Вячеслав Иванов: Так я русский или во сколько?

Только сразу хочу предупредить: никакого анализа этой или какой-нибудь ещё теле- и радиопередачи, а также публикации в любом другом медиаканале вы от меня здесь не дождётесь. Уверен, впрочем, что вы и не ждали… И правильно делали. Потому что анализ — это всегда какое-то препарирование, какие-то далеко или близко идущие выводы, они же — рекомендации и даже назидания, а всего этого нет у меня. А есть только впечатление — как от упомянутой передачи, так и вообще от всех, участившихся в последнее время, диа-, моно- и прочих «логов» на эту тему. Намедни, кстати, с большим удовольствием посмотрел на YouTube чудесную двухчасовую программу того же ряда, под названием «Мой родной язык». И та же скороговорка пришла на ум. Только в более утилитарном варианте:

Самоидентифицировались, самоидентифицировались, да так и не высамоидентифицировались

Прошу извинить за неудобочитаемый, не говоря уже о полной непроизносимости, подзаголовок. И опять-таки: никого ни в чём не пытаюсь упрекнуть и ни над кем не собираюсь иронизировать, даже в самой мягкой, дружеской тональности.

Дело в том, что — положа руку на самое дорогое — следует признать: тема эта не имеет конструктивного содержания (я бы сказал «нарратива», если бы не боялся строгих критиков-педантов), а ответа на вопрос «Кто я по национальности?» не существует вообще. «Какой язык для меня родной?» — немного сложнее, но тоже не бином Ньютона.

Для меня в этом смысле классикой является история, рассказанная моей женой, о том, как она со своими сверстниками получила свой первый наглядный урок по национальному вопросу. В советской, между прочим, школе!

Добрая «учительница первая моя» (то есть ихняя), с теми самыми седыми прядками, нависая над ихними тетрадками, решила с первых же мгновений в школе расставить всё и всех по своим местам. Положив перед собой классный журнал, она принялась по списку опрашивать первоклашек (фамилии я по понятным причинам изменил). Например: «Борисенко! Ты кто по национальности?» — «Русская!» — «Какая же ты русская!? Ты у нас на „-ко“, значит, ты хохлушка!» (Нынешняя политкорректность требует здесь употребить слово «украинка», но это было бы лакировкой действительности и отступлением от языка оригинала.)

Та же картина повторялась и впредь (пропуская не вызывающих сомнения «на -ов» и «на -ин»): «Тухман, а ты кто по национальности?» — «Русский» — «Да никакой ты не русский! Ты — на „-ман“, значит — еврей!»…

Ну, и так далее — по списку.

Бог знает, что именно хотела всем этим балаганом сказать (или показать?) мудрая наставница вчерашних дошколят, пришедших в храм науки для просвещения своих неокрепших умов. Может, по её замыслу это и был наглядный урок советского интернационализма? Совсем не исключено.

Между прочим, звали учительницу Марь Иванна. Ну, то есть Мария Ивановна. Не придерёшься…

Замечательно, однако, в этой истории не только явно садистское удовольствие, получаемое педагогом (в отличие от которого — не могу удержаться! — педофилы действительно любят детей), сколько та неосознанная самоидентификация, с которой практически все первоклашки причисляли себя к русскому этносу.

Я сомневаюсь, что пятьдесят с лишним лет назад на эту тему велись разговоры в их семьях. В то время вообще, насколько я помню, этот вопрос возникал крайне редко. И лишь по особым случаям, о которых разговор отдельный.

А сопричисление себя к самому многочисленному в гомогенном государстве этносу, скорее всего, происходило стихийно, так сказать — по умолчанию. Тем уродливее выглядит описанный эксперимент.

Несть ни эллина, ни иудея…

Осознание факта, что существуют такие понятия, как нация, национальность, народ, приходит гораздо позднее. И я не уверен, что это хорошо. Не то, что «позднее», а то, что оно вообще приходит.

Я родился в России. Рос, воспитывался, учился, общался со сверстниками, а также «с другими официальными лицами», на русском языке. Я бы сказал — исключительно на русском. В этом нет ни моей заслуги, ни моей вины. Для того чтобы получилось именно так, я не приложил ни малейших усилий. Я не совершил ради достижения такого положения ни подвига, ни преступления. А теперь объясните мне, почему я должен этим фактом годиться или его стыдиться? А также тем, что просторы моей родины необъятны (а это именно так), а русский язык — это язык Пушкина и Льва Толстого. И что?! Причём здесь я? Моя роль в описываемых обстоятельствах не просто минимальна — она буквально ничтожна.

Но когда в начале 1970-х обстоятельства сложились так, что у нас с женой возникла возможность переехать в Эстонию, мы так и поступили. Это был сознательный выбор, о котором я за прошедшие полвека не пожалел ни разу. И за него я благодарен судьбе, а также себе самому и своей жене.

