Елена Скульская: Обожаю тех, кто несёт чушь, выпендривается, упивается собой…

В творческом багаже юбиляра более тридцати сборников и десятки журналов, где опубликованы её собственная оригинальная проза, стихи и пьесы, а также переводы её произведений на эстонский язык и сделанные ею переводы эстонских авторов — на русский. Елена Скульская — лауреат премии «Русский Букер» и многих других престижных литературных и журналистских премий. Участвует в качестве автора и ведущей в популярных теле- и радиопроектах, руководит театральной студией «Поэтическое содружество». За значительный вклад в эстонскую культуру награждена орденом Белой Звезды IV степени.

*       *       *

— Лиль, мы с тобой знаем друг друга так давно, что можем обойтись без протокольных вступлений, всех этих экивоков и книксенов, а сразу взять быка за рога и начать с главного. А именно — с Литературы. Ты согласна?

— На все сто!

— «…сказала она, любя выражаться вычурно и фигурально». Вот и одна из тайн ремесла, которому ты посвятила всю жизнь: создание системы кодов, которые позволяют практически безошибочно выделить «своих» из бесчисленной толпы окружающих…

 – Знаешь, мне как раз интересны чужие, свои не могут стать персонажами, а чужие — лучшие персонажи. Обожаю тех, кто несёт чушь, выпендривается, упивается собой, носится со своей исключительностью — они смешны, чудовищны; обожаю хищников, наглых, упоённых безнаказанностью, капризных, жирных, жадных, но непременно и главное — глупых, а человеческая глупость виртуозна и рождает такие словечки, такие монологи, что только запоминай и записывай. А умным людям обычно скучно друг с другом, не так уж много они могут сказать друг другу. Я люблю людей, которые умнее и талантливее меня, я их слушаю, затаив дыхание, и люблю тех, кто просится в персонажи. Мои друзья — те, чьё мнение для меня очень важно, я волнуюсь, посылая им новые вещи, смиренно принимаю их замечания, и ещё — они для меня образец нравственности, пример недосягаемого благородства. Я позволяю им судить меня по всем статьям. Мнение всех остальных меня просто радует, понравилась книга или нет, не так уж важно, но её прочли! Спасибо! Что до моего человеческого поведения, то низкий поклон тем, кто меня терпит.

— Мне кажется, литература вообще — явление мистическое по своей природе. Дальнейшее — не попытка объяснить тебе, профессиональному писателю, что такое литература, а некие досужие «размышлизмы», которые я тебя прошу либо подтвердить, либо опровергнуть. Возьмёшься?

 — Попробую.

— Я имею в виду, что все остальные виды искусств напрямую воздействуют на те или иные наши органы чувств, их произведения можно увидеть (в большинстве случаев) или хотя бы услышать. Театр в этом смысле вообще искусство универсальное, если иметь в виду его посещение как соблюдение определённого ритуала: мы видим и слышим то, что происходит на сцене, в антракте мы обязательно идем в буфет — обсудить увиденное за чашечкой кофе или бокалом вина, закусив пирожным. Можно заодно пощупать театральные костюмы, обычно выставляемые в фойе. То есть задействованы все пять чувств. Кино, хореография, музыка в этом смысле победнее, но все они, так или иначе, доступными им средствами, создают перед нами готовый образ. И только литература…

