«Историк от Бога, даже там, где не старался»

Солнцем русской поэзии образно называют Пушкина, подчёркивая его исключительную роль в русской литературе и культуре. Выражение это появилось в краткой заметке о гибели Пушкина, напечатанной в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» в 1837 г., его приписывают А. А. Краевскому или В. Ф. Одоевскому.

Между тем Пушкин не просто гениальный писатель и поэт. Он хорошо разбирался в отечественной и мировой истории, при этом избегая крайних оценок, глубоко осмысливая описываемые им события.

«Историком от Бога» называл Александра Сергеевича великий отечественный историк Василий Осипович Ключевский (1841‒1911). Именно он оценил поэму «Евгений Онегин» ни больше ни меньше как «энциклопедию русской жизни».

Исторических произведений, написанных Александром Сергеевичем, предостаточно: «Песнь о вещем Олеге», «Повесть временных лет», трагедия «Борис Годунов», историческая монография «История Пугачёвского бунта», поэмы «Полтава» и «Медный всадник». Свою личную семейную историю Пушкин воплотил в «Арапе Петра Великого». Замышлял он и чисто исторические труды — в его планах значились «История Петра Великого», «История Малороссии», «История французской революции».

Государь-император Николай Павлович предполагал, что Пушкин начнёт писать и «Историю Государства Российского». Для этого Пушкин был принят на службу в Министерство иностранных дел с возможностью работать в архивах. По сути, именно с лёгкой руки государя Пушкин формально стал историографом. Но реализовалась лишь часть его замыслов в этом направлении.

В своих произведениях Пушкин внимательно и трепетно подходил к оценке прошлого. При этом он оценивал свою деятельность на историческом поприще с иронией, изобразив по сути себя самого в таком пародийном, полном иронии произведении, как «История села Горюхина». Поэт в нём высмеивает потуги самодеятельного сочинителя Ивана Петровича Белкина создать исторический труд.

«Быть судиею, наблюдателем и пророком веков и народов казалось мне высшею степенью, доступной для писателя. Но какую историю мог я написать с моей жалкой образованностию, где бы не предупредили меня многоученые, добросовестные мужи?» — начинает повествование Пушкин от имени своего героя.

«История села Горюхина» позволяет убедиться, что поэт хорошо знал имена и работы прежних историков: «Обращусь ли к истории отечественной? что скажу я после Татищева, Болтина и Голикова?». Знал он и традиции провинциальной историографии XVIII века, пародируя сам стиль «исторических сочинений», этнографических и статистических очерков и описания «баснословных времён».

Во времена Пушкина общепризнанным и, пожалуй, единственным историком (а точнее, историографом) считался один человек — Николай Михайлович Карамзин (1766‒1826). Он первым, по пушкинским словам, написал «ноты «Русской истории», а все остальные могли только разыгрывать пьесы по этим нотам. И Пушкин не стал исключением: «История государства Российского» Карамзина оказала на Александра Сергеевича серьёзнейшее влияние.

В феврале 1818 г. поэт прочёл только что вышедшие первые восемь томов «Истории». Позднее, рассказывая о своих впечатлениях, поэт писал: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом».

А в эпиграфе к своей трагедии «Борис Годунов» поэт, отдавая дань Карамзину, написал, что эту поэму он создал, «гением его вдохновенный».

«Борис Годунов»

Мало кто из современников Пушкина понял и оценил новаторство этой трагедии — слишком уж неожиданным для публики оказалось сочетание трёх источников, откуда поэт черпал вдохновение. «Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории», — признавался Пушкин. Шекспиру он подражал в «вольном и широком изображении характеров», Карамзину следовал «в светлом развитии происшествий», а «в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени».

После прочтения карамзинского рассказа об узурпации трона Лжедмитрием Пушкин оставил запись: «Это злободневно, как свежая газета». Вслед за Карамзиным поэт поставил задачу вживания в эпоху, стремясь к «верному изображению лиц, времени, развитию исторических характеров и событий».

Показывая людей эпохи Смуты, он не стал «заставлять» их говорить, как это было принято в современном ему театре, то есть намеренно архаизированным языком. Он создавал впечатление близкой и понятной каждому истории, заданной известным ходом царствования Бориса Годунова и появлением самозванца.

