Легенда «Масок-шоу» о гастролях в «сказочной Эстонии»: Люди смеются на одном языке, но по-разному

А всё началось с того, что студент факультета атомной энергетики Одесского политеха, а потом и сотрудник центра стандартизации и метрологии регулярно посещал студию пантомимы. И в 1984 году стал одним из основателей комик-труппы «Маски». В 2009 году ему было присвоено звание народного артиста Украины. Наверняка многие помнят хотя бы несколько эпизодов из 80 выпусков телевизионного «Маски-шоу». А вот чем живёт этот творческий человек, которому уже слегка за 60…

Вот об этом и поговорим с ним самим.

— Кого сегодня можно считать Одесситом?

— Я думаю, что одессит — это не прописка в городе, а это люди, которые принимают Одессу такой, какая она есть, любят её такой, какая она есть. Для Одессы не существует чужих детей: она готова принять любого. И оно так и происходит. Просто мы потребительски относимся к любви и ко всему другому. Мы считаем, что если у нас есть любимый человек, то он должен, если друг — так он должен! Никто никому ничего не должен. Если человек любит Одессу, то что-то делает приятное для Мамы, а Одесса — это Мама. Как и любая женщина, она любит приятности всякие, комплименты, добрые слова, какие-то добрые дела. Если ты не огорчаешь Маму, а делаешь только хорошее, то Мама тоже рада этому хорошему. Поэтому вот такой и есть одессит.

— Став стационарным театром, «Маски» нашли что-то новое или что-то потеряли? Чего больше: находок или потерь?

— Находок больше, потому что появилась возможность экспериментировать. Мы всегда были разноплановые. У зрителя появилась возможность видеть нас во всех жанрах театра. У нас есть абсурдистские комедии и действительно драматические спектакли, спектакли-буфф и клоунада, чисто пантомимические. Всего их — дюжина на сегодняшний день, и все они разные. Это дало нам возможность пробовать, экспериментировать, приглашать друзей. Мы смогли создать такое чудо, как фестиваль «Комедиада», который мы проводим каждый год. В этом году уже будет десятый — юбилейный. Сюда приезжают самые лучшие мимы и клоуны мира. Жюри у нас необыкновенное: сын Чарли Чаплина — Юджин, продюсеры из «Сирк дю солей» и другие звёзды. Для молодых ребят этот фестиваль стал конкретным трамплином: часто с ними сразу заключали контракты, перед ними открывалась Европа. Не знаю, как в этом году: откроется ли Европа? Наши победители часто, буквально через полгода, становились победителями в Монако и ещё где-то на самых престижных конкурсах.

Другое дело, что, увлёкшись театральной деятельностью и постановкой спектаклей, мы выпустили из виду то, что мы выскочили из «ящика». А телевизор — это всё-таки опиум для народа. Короче, нам теперь не хватает того опиума.

 

— С моей точки зрения — как зрителя — у «Масок»-кочующих была лёгкость… Сейчас появилась солидность, может быть, возрастная.

— Уверен, что в наших спектаклях это никуда не ушло. Мы остались такими же мальчишками и девчонками. Если заглядывать в паспорт, то да, там какие-то цифры написаны. Мне когда исполнилось 60, то друзья сказали — это по Фаренгейту, а по Цельсию — это 16. Оно так 16 и осталось. Та же лёгкость осталась, что и несколько десятков лет назад. Я обратил внимание на это, когда пробовал с парашютом прыгнуть, уже в зрелом возрасте, лет в 30. Так меня первые два прыжка весьма напугали. А рядом со мной прыгали дети, которым по 15, так у них страха не было. Им терять нечего. Вот это «терять нечего» и даёт определённую лёгкость. Сейчас я уже философски понимаю: да, у нас есть театр. Вроде бы как есть что терять, но это же не наш театр. Здание принадлежит городу. И не надо себя обманывать — в любой момент что-то может произойти. Либо как с коронавирусом: раз — и всё остановилось. Мы считали, что добрые дела делаем, а наш юмор лечит и жизнь продлевает. Каждый человек ходит с определённой миссией. Наша миссия — нести позитив и каким-то образом людей отвлекать от всего негативного. А тут раз — и в прошлом году тебе объявили, что четыре месяца у тебя суббота. Каждый день у тебя суббота-воскресенье, суббота-воскресенье. И ты попал в какой-то капкан, во временную воронку. И ты начинаешь думать о том, что всё, что ты делал, — это никому не нужно. Но это тоже самообман. Потому что нужно! Когда через время открылись двери театра и люди пришли, мы поняли, как они за нами сильно скучали. И как сильно мы за ними тоже.