 — Литература — самый комфортный вид искусства. Она не требует специального обучения (на писателей не учатся), сегодня ты не писатель, а завтра, пожалуйста, — автор трёхтомника, изданного за свой счёт на радость себе и родственникам, обязанным уважать твой талант. Для писателя нет ограничений по возрасту, ему не нужен коллектив, ему не нужны орудия труда, помимо экрана компьютера; собственно, можно писать и огрызком карандаша на оборотной стороне обоев. Писатель — как наркоман: раз попробовал — и погиб, всё, нет для него большего удовольствия, чем ежедневная встреча с чистым листом бумаги или белым экраном. Конечно, желательно перед тем, как стать писателем, вдоволь настрадаться, наобижаться, любить без взаимности, быть брошенным, нищим, растоптанным, оклеветанным, — всё подойдет для будущей работы. Сравни с художником, который покупает холст и краски, с режиссёром, который нанимает артистов, с артистом, который чувствует себя трагиком, а получает комические роли, с балериной, которую подстерегает возраст. А писатель сам по себе. И пишет о себе. Значит, он старается выстроить свою жизнь так, чтобы все события соответствовали его литературному стилю, методу, способу организовывать текст. Он подгоняет свою жизнь под свою же литературу, но ему никто не мешает. Ну, и если о себе он пишет искренне, то всегда найдётся хоть несколько человек, которые эту искренность оценят.

— Меня всю жизнь поражает этот феномен: оперируя какими-то вполне условными значками, т.е. буквами, писатель формирует абсолютно реальные образы, пейзажи, сцены… Глядя на книгу, мы видим только некий более-менее прямоугольный предмет.  Иногда он ярко раскрашен, но это мало что даёт для предварительного понимания, что там — внутри. Если мы не знаем языка, на котором книга издана, то мы вообще ничего кроме книги как таковой не увидим. И даже зная язык, мы ведь в первую очередь видим какие-то чёрточки, кружочки, закорючки. А в результате перед нами возникают настолько живые люди и предметы, что если мы позднее увидим героев или местность из прочитанной нами книги воплощёнными на экране или на сцене, то можно почти на сто процентов быть уверенным, что мы воскликнем: «Да это же абсолютно не похоже на то, как описал автор!» Разве это не мистика?

 — Слушай, вот идёт Гамлет и повторяет: «Слова, слова, слова». И не может понять, как из самых обычных слов, которые есть в любом словаре, складывается текст, способный волновать или заставить негодовать, раздражаться, злиться. Никто внятно не описал, как именно рождается литература, а уж писатели самые бездарные объяснители. Если ты говоришь — мистика, пусть будет мистика. Я как старый абсурдист принимаю любую трактовку, она мне нравится.

— Я уже имел удовольствие тебе это сказать сразу по прочтении твоей новой подборки рассказов под общим названием «Мой ненаглядный друг» и сейчас с не меньшим удовольствием повторю сказанное. Фазиль Искандер, рассуждая о ремесле писателя, признаётся: «… я мечтаю писать вещи без всяких там лирических героев, чтобы сами участники описываемых событий делали то, что им заблагорассудится, а я бы сидел в сторонке и только поглядывал на них». При этом сам Искандер сокрушается, что ему так и не удалось добиться такого совершенства…

Так вот, как я уже тебе говорил: ты, по-моему, достигла этой вершины. Твои персонажи живут совершенно самостоятельно, собственной жизнью, якобы не зависящей от автора. Это и есть высшее мастерство, когда самые головокружительные и самые фантастические кульбиты в спорте или воздушный полёт танцовщика над сценой, за которыми кроется адский труд, со стороны кажутся невесомо лёгкими… Как ты себя ощущаешь в этом качестве?

 — Слава, на такой вопрос ответить совершенно невозможно, это ведь и не вопрос, а оценка. Я знаю, что тебе, как и многим из тех, кому я доверяю, нравится вовсе не всё, что мною написано. Последние рассказы тебе понравились, как и роман «Мраморный лебедь». Понравились они и редакции «Звезды», где будут опубликованы в №8. Это очень приятно. Дальше началось бы кокетство. Я считаю себя очень квалифицированным читателем, поэтому пишу всякие фантазии-эссе о книгах, которые стали моей судьбой, о писателях, которые учили меня ремеслу. А рассуждать о себе как о писателе, по-моему, не совсем прилично и уместно. Знаю, что у меня не так уж много читателей, но те, что есть — лучшие и любимейшие для меня люди на земле. У меня есть роман «Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны». Там писатель узнаёт, что продано ровно восемь экземпляров его книги, он решает разыскать всех восьмерых и узнать, что их побудило купить его произведение. Но перед решающим разговором покупатели либо гибнут при загадочных обстоятельствах, либо по каким-то иным причинам не успевают рассказать автору о своих впечатлениях, либо оказывается, что книгу они купили совершенно случайно. По этому роману Иван Стрелкин поставил замечательный спектакль в Театре фон Краля. Этот роман, по сути, автобиографичен: читателей всегда меньше, чем тебе хочется, пишешь всегда сложнее, чем надо бы для привлечения читательского внимания, стараешься быть равной самой себе, но от того, что ты выдаёшь свои секреты, ты и вовсе отталкиваешь людей…