Особенно важен в «Борисе Годунове» образ летописца Пимена: по сути, через него мы узнаем кредо Пушкина-историка. Не случайно сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» с монологом летописца была выбрана поэтом для первого представления трагедии в печати, состоявшегося в «Московском вестнике» в 1827 г.:

«Ещё одно, последнее сказанье —

И летопись окончена моя,

Исполнен долг, завещанный от бога

Мне, грешному. Недаром многих лет

Свидетелем господь меня поставил

И книжному искусству вразумил;

Когда-нибудь монах трудолюбивый

Найдет мой труд усердный, безымянный,

Засветит он, как я, свою лампаду —

И, пыль веков от хартий отряхнув,

Правдивые сказанья перепишет,

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро —

А за грехи, за тёмные деянья

Спасителя смиренно умоляют».

Вот как Пимена описывал сам Пушкин: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нём собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти царя, данной им Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия — дышат в сих драгоценных памятниках времён давно минувших».

Чего больше в «Борисе Годунове» — опоры на источники, художественного пересказа «Истории» Карамзина или полёта творческой фантазии? Сам Пушкин на этот вопрос отвечал так: «драматического вымысла». Ему не надо было производить исследование эпохи Смуты, до него это уже сделал Карамзин, а ещё раньше — другой историограф, князь Михаил Щербатов, приложивший к своей «Истории Российской от древнейших времён» немало материалов начала XVII века. Доступны были Пушкину и документы царствования Годунова, изданные Николаем Новиковым в «Древней российской вивлиофике», а также «Летопись о многих мятежах и о разорении Московского государства».

Название первоначальной редакции трагедии, сохранившееся в тетрадях поэта, может восприниматься как своеобразная стилизация заглавия этой летописи: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве — писано бысть Алексашкою Пушкиным в лето 7333 на городище Ворониче».

Удивительно, но историки не сразу задумались, откуда изначально взялось обвинение Годунова в смерти царевича Дмитрия. Между тем, если изъять все обвинения, появившиеся уже после воцарения Василия Шуйского в 1606 г., у сторонников версии убийства Дмитрия не останется никаких аргументов. Следственное дело 1591 г. говорило о случайной его гибели и вине Нагих (братьев матери царевича) и угличан, устроивших самосуд над воображаемыми убийцами.

Всё изменилось с появлением самозванца Гришки Отрепьева: он с самого начала, заявляя о своём чудесном спасении, рассчитывал отомстить Годунову за узурпацию «отеческого» трона. Но из истории, рассказанной им в Польше, где Отрепьев искал поддержки, можно сделать лишь один вывод: это был человек с незаурядными литературными задатками… При дворе Годунова достаточно быстро выяснили настоящее имя «царевича» и пытались донести эту информацию до польского короля Сигизмунда III, но у того были свои планы, и истина волновала его очень мало.

Пушкин же избежал прямолинейных указаний и театральных жестов, отдавая предпочтение едва заметным деталям: так, Годунов сам делает выводы о причине видений, мучающих его с момента смерти Дмитрия, в глазах читателей превратившись в убийцу, да ещё и не просто ребёнка, а святого (настоящий Дмитрий после смерти был канонизирован).

Но вот где открывается раздолье для гипотез и толкований, так это в самом конце трагедии, которая, как мы помним, заканчивается словами: «Народ безмолвствует». Учёному надо было бы написать тома, объясняя причины смены власти в эпоху Смуты и, казалось бы, невероятного принятия народом самозванца в качестве русского царя. А у Пушкина — всего одна фраза.

Слова «народ безмолвствует», как и «немая сцена» в гоголевском «Ревизоре», приобретают, кажется, даже больший смысл, чем вкладывал в них автор. Они обращены к каждому поколению, которое заново прочтёт «Бориса Годунова», и образ молчащего большинства останется одним из лучших объяснений не только Смуты, но и личной роли, ответственности каждого человека в истории.

Трагедия была впервые опубликована в конце декабря 1830 г. На самом же деле написана она была ещё в 1825 г., а затем Пушкин долго боролся за право её публикации и постановки.