— Кем вам больше нравится быть: клоуном, драматическим актёром, поэтом, драматургом или кем-то ещё?

— Это так же, как у меня спросить: а какой спектакль тебе больше нравится? Я их все люблю: они — как дети. Это как бы разные грани одного человека. Точно так же как и наш коллектив, я всегда считаю, что это единый организм: есть голова, руки, ноги, душа, сердце, печень, почки, селезёнка. И точно так же — это все моё. И, когда откуда-то свыше приходит, я пишу, когда не приходит — я не пишу. Когда есть возможность играть, то, в каком бы состоянии я ни был, я играю! Вот сейчас такая погода, что кажется, что тебя Бог взял и разложил на атомы. И ты думаешь: как вечером работать и эти атомы все собрать воедино? А за полчаса до спектакля они все сами «чух-чух-чух» и собираются воедино, и всё, у тебя нормальное состояние.

— К чему вы стремитесь в своём творчестве?

— Я не хочу пафосно говорить «сделать мир прекраснее». Но, наверное, где-то в подкорке это заложено. Сделать Мир Добрее, сделать Людей Добрее! Люди, которые приходят на наши спектакли, и я реально в этом уверен, они хотя бы час-два-три, насколько мы их смогли закодировать, они реально не смогут сделать какой-то плохой поступок. По телевизору сейчас идёт много насилия и зла, и, когда ты смотришь, на каждом канале должны обязательно убить кого-то или рассказать новости, где и когда там что-то случилось, смаковать эти новости. Лесные пожары в Греции… Да, это горе, это беда людей, но расскажите параллельно что-то ещё хорошее. А мы как раз и есть альтернатива этому всему!

 

— Что важнее для современного театра — быть конъюнктурным или иметь собственную позицию?

— Нам повезло, у нас всегда была собственная позиция. Сейчас, уже будучи зрелым артистом и глядя на молодых комиков, я понимаю, что это у нас украли, а вот это мы уже делали, а это мы тоже делали. Может быть, они даже не знают, откуда ноги растут, но они растут из нас, эти ноги. Мы тоже в своё время подворовывали, но это нормальный, хороший творческий процесс.

— Насколько ваш лирический герой близок к вам лично и кто на кого больше влияет?

— Когда я был маленький, я очень любил слушать тяжёлый рок. Особенно с утра. Я включал пластинки, и от этого у меня определённым образом кровь пульсировала, в определённом ритме. Потом я думал: а какая музыка мне больше нравится, а их же несколько, или какие поэты — их тоже несколько. И не определишь. Сейчас я задумался и вспомнил Северянина, а через минуту я вспомнил кого-то другого. И трудно определиться, кто тебе больше нравится. Точно так же и мой герой. Он во многом действует ещё от зала, от дыхания зала. Ты выходишь на сцену — и у тебя энергетически очень заряженное состояние. И ты понимаешь, что этот зал нельзя давить своей энергией, а можно только вести душевную беседу, диалог. Не монолог одного актёра, а диалог. Поэтому разные спектакли по-разному играются. Разные герои от меня выстраиваются в соответствии с требованиями зрителей.

