Царьков: Кто ведёт Европу — и куда?

Эта статья — третья в серии о том, как привычные столпы европейского благополучия деградируют, а значит, возврата к «старой хорошей жизни» в прежней модели не будет.

В первой статье я писал о трёх рентах — денежной, энергетической и человеческой — которые десятилетиями давали Европе внешнюю фору, но сегодня одновременно сжимаются. Во второй — показал это на самом чувствительном индикаторе экономики: немецкая промышленность всё активнее переносит производство и НИОКР туда, где есть условия для стабильного развития — прежде всего в Китай. И как Дональд Трамп, видя эту тенденцию и слабость Европы, не преминул воспользоваться моментом, зафиксировав переток значительного потока европейских денег в американскую экономику под вывеской «взаимовыгодного сотрудничества».

Логичный следующий вопрос: если процессы настолько очевидны — почему Европа ведёт себя так, будто их не существует? Почему вместо стратегии мы слышим лозунги, вместо решений — заявления, а вместо выбора курса — бесконечное «надо сплотиться»? И вокруг чего сплотиться? Ради чего? Где план? Где цель? На эти вопросы европейская политика либо отвечает уклончиво, либо вообще не отвечает.

На этом фоне в европейском медиапространстве всплыл спор, который выглядит почти наивно: хороший ли человек Трамп или плохой. Одни возмущаются его грубостью и «неуважением к союзникам», другие восхищаются прагматизмом. Третьи заявляют: США нам больше не друг, нам нужно сплотиться и стать самостоятельными. Проблема в том, что слово «самостоятельность» произносится как эмоциональная поза — и почти никто не объясняет, что именно собираются делать иначе.

С этого спорного, но показательного места и стоит начать. Потому что этот разговор не о Трампе.

Проблема Европы сегодня не в том, что Дональд Трамп действует в интересах Америки.

Проблема в том, что европейские лидеры не действуют в интересах Европы.

Трамп — президент США. Его работа не в том, чтобы быть удобным Европе и поддерживать красивую легенду о «трансатлантической солидарности». Его работа — извлекать выгоду для своей страны. Он действует жёстко и без сантиментов — так ведут себя руководители, которые понимают цели, интересы и цену времени.

А странность начинается там, где европейская политика годами подменяет управление ритуалами, а реальность — разговорами о принципах. Да, принципы могут быть высокими и морально оправданными. Но в политике есть простое правило: без расчёта и ресурсов они превращаются в инструмент самоуспокоения. Когда решения принимаются не из интересов общества, а из верности моральной конструкции, последствия становятся вполне материальными: уход промышленности, дорогая энергия, утечка капитала, падение доверия и, самое неприятное, утрата влияния.

Иногда кажется, что Европа решила заменить власть над процессами властью над словами. Громкие заявления, правильные формулировки, демонстративные позы создают иллюзию активности. Но активность и управление — не одно и то же. Можно непрерывно выступать и при этом не иметь реального воздействия. Чем больше слов, тем чаще это выглядит как компенсация: попытка убедить себя и других, что рычаги всё ещё в руках.

Отсутствие альтернатив как диагноз

Когда общество сталкивается с кризисом управления, первый инстинкт — искать «других лидеров». И здесь важно уточнить: в Европе альтернативы есть. Умные и ответственные люди никуда не исчезли. Проблема в другом: система устроена так, что эти альтернативы либо не допускаются к реальной власти, либо быстро становятся «несистемными» — то есть теми, кого можно игнорировать.

Формально кажется, что лидеров просто «некем заменить». На практике вокруг действующей верхушки выстроена система круговой поруки и аппаратной лояльности. Когда Урсуле фон дер Ляйен несколько раз выдвигают вотум недоверия, а он раз за разом проваливается, это говорит не только о ней. Это говорит о большинстве, готовом закрывать глаза на очевидное — не из убеждений, а ради сохранения места, статуса, доступа к ресурсам и карьерной траектории.

С Каей Каллас ситуация ещё показательнее. Даже если выражаться мягко, результаты её работы на ключевом дипломатическом направлении выглядят как демонстрация того, как не надо вести внешнюю политику. Европа объективно не может претендовать на место в мире, если у неё испорчены отношения и с Китаем, и с США — то есть с двумя главными центрами силы. Но вместо реакции мы видим почти непроницаемую броню терпимости. Возникает ощущение, что ценится не способность добиваться результата, а способность громко и правильно произносить слова о «принципах». В этой дисциплине европейская верхушка действительно преуспевает.

При этом нельзя сказать, что критики нет. Если слушать выступления в Европарламенте, там хватает достойных людей со здравыми мыслями и жёсткой оценкой действий Брюсселя. Но это видно только тем, кто идёт к первоисточнику. В публичном поле всё иначе: медиа почти не выдвигают этих людей, не делают их лицами европейской политики. Зато заголовки снова и снова заполняются привычным: «Урсула заявила», «Каллас сказала», «Брюссель подчеркнул».

