Давыдов: О доброй тоске по дому

Т. е. человек, который, во-первых, оскорбил отца да и всю семью, не только покинув их, но и потребовав свою долю наследства (при живом-то отце), во-вторых, промотавший нехилые деньги, заработанные отцом, с эскортницами и прочими весёлыми персонажами, оказавшийся потом, если сравнивать с нашими реалиями, то ли прячущимся от трудовой инспекции и полиции украинским гастарбайтером, то ли нищебродом на подхвате у какого-нибудь зажиточного ирландского фермера, вдруг приходит в себя. Понимает, что ни его физическое состояние, ни тем более душевное и духовное никак не соответствует его прежним надеждам, планам, мечтам о свободе и счастье.

И вот тут-то он и принимает решение вернуться. Вернуться, несмотря на нищету, которую он сам же себе, честно говоря, обеспечил, несмотря на позорище, в которое сам же себя и вогнал. Хорош гусь: устроил coming out, явился чуть не на «Мазерати», с золотой кредиткой, полезными связями, а обернулось всё навозной тачкой, судебными приставами и унизительным одиночеством. Честное слово, многие бы, думаю, спились вусмерть или просто руки на себя наложили. Тут же нет — парень находит в себе силы признать, что, несмотря на откровенный стыд и срам, место ему не в петле или навозе, а всё-таки дома, у оскорблённого им отца. То есть задумался о coming back. И правильно так-то сделал.

Вот это осознание — моё место не в дерьме, а у отца — мне кажется, очень важно для человека, как бы низко он ни рухнул. В хорошем смысле речь здесь идёт о памятовании о человеческом достоинстве. Нет, не в пролетарско-коммунистическом «человек — это звучит гордо» (гордиться парню явно нечем), а в смысле христианском: хоть ты и на самом дне, как Раскольников (или он — как ты?), призвание твоё, мягко говоря, быть повыше немного. Например, в раю — как насчёт этого? И эта подспудная, с трудом осознаваемая, но очень настойчивая тяга к Богу, такая неудобная, мешающая, назойливая, вдруг прорывается в человеке честным желанием быть с Ним, идти в родной дом, который ты, оказывается, как следует и не знал. Что здесь — божественная педагогика? Мол, поживи без рая, прочувствуй, как оно? Или же соблюдение Богом человеческой свободы?

Похоже, это комплекс педагогических мер, применяемых Богом к нам. Как живётся без рая, мы себе не только представляем, но и хорошо, кажется, знаем — у кого нет такой светлой печали, доброй тоски по тому, «что по-настоящему, где всё хорошо и красиво»? Я не об ангелочках и седом дяденьке на облачках, не о яблочках в саду и котиках — я о действительном благе, отсутствие которого нас так мучит. И все наши попытки устроить этакий райский эрзац своими силами, как показывает практика, приводят к кошмару — ГУЛАГу, гильотинам, войнам и т. д. и т. п., какие уж тут яблочки.

Что же касается человеческой свободы, которую мы так здорово ценим, то Бог её ценит гораздо больше, я думаю. Он настолько деликатен с нами, что не осмеливается насильно загнать нас в счастье, которого нам желает — желает, кстати, до собственной, Его, Бога, смерти. Если человек говорит: «Да будет воля Твоя», вот тут Бог принимается за дело всерьёз, и не отвертишься — начинаются такие процедуры, что диву даешься, халявы Христос не признаёт. А бывают случаи, когда Бог говорит человеку: «Что ж, пусть будет твоя воля», и тогда положение блудного сына из притчи мы оцениваем, не отстранённо почитывая Евангелие, а хватаясь за голову и сердце: ё-моё, это ж про меня! Ад — это дверь, которая запирается изнутри, т. е. я сам себя тут запер! И очень хорошо, если мы приходим в себя, понимаем как собственное несовершенство, так и собственное призвание, видим это несоответствие. Иногда, оказывается, полезно всё потерять, чтобы понять, чего тебе действительно не хватает.

Как заканчивается притча, все тоже, кажется, знают: отец, издали высматривая сына-раздолбая, бросается к нему, не даёт даже договорить слова раскаяния, потому что видит в душе сына искренность, видит его отвращение к себе, тоску по «всему нормальному», потребность вырваться из пропасти. Без всяких упреков вводит его обратно в семью и устраивает настоящий праздник, возводя в прежнее сыновнее достоинство. Опыт святых людей показывает: так заканчивается не только притча, но и реальное, действительное обращение к Богу. Очень бы хотелось проверить на себе, конечно. До святых далековато, но уж шибко интересно.