Не так давно я играл на летней площадке в Городском саду спектакль «Дикарь», один из моих любимых, я к нему шёл семь лет, по пьесе Роба Бэйкера. Автор — семейный психоаналитик. Через него много пар прошло, и всё, что он от них слышал, — всё это в этой пьесе. Долго не было прав, но потом всё-таки удалось их получить, и я стал играть этот спектакль. Семь лет мечтал и теперь семь лет играю. Спектакль очень интимный. У нас в зале театра триста мест, и он хорошо идёт. А тут — открытая летняя площадка, птицы летают над головой. Людей — тысяча человек. И как с ними создать интимность? Я с ужасом думал о том, как я буду его играть. Обычно мы на этой площадке играли свои спектакли с восьми часов, чтобы солнце уже начинало садиться — тогда можно уже светом какую-то атмосферу создать. Если в семь начать, то можно лампочки не включать — на тебя солнце светит. Я себе спокоен, что у меня спектакль в восемь, в пять я проверил декорации, звук, свет и ушёл не торопясь пить кофе, включил музычку, настроился. В семь часов спокойно иду в Горсад. В 7:15 я прихожу. Зрители сидят, аплодируют. Я говорю: «Ребята, всему своё время, увидимся ещё». Пошёл ещё себе чайчик заварил, созвонился по делам… Потом решил посмотреть продажу билетов, захожу в телефон и вижу, что начало в семь часов, а это уже тридцать пять минут после. Глазам не верю и решил спросить у зрителей, а они сидят и опять аплодируют. Я говорю: «Я очень сильно извиняюсь, но у меня такой нелепый вопрос. Это правда, что начало в семь часов»? Они отвечают: «А чего бы мы тут сидели»? У меня шок, впрыск адреналина бешеный. Я падаю на коленки и говорю: «Люди, честное слово, это не моя вина, я был уверен, что в восемь. Всё, через пять минут начинаем». Я с такой скоростью начал играть, что у меня уже не возникало вопроса: а как создать интимность с этим тысячным залом, как мне накрыть их своей харизмой. Я просто взял и накрыл их!

— Ваши спектакли всегда лаконичны по своей сценографии. С чем это связано?

— Прежде всего — это финансовые возможности. Можно было бы замахнуться… Грех жаловаться, но нас не сводила судьба с финансистами, с меценатами, с людьми богатыми, которые бы пришли и сказали: «Ребята, можете замахнуться на очень грандиозные планы, на механизированную декорацию или ещё на что-то». Все наши спектакли изначально делались так. Есть хорошая идея, тогда мы вкладываем свои деньги. Потом это каким-то образом отбивается. Я иногда прихожу к друзьям на спектакль в другие театры и думаю: «Вот как у них так получается, идёт спектакль полтора часа, а потом они ещё полчаса благодарно перечисляют всех людей, которые вложили деньги». У нас даже язык не поворачивается попросить. Хотя нет, один раз повернулся: когда мы открывали этот театр, то в шутку на телекамеру я сказал, что мы рады любой помощи от людей, можно приносить любые вещи для Музея Масок, а лучше деньгами, потому что у нас крыша протекает, кондиционеров нет и кресла фиговые. В итоге пришел один хороший человек, с которым мы дружим до сих пор, и дал нам тысячу долларов. Нам было приятно! Лаконичность наших декораций ещё связана с тем, что мы привыкли много гастролировать. Мы хорошо знаем габариты самолётов, габариты поездов, мы знаем, в какие объёмы нам нужно вмещаться для того, чтобы не было перевеса. Планируя спектакль, мы думаем о том, как это можно всё собрать и перевезти: взял кофр костюмный и ещё ящичек. А ящичек ровно такого размера, который либо встанет под полку, либо не будет превышать 22 килограммов.

 

— Вы явно не собираетесь останавливаться в своём творчестве. А что ждёт зрителей в обозримом будущем, может, чуть позже? Чего ждать от Бориса Барского?