— Великий джазовый саксофонист Чарли Паркер в какой-то момент своей творческой карьеры вдруг почувствовал, что он извлёк из саксофона всё, что только можно было извлечь. В попытках как-то преодолеть кризис, он стал экспериментировать; например, протаскивал через свой инструмент проволоку… Но очень быстро понял, что всё это обман, трюкачество, и, как выражается Волшебник в «Обыкновенном чуде» Евгения Шварца, затосковал навеки… Не боишься, что тебя ждёт что-то подобное?

— Спасибо за сравнение. Будем считать, что я покраснела. Ничего подобного меня не ждёт. Я не так давно решилась написать роман о своей семье «Мраморный лебедь», перейдя определённую черту, совершила «переступление». Было страшно, я понимала, что рву свои отношения с родственниками. Потом написала «Пограничную любовь» и «Самсон выходит из парикмахерской» о своей работе в театре. Было страшно, я понимала, что меня выгонят с работы, что я потеряю доброе отношение дорогих мне коллег, которых вывела так, как требует злая сатира и гипербола. Я написала несколько книг воспоминаний о знаменитостях, с которыми сводила судьба. И тоже было страшно. Поскольку такие воспоминания требует создание образа, портрета, а не рассказа о себе. Всё страшно. Думаю, литература возникает из страха, обид, которые преодолеваются, превращаясь в безоглядность. Самые трусливые люди пишут самые смелые вещи. За жизнь накопилось множество историй, которые до времени лежали под спудом, я боялась о них думать, а теперь уже и не боюсь. Так что есть ещё о чем написать и кого распять. Знакомые отворачиваются, приятели не здороваются, но так происходит всегда, когда люди узнают себя в текстах. Это грустно и одновременно почётно для писателя.

— А как ты относишься к тому, что сегодня едва ли не большинство твоих коллег по цеху буквально поселились в соцсетях? Я не имею в виду ту сторону быта, для которой, собственно, эти сети («тятя, тятя, наши сети…») и предназначены: обмениваться мнениями о чём-то прочитанном, увиденном или услышанном, делиться какими-то семейными историями, фотографиями и пр.. Но ведь очень многие и вовсе ушли в виртуальность — публикуют там свои стихи, рассказы, даже пьесы, повести… По-моему, это из тех случаев, когда «мильон меняют по рублю», нет?

— Да, есть популярность «фейсбучная», она заслуживает отдельного рассмотрения. Я вижу, как очень хорошие поэты публикуются в соцсетях и собирают примерно такое же количество лайков, что и графоманы. Именно, что одинаковое. «Буквально плакала, мороз по коже», — читаю возле выдающихся стихов и тут же — возле бездарных поделок — опять же: «мороз по коже, дрожь и слёзы». Утрачивается разница. Но, с другой стороны, каждый хочет найти свою аудиторию, и я радуюсь, когда мне пишут тёплые слова.

— У тебя сегодня есть практически всё, чего может желать пишущий человек: читательский успех, признание у коллег, любимая работа, любимый человек рядом, масса новых интересных знакомств (при наличии крепких старых), интересные встречи и поездки… Чего бы тебе ещё хотелось для полноты картины?

— Мне бы хотелось сохранности того, что ты перечислил.

Читайте по теме:

Ядерная война между Эстонией и… Россией — в Таллинне пройдёт презентация новой книги