.
С началом Первой мировой войны Куприн открыл в своём доме небольшой военный госпиталь. В ноябре 1914 г. он был мобилизован и отправлен в Финляндию командиром пехотной роты, но год спустя по состоянию здоровья был демобилизован и вернулся в Гатчину.
Во время Февральской революции Куприн симпатизировал эсерам, а вот Октябрьскую революцию не принял. Он считал, что у большевиков слово расходится с делом, что они фанатики идеи, угрожающие культуре и виновные во всех лишениях, голоде, терроре и разрухе в стране. 21 мая 1918 г. в петроградской газете «Эхо» Куприн опубликовал фельетон «Стыдливое признание» о том, что он признаёт советскую власть — как признал бы бешеного быка, ворвавшегося в его дом и загнавшего его на дерево.
Одновременно с этим Куприн пытался наладить контакт с новой властью. Он задумал издание беспартийной и неполитической газеты специально для деревни — для просвещения крестьянства. При посредничестве Горького в декабре 1918 г. состоялась встреча Куприна с Лениным, который в принципе одобрил план и программу такой газеты, поручив практическую сторону дела председателю Моссовета Л. Б. Каменеву, но тот идею зарубил.
Позже Александр Иванович в одной из мемуарных зарисовок рассуждал: «Ленин не гениален, он только средне умён. Он не пророк, он лишь безобразная вечерняя тень лжепророка. Он не вождь: в нём нет пламени, легендарности и обаяния героя; он холоден, прозаичен и прост, как геометрический рисунок. Он весь, всеми частицами мозга — теоретик, бесстрастный шахматист. Идя по следам Маркса, он рабски доводит его жестокое, каменное учение до пределов абсурда и неустанно ломится ещё дальше».
«Приневский край»
В начале Гражданской войны Куприн с семьёй находился в Гатчине. Когда в ночь с 16 на 17 октября 1919 г. части армии Юденича, наступая на Петроград, вошли в город, сомнений у писателя — на чьей он стороне — не было.
На следующий день белый генерал-губернатор П. В. фон Глазенап предложил Куприну участвовать в создании и выпуске прифронтовой газеты под руководством донского атамана П. Н. Краснова, возглавлявшего у Юденича отдел пропаганды армии. Куприн согласился и приступил к работе.
Между прочим, речь идёт о том самом Краснове, который в 1941 г. приветствовал нападение Гитлера на СССР, а в 1947-м за антисоветскую деятельность был повешен. Кстати, Пётр Николаевич сам был недюжинным литератором и в 1926 г. даже был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.
«Станок был если не Гуттенбергов, то его внучатый племянник. Он печатал только в одну полосу. Чтобы тиснуть продолжение, надо было переворачивать лист на другую сторону. Приводился он в действие колесом, вручную, в чём я принимал самое живое участие… Этот станок, этого верблюда, мы таскали с собой потом в Ямбург, в Нарву, в Ревель. Разбирали и собирали. Главный его недостаток был в медлительности работы».
19 октября 1919 г. в Гатчине вышел первый номер газеты, которую назвали «Приневский край». Газета имела подзаголовок «военно-осведомительная, литературная и политическая газета» и предназначалась «для гражданского населения освобождённых от красных районов».
Тираж первого номера составил 307 экз., в дальнейшем его довели до тысячи. Распространение осуществлялось путём розничной продажи. Как вспоминал Куприн, первый номер газеты разошёлся необыкновенно быстро, «по цене полтинник на керенки», но «мы сами не знали, куда девать вырученные деньги».
Практически все материалы для публикации готовились Куприным и Красновым. В газете печатались приказы и воззвания, сообщения о боевых действиях на фронте, статьи на исторические темы — о Смутном времени, о собирании Руси, о приказах Петра Великого, о политической жизни Европы и т. д. В каждом номере жирным шрифтом на всю полосу печатались антибольшевистские лозунги и афоризмы.
В дни октябрьского наступления на Петроград, когда казалось, что ещё чуть-чуть, и Белая армия ворвётся на улицы города, газета призывала забыть во имя грядущей победы о партийных распрях и о личных властолюбивых стремлениях и амбициях:
«Теперь нет и не может быть ни монархистов, ни социалистов-революционеров, ни кадетов, но должны быть только русские люди, спасающие Россию от большевиков… Долой себялюбие, долой личные и партийные счёты, Родина-мать зовёт нас творить великое дело оздоровления и чистки своего дома».