Так и возникает ощущение отсутствия альтернатив: не потому, что их нет, а потому что система — и политическая, и информационная — устроена так, чтобы альтернативы не становились альтернативами. Их можно терпеть в виде критических речей, но не допускать до управления. Можно дать выпустить пар, но не позволить поменять курс.

Историческая параллель

История знает множество моментов, когда элиты не справлялись с переходом между эпохами. И почти всегда они вели себя одинаково.

Поздняя Римская республика сгнила изнутри: элиты утратили способность управлять расширяющимся миром и отвечать на новые вызовы. Аристократии Европы XVIII века говорили о традициях и порядке, пока социальная и экономическая реальность требовала иных форм управления. Поздний Советский Союз долго делал вид, что всё под контролем, потому что альтернативы внутри системы считались опаснее самого кризиса.

Общий признак один: элиты продолжали действовать так, будто мир не изменился, а любые попытки переосмысления воспринимались как угроза стабильности.

Европейская ситуация сегодня пугающе похожа. Только вместо традиций или идеологии — ценностная риторика. Она может быть благородной, но в отрыве от реальности превращается в ширму: можно бесконечно говорить о правильном, не отвечая за последствия.

Мир изменился. Европа — нет

Сегодня эту мысль можно услышать в самых разных вариантах — от аналитиков до чиновников «в кулуарах». США и Китай — главные игроки нынешней глобальной конфигурации, и вопрос ценностей перестал быть решающим. И в Пекине, и в Вашингтоне всё более открыто говорят языком интересов — включая готовность извлекать из Европы максимальную выгоду и бороться за это право. А вот что этому противопоставить, Европа зачастую не представляет.

Эта формулировка неприятна, но важна: она показывает, как Европа выглядит со стороны — не как субъект, а как объект конкуренции. Как пространство, с которого можно снимать ренту, потому что оно не умеет защищать собственные интересы.

Да, мир стал жёстче. Да, конкуренция усилилась. Но из этого не следует, что единственный возможный ответ — делать вид, будто ценностная риторика заменяет стратегию, а заявления — рычаги влияния.

Это не судьба. Это выбор. И этот выбор делают конкретные люди у власти.

Эстония: цена ошибки

Для больших стран деградация элит — тяжёлый кризис. Для малых — экзистенциальный риск.

Эстония не обладает масштабом, который позволяет долго ошибаться. У нас нет собственной индустриальной базы уровня Германии и нет запаса прочности, чтобы годами «проверять гипотезы» на людях. Наша субъектность всегда была производной: от союзов, от внешней среды, от качества тех, кто представлял страну вовне.

И именно поэтому для нас особенно опасна иллюзия, что думать за нас будут другие. Мы почти полностью делегировали стратегическое мышление Брюсселю — структуре, которая сама переживает кризис субъектности. Мы повторяем формулы, которые работали в прошлом мире, и утешаем себя тем, что «мы на правильной стороне истории». Но история не знает правильных сторон. Она знает последствия.

В XXI веке маленькая страна редко исчезает от прямого внешнего удара — чаще она живёт в орбите более крупного центра силы, и её роль определяется тем, вокруг кого она вращается. Настоящий риск начинается тогда, когда центру становится не до тебя, а ты сам привык, что решения принимают за тебя. Тогда можно сорваться с одной орбиты — и не притянуться ни к одной другой.

А автономно путешествовать в открытом и жёстком космосе может только безжизненный астероид. Живым обществам нужен источник тепла, энергии, экономики и смысла. Если страна теряет способность самостоятельно оценивать ситуацию и принимать решения, она рискует оказаться именно в таком одиночестве — формально существовать, но фактически не иметь траектории.

Когда большая система начинает защищать прежде всего себя, у малой страны внезапно выясняется, что её интересы не сформулированы, её красные линии не обозначены, её будущее никто не считал приоритетом. А если внутри страны ещё и нет реальных альтернативных лидеров — тех, кто способен спорить, менять рамку, брать ответственность и предлагать варианты, — то любая ошибка «центра» становится нашей ошибкой. Только без возможности её исправить.

Вот почему разговор о деградации европейского управления — это не «геополитика где-то там». Это вопрос про дом, про людей, про детей, про экономику и про то, останется ли у Эстонии собственное место в новом мире, где ценности больше не являются валютой.

И здесь остаётся самый неприятный вопрос — тот, который обычно обходят: есть ли у нас сегодня люди, способные предложить альтернативу — не лозунг, не моральную позу, а реальную стратегию?

Если этот текст вызывает дискомфорт — значит, он выполняет свою задачу. Потому что первый шаг к альтернативе — признать, что её отсутствие уже стало проблемой.

Мнения из рубрики «Народный трибун» могут не совпадать с позицией редакции. Tribuna.ee не несёт ответственности за достоверность изложенных в статье фактов. Если вы имеете альтернативную точку зрения, то мы будем рады её также опубликовать.