Как мы помним, рецензентом всех произведений Пушкина был лично император Николай I. Так, высочайший отзыв об этой трагедии содержится в письме шефа жандармов Александра Христофоровича Бенкендорфа Пушкину от 14 декабря 1826 г.: вместе с рядом замечаний в тексте трагедии поэту было предложено переделать её в «историческую повесть или роман, на подобие Валтера Скота». В ответном письме от 3 января 1827 г. Пушкин выразил формальное согласие с критикой высочайшего читателя, но, по сути, ответ его твёрд: «Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное».

Великий Пётр

Большое внимание Пушкин уделял изучению роли Петра I в истории России. Ему посвящены поэмы «Полтава» и «Медный всадник», задумывалась и отдельная историческая работа о Петре.

«То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник.

Он, всеобъемлющий душой,

На троне вечный был работник».

Пётр I — герой Полтавской битвы, победитель в Северной войне, реформатор, строитель новой столицы, пропагандист знаний, основатель Академии Наук и т. п. Но в том же «Медном всаднике» Пушкин показал страдания простых людей, по которым катком прошлись реформы. На примере Евгения, который грозно говорит: «Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!», видно, что автор явно сочувствует простому люду…

К историческим занятиям Пушкин относился ответственно, понимая значение источников и роль историка. Например, поэт перечитывал и конспектировал том за томом «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России», составленные Иваном Голиковым.

В 1831 г. поэт обратился к Бенкендорфу с письмом, в котором просил разрешить ему заниматься изучением истории Петра и его наследников и просил разрешения поработать в государственных архивах. Просьба была поддержана Николаем I, и Пушкин был принят на службу в Министерство иностранных дел.

Вот ещё одна из многочисленных просьб Александра Сергеевича:

«Ободрённый благосклонностию Вашего высокопревосходительства, осмеливаюсь вновь беспокоить Вас покорнейшею просьбою: о дозволении мне рассмотреть находящуюся в Эрмитаже библиотеку Вольтера, пользовавшегося разными редкими книгами и рукописями, доставленными ему Шуваловым для составления его Истории Петра Великого» (А. С. Пушкин — А. Х. Бенкендорфу, 24 февраля 1832 г., Петербург).

«История Пугачёвского бунта»

В пушкинских дневниках начала 1830-х гг. осталось немало записей разговоров с людьми, помнившими времена Екатерины II. Поэт интересовался переворотом 1762 г., любил бывать у Натальи Загряжской, дочери последнего гетмана Украины Кирилла Разумовского, много рассказывавшей ему о всесильном Григории Потёмкине. На балах и приёмах во дворце Пушкину доводилось видеть и цареубийц — участников переворота 1801 г.

Собирая материал для труда о Петре, Александр Сергеевич заинтересовался восстанием под предводительством Емельяна Пугачёва (1773‒1775), в частности, биографией Михаила Шванвича — дворянина, перешедшего на сторону восставших.

В сентябре 1832 г. у Александра Сергеевича возникла идея создать литературное произведение на тему пугачёвского восстания. 30 сентября он пишет жене Наталье Николаевне: «Мне пришёл в голову роман, и я вероятно за него примусь».

Собирая материал для нового романа, он ищет материалы в центральных архивах. Становится ясно, что информации явно недостаточно, и искать её нужно в местах, где реально проходили связанные с Пугачёвым события, в том числе в Казани и Оренбурге.

Пушкин, чьи перемещения по стране также согласовывались лично императором, просит разрешения покинуть Петербург, объясняя, что собирается написать роман, «коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани», что именно художественное творчество (которое он в угоду царю вновь называет «суетными занятиями», «безделкою») доставляет ему необходимый денежный доход, что семья его растёт (6 июля 1833 г. родился второй ребенок, сын Александр, а «жизнь в столице дорога», и одно царское жалованье за работу в архивах не может покрыть всех расходов).

На письме Пушкина сохранился автограф Бенкендорфа: «Государь позволяет». На службе исследователю был предоставлен четырёхмесячный отпуск.

17 августа 1833 г. Пушкин выехал из Санкт-Петербурга. В городе Васильсурске он записал рассказ о казни Пугачёва, поведанный ему командиром местной инвалидной команды Юрловым. Впоследствии этот рассказ полностью вошёл в «Историю Пугачёвского бунта».