— Не только от Барского, но и от «Масок». Сейчас у нас прозвучала премьера. Идея пришла со стороны. Это Женя Чепурняк, из команды КВН Днепропетровского университета, он там главный, принёс пьесу и сказал, что он хочет её сыграть в нашем театре с Георгием Делиевым. Вот уже пошли премьерные спектакли «Идеального фасона». Спектакль просто великолепный, неожиданный и великолепный. Они просили сильно, чтобы я зашёл и посмотрел на репетиции, а я сказал, что они сами знают, что дураку полработы не показывают. Я решил посмотреть уже сам спектакль и получил удовольствие. Это выглядит великолепно. А говорить о творческих планах не очень хочется. Опыт показывает, что как только рассказал, что ты планируешь, так этого уже на 100% не будет никогда.

— Вы бывали в Эстонии. Расскажите о ваших впечатлениях.

— Мне кажется, что это сказочная страна. Я вспоминаю сказки Шварца, и мне кажется, что их экранизации нужно снимать только в Эстонии. Красота там необыкновенная. Вот, правда, всё как из сказки.

На гастролях у нас не было языкового барьера. Мы играли программы без слов. Мы с ними весь мир объездили. Мы и до сих пор играем такую программу — «Атака клоунов». В неё входят лучшие номера, сделанные нами уже больше чем за 35 лет своего существования. У нас в фойе написано, что все люди смеются на одном языке. Где-то по-разному. Ты ждёшь реакции… Мы как-то выступали для глухонемых. Идёт программа, а в зале тишина. Со сцены-то не видно, а они всё показывали жест, означающий смех! Хорошо, что нам об этом потом рассказали. Или в Японии мы выступаем и знаем, что в этот момент должна быть реакция. А они не смеются. И так до самого конца. А в финале на нашем поклоне они стали аплодировать стоя! В полном восторге. А потом через переводчика сказали, что очень смешно было, а мы открыли им глаза. И мы про себя думаем, а какие же у них глаза были до нашего приезда? И оказалось, что зрители боялись своим смехом помешать нам! Это же представление. Или, например, в Колумбии, где более эмоциональные люди, хохочут сразу с лёту, с любой шутки. Я там выходил как конферансье и объявлял номера. Доставал бумажки и по ней читал название номера. Например, «Игровые автоматы». А потом в какой-то момент я прочитал: «Мой котёночек, я надеюсь, что сегодня ты не облажаешься так, как вчера». И говорю — это случайно, я перепутал… И читал правильное название номера. У них начиналась просто истерика: вот дебил, он облажался, да ещё и всем рассказал об этом! И дальше все номера шли на ура! Мы поняли, что это хорошая шутка, и на гастролях в Германии мы попросили организаторов перевести этот же текст на немецкий. Я выхожу и читаю его. Немцы сидят, смотрят и говорят: «О нет, ужас, какой позор…» Он опозорился, ещё и всем сказал об этом. У немцев не пошло, они начали нас жалеть…

 

— Вы славитесь своими ироничными стихотворениями, а для читателей из Эстонии прочтёте что-то?

Какая зыбь,
Какая рябь,
Басмачит рыбь,
Бормочет жабь.
Какая жуткая жара,
Какая летняя пора.

От этой гадостной жары
И в мыслях полная мура,
От этой гадостной жары
В пруду форели эйфорэли
В подкорке головной коры,
И фонары окамарэли,
И комары офанарэли,
От этой гадостной жары.

От этой гадостной жары
Подушки пальчиков немели,
И женщины беременели
От этой мысленной муры.

От этой гадостной жарлы
Не в силах кот сказать мурлы,
И вялятся разговорлы,
И солнцелинзятся парлы
От этой гадостной жарлы,
А хочется: «Курлы! Курлы!…»
Скорей бы осень наступила!

Читайте также:

Мардань: Считаю себя украинским писателем, пишущим на русском языке

От Таллинна и Перми до Одессы — как развивает искусство первый советский арт-дилер Марат Гельман

Юмор, лирика, философия… Валерий Хаит — человек, которому удалось это объединить