Как писал чуть позже Сергей Довлатов, с которым мне посчастливилось три года проработать в одной редакции газеты «Советская Эстония», наша республика уже тогда была самой антисоветской из всех социалистических «сестёр». Что меня лично устраивало более чем…

Поэтому, когда началась Поющая революция, передо мной никоим образом не возникала проблема — на чьей я стороне. И это тоже был мой сознательный выбор. Так сказать, акт доброй воли. Вот здесь уже можно говорить о причинах, по которым я оказался в это время и в этом месте, а также о том, сыграли ли мои усилия какую-то роль для получения результата.

Я имею в виду не размышлизмы типа «Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции», а нечто реально ощутимое, что стало итогом всё тех же сознательных действий.

Смею надеяться, что своими публикациями и другими действиями я хоть в крайне малой, но всё-таки поддающейся оценке, степени содействовал тому, что Эстония стала суверенным государством, в котором, как мне всегда и хотелось, каждый может говорить то, что думает, и поступать так, как велят ему разум и совесть. Естественно, оставаясь в рамках Закона…

К сожалению, мне так и не удалось выучить эстонский язык настолько, чтобы разговаривать на нём свободно с любой аудиторией. Хотя я четыре (!) раза поступал на курсы эстонского и даже достигал определённых успехов. Но всякий раз отсутствие регулярного и полноценного общения (обмен сугубо прагматическими репликами в магазинах, поликлинике и иных общественных местах — не в счёт) сводило все затраченные усилия на нет.

…Всего один эпизод из этого ряда, который кое-что прояснит в смысле причин малой языковой практики. Как-то, столкнувшись в тогдашнем ещё постпредстве Эстонии в Москве с Урмасом Оттем, с которым мы чаще встречались в российской столице, чем в Таллинне, я, помимо ставшего уже привычным «Tere!», по-эстонски же поздравил его с каким-то (точнее уже не помню) праздником. Он сделал квадратные глаза и закричал, по своему обыкновению, на весь холл гостевого дома постпредства: «Ты что, учишь эстонский?!»

Я несколько растерялся, но в общем-то подтвердил его догадку. После чего Урмас и вовсе зашёлся: «Да на фига тебе это надо? Ты что, с ума сошёл?!»

Каюсь, я так и не понял, шутил он или был серьёзен. А о том, как Отть умел разыграть собеседника с абсолютно непроницаемым лицом, известно очень хорошо. Но теперь уже и не спросишь…

Во всяком случае, я не комплексую по поводу плохого владения государственным языком. И вам не советую. Если знание эстонского необходимо для работы, вы его выучите. Если нет (как в моём случае), то достаточно нескольких обыденных фраз — и чтобы быть лучше понятым, и просто из вежливости.

Так или иначе, но за все пятьдесят с лишним лет проживания в Эстонии я ни разу не почувствовал какую-то дискриминацию или иную форму ущемления своих прав из-за плохого знания эстонского языка. Хотите — верьте, хотите — нет, но это так.

Что же касается национальной принадлежности… Я на самом деле не знаю, что это такое. Мамины родители по призыву тогдашнего премьер-министра России Петра Столыпина переехали в Сибирь из Черниговской губернии. Бабушка до конца своей жизни вместо «огурцы» говорила «огірки», свою избу называла хатой, а студентку политехникума по имени Фая (Фаина), снимавшую у неё комнату, — Хвая. Отец и его жившая с нами сестра — моя тётя Аня — происходили из Омских обывателей. Каких они были «кровей», я так и не сумел добиться. Да и не шибко в том усердствовал. Хотя в детстве и ранней молодости меня иногда называли «жидёнком» (в Эстонии, кстати, ни разу!). Видимо, не без повода…Честно говоря, меня это как-то не очень напрягает. Хотя порой и становится жаль, что не могу доказать свою принадлежность к этой маленькой, но гордой нации.…Как-то раз, в конце 1970-х, один мой коллега, приняв таинственный вид, сообщил мне по большому секрету, что некий его знакомый сообщил ему — когда, кому и сколько я заплатил, чтобы мне не просто изменили в документах фамилию, но и в пятой графе* поставили бы правильную запись.

Выяснилось, что мне эта операция «обошлась» в десять тысяч рублей. Сумма по тем временам фантастическая, равнявшаяся моей зарплате за пять лет — если не есть, не пить и не покупать одежду и обувь. Столько стоила новенькая «Волга». Я попросил коллегу назвать мне фамилию его осведомителя: поскольку тайное стало явным, так пусть мне вернут хотя бы половину той суммы. Коллега после этого перестал со мной здороваться.

Так что каждый выбирает по себе…

______________

*В советском паспорте графа «Национальность».

Мнения из рубрики «Народный трибун» могут не совпадать с позицией редакции. Tribuna.ee не несёт ответственности за достоверность изложенных в статье фактов. Если вы имеете альтернативную точку зрения, то мы будем рады её также опубликовать.