Горький шоколад. Пашкины истории
Пашка позвонил, попросил встретить его на вокзале. Иначе, говорит, без шоколада останетесь: у меня весь чемодан им забит под завязку. Плюс рюкзак — как я со всем этим добром до дому доберусь? Мы здорово удивились: шоколад из Донецка, да ещё в нынешнее несладкое время. Из Новороссии может ли быть что доброе (Ср.: Евангелие от Иоанна, гл. 1-я, ст. 46)? Непривычно.
Приятель нашёл для себя отдушину: стал ездить на Донбасс помогать в восстановлении домов, ухаживать за ранеными в больницах, в социальной службе разносить продукты по домам и многое другое. «Чем валяться дома на диване и давать советы, сыпать проклятиями, лучше-ка я месяц-другой займусь делом. Авось поумнею. Или того хлеще: подобрею». Даже острая на язык моя супруга на сей раз уважительно промолчала.
Об умении промолчать, этом достойном, а то и спасительном качестве, Пашка и завёл разговор в этот раз, угощая нас на кухне своими донецкими сладостями.
— Знаете, как там называют картофелечистку? «Экономка»! В принципе, логично: чем потрошить ножом бедный клубень, гораздо умнее снять тонкий слой кожуры этой самой «экономкой» — и картошка цела, и её просто больше, расход не такой варварский, вот. И собираемся мы, значит, часов эдак в шесть утра на больничной кухне, человек пять-шесть, и давай вовсю мешков десять картошки «экономить»: народу-то много в госпитале. Люди на кухне, сами понимаете, разные — от интеллигентов-профессоров в очках до простых санитарок с известным словарным запасом, которого они не особо стесняются. Не, ну как: иногда, конечно, стесняются, шибко на публике эмоции не выражают. Но профессора краснели, это да. С другой стороны, ребят можно понять: война, разруха, неопределённость, безденежье, недостаток — попробуй не выразись. Это мне проще: чуть что — уехал к себе на Север, купил купучину и радуйся. А тут и с купучиной не обрадуешься.
Но народ крепкий, весёлый, за словом в карман не лезет (выразительно посмотрел на супругу). Бывает, такие анекдоты закатит — по полчаса «экономки» из рук выпадают: от хохота руки трясутся. Странно всё-таки: вроде и война идёт, а люди смеются. Кто-то из сумрачных интеллигентов спросил, уместен ли смех, так ему быстро пояснили, что если жить, насупясь, то жизни-то и не останется. В общем, жили, считай, весело, хоть и рядом с войной.
Сидим, чистим эту ненавистную картошку, балагурим, смеёмся. А тут одна из самых таких, знаете, громкоголосых и бодрых санитарок, с которой уж точно спорить не будешь, вдруг говорит: «Так, зупынылыся. Слухаемо, молымося!» Ой, думаю, только не это. Лишь бы не кощунство. Но сказала серьёзно, без всякого «подкола», остальные даже головы подняли.
Вы знаете моё отношение к нынешней музыке, даже исполняемой православными певцами-артистами. Бывает, такие сопли с сахаром из динамика польются, такие рифмы певуниха навыдаёт со сцены — хоть святых, мда, выноси. А я ж ко всему прочему и не святой ни разу.
— Что да, то да, — оправдала своё присутствие супруга.
— Так она и завела самую что ни на есть сопливую песенку. Певиха, в общем, воет, благочестиво причитает, а все остальные всё это слушают и, главное, помалкивают. Что-то знают, не иначе. Шутки-анекдоты стихли, все молчат и молятся, ясно? Я остервенело чищу картошку, со злости полмешка уработал за несколько минут и думаю, когда же всё это закончится! Но молчу. Я ж тактичен.
— До невозможности тактичен, — раздался известный голос.
— Ладно, мимикой, кажется, себя не выдал. Слава Богу, молчал, с мыслями своими не вылез. Песня закончилась, люди распрямились, покряхтели, кто-то перекрестился, смотрю. И тоже молчат. Санитарка эта боевая и крепкая глядит на нашу компанию и говорит: «Год». — «Что — «год»?» — спрашиваю. — «Год, как сына убили. Василий. Были в окопе, другие видели, как он погиб. Тела до сих пор не нашли. Прошу молиться».
Ух, как я не пожалел, что молчал, хоть и подмывало до этого съязвить, «вразумить», «просветить»! Мама просит молитв об убитом сыне, нет даже его могилы, а уж как она, под какую музыку молится сама, меня не касается. Как умеет, так и молится. И что-то мне говорит, что её молитва покрепче моей, несмотря на словарный запас и некоторые несловарные выражения. На кажущуюся разбитную веселость и бесшабашность. В глаза ей взглянул. Там у большинства, мне кажется, такие. Вроде и смеются, но сквозь слезы. Тут не до купучины.
— Тогда и шоколада твоего не нужно, — сказала супруга. — Как-то вот горько, несмотря на сладость.
— Э, нет! Поедайте! Потому что мне этот шоколад донецкие подарили, та самая, кстати, санитарка. Сказала, що и за мене молытыся будэ. И за усих нас. Так что нечего тут. Помяните всех тамошних, живых и усопших.
Читайте по теме:
Комментарии закрыты.