В Казани Александр Сергеевич обошёл места сражений, беседовал со свидетелями событий. Он также гостил у профессора Казанского университета Карла Фукса, который поведал ему легенду о помиловании самозванцем некоего пастора, который в своё время подал ему милостыню. Позже этот сюжет был обыгран в «Капитанской дочке» с известным всем тулупчиком. Пушкин напишет жене, что не напрасно посетил эти места.

Также Александр Сергеевич побывал в Нижнем Новгороде, Симбирске, Оренбурге, Яике, изучал провинциальные архивы, опрашивал старожилов, записывал фольклорные источники. О своём труде он писал: «В нём собрано всё, что было обнародовано правительством касательно Пугачёва, и то, что показалось мне достоверным в иностранных писателях, говоривших о нём. Также имел я случай пользоваться некоторыми рукописями, преданиями и свидетельствами живых».

«Я посетил места, — писал Пушкин, — где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами ещё живых, но уже престарелых «очевидцев» и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикой».

Работа над собранными в ходе посещения пугачёвских мест материалами продолжилась в Болдино. Там Пушкин набело переписал свой труд, названный им «История Пугачёва», и показал его Гоголю. Считается, что ко 2 ноября 1833 г. работа была завершена, правда, сам Александр Сергеевич считал, что без ознакомления с секретными тогда ещё документами следствия и суда над мятежником труд не мог считаться полным: «Будущий историк, коему позволено распечатать дело о Пугачёве, легко исправит и дополнит мой труд».

А вот фрагмент его письма Бенкендорфу от 6 декабря 1833 г.:

«Хотя я как можно реже старался пользоваться драгоценным мне дозволением утруждать внимание Государя Императора, но ныне осмеливаюсь просить на то Высочайшего соизволения: я думал некогда написать исторический роман, относящийся ко временам Пугачёва, но нашед множество материалов, я оставил вымысел, и написал Историю Пугачёвщины. Осмеливаюсь просить через Ваше сиятельство дозволения представить оную на Высочайшее рассмотрение. Не знаю, можно ли мне будет её напечатать, но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для Его Величества особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных».

Главный цензор Пушкина сочинение одобрил, вернув рукопись автору через поэта и воспитателя царских детей В. А. Жуковского 29 января. На рукописи был ряд замечаний, правда, по большей части стилистического характера: императору не понравились места, где Пушкин явно сочувствует восставшим, а также излишняя поэтичность.

В марте 1834 г. Бенкендорф сообщил, что императору благоугодно назвать книгу не «История Пугачёва», а «История Пугачёвского бунта», в целом же изменения не затронули «основной линии исторического труда Пушкина». Более того, история Пугачёвщины будет издана на денежную ссуду, предоставленную царём, и в государственной типографии.

«История Пугачёвского бунта» — это серьёзный исторический труд объёмом свыше 400 страниц. Это сочинение состоит из собственно текста (8 глав и отдельно примечания к каждой главе), а также отдельной библиографии источников (около 100 страниц). Специальный раздел составляли «Сказания современников», собранные Пушкиным.

Книга вышла в свет в декабре 1834 г. в количестве 3000 экземпляров, но успехом не пользовалась. У официальных лиц этот труд вообще вызвал яростную критику…

Во времена Пушкина следственные дела по Пугачеву и его сообщникам всё ещё оставались закрытыми (историки получили свободу для работы с этими документами лишь в эпоху «великих реформ»). Поэтому после издания «Истории» Пушкин в январе 1835 г. обратился к царю с просьбой ознакомиться с секретными материалами о восстании, «если не для печати, то по крайней мере, для полноты моего труда, без того несовершенного и для успокоения моей исторической совести».

Через три дня на прошении рукой Бенкендорфа было начертано: «Государь разрешает и просит сделать выписку для него».

Вместо вывода

Такой вот мини-экскурс в дела давно минувших дней. Не так давно одна местная блогерка ехидно у меня поинтересовалась: мол, а зачем изучать историю и копаться в жизни покойников?..

Я тогда растерялась и не сразу нашлась с ответом. Случись наш диалог сейчас, я бы ей ответила словами Александра Сергеевича:

«Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам…

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва».

С днём рождения, Александр Сергеевич!

Читайте по теме:

Валерия Бобылёва: Люди русской культуры, где бы ни жили, всегда будут обращаться к Пушкину