Наступление провалилось. Во время ноябрьского отступления Куприн находился в районе Ямбурга и Нарвы, куда он выехал, чтобы набрать материал для очередного выпуска газеты. Возвращаться в уже занятую Красной армией Гатчину Куприн не рискнул.
Вместе с потоком беженцев (среди которых была и его семья) писатель оказался в Нарве. Дом, где поселились Куприны, до сих пор сохранился — он находится на берегу реки Наровы, недалеко от нарвского замка и отмечен мемориальной доской, посвящённой писателю.
Из Нарвы Куприны проследовали в Ревель, в Гельсингфорс, а потом, в июле 1920 г., в Париж.
В эмиграции
В период с 1923 по 1934 гг. Куприн писал рассказы, у него появились три большие повести: «Колесо времени», «Купол Св. Исаакия Далматского», «Жанета, принцесса четырёх улиц», роман «Юнкера». Была ещё многочисленная публицистика, в которой Куприн на все корки бранил советскую власть.
Но работалось ему тяжело. А к середине 1930-х гг. у него ухудшилось зрение, временами он переставал узнавать прежних знакомых. Заботы о насущных нуждах семьи взяла на себя Елизавета Морицовна. Сначала она открыла небольшую переплётную мастерскую, но та вскоре прогорела. Такая же участь постигла маленький писчебумажный магазинчик и крошечную библиотеку, расположенную прямо в их квартире. Последние годы в эмиграции Куприны жили почти исключительно на пожертвования частных лиц.
Александр Иванович тосковал об оставленной родине. «Чем дальше я отхожу во времени от родины, тем болезненнее о ней скучаю и тем глубже люблю… Знаете ли, чего мне не хватает? Это двух-трёх минут с половым из Любимовского уезда, с зарайским извозчиком, с тульским банщиком, с владимирским плотником, с мещерским каменщиком. Я изнемогаю без русского языка», — писал Куприн Илье Репину. Но скучал он по той, дореволюционной России, которой уже не было.
Было и недовольство эмигрантской средой: «Эмигрантская жизнь вконец изжевала меня и приплюснула дух мой к земле. Нет, не жить мне в Европах… Если уж говорить о том Париже, который тебе рисуется и представляется, то я его ненавижу».
В начале 1930-х гг. Александр Иванович высказывался: «Уехать так, как Алексей Толстой, чтоб получить крестишки иль местечки, — это позор, но если бы я знал, что умираю, непременно и скоро умру, то я бы уехал на родину, чтобы лежать в родной земле».
Когда стало ясно, что конец уже недалёк, Елизавета Морицовна втайне от всех стала вести переговоры с советскими представителями о возвращении семьи в Россию.
В записке В. П. Потёмкина, полпреда СССР во Франции, наркому внутренних дел Н. И. Ежову от 12 октября 1936 г. говорится, что Куприн «просится обратно в СССР. <…> Куприн едва ли способен написать что-нибудь, так как, насколько мне известно, болен и неработоспособен. Тем не менее, с точки зрения политической, возвращение его могло бы представить для нас кое-какой интерес».
Вопрос обсуждался на Политбюро. Сталин, по словам Потёмкина, считал, что «впустить Куприна обратно на родину можно». Его поддержали все члены Политбюро, кроме воздержавшегося Климента Ворошилова.
Куприн приехал в Москву 31 мая 1937 г. Кадры кинохроники и фотографии свидетельствуют о том, что он уже был тяжело болен и немощен: «В сущности, Куприна нет, — есть «то, что было Куприным».
Писателю были созданы все условия для спокойного комфортного существования. Но после операции на пищеводе (у Александра Ивановича был рак) ему суждено было прожить меньше двух месяцев. В дневнике Елизаветы Морицовны отмечены последние слова писателя: «Мамочка, как жизнь хороша… Ведь мы на родине! Кругом русские. Как это хорошо…»
*Первую часть публикации читайте тут.