Карл Эрнст фон Бэр — «ботаник», ставший великим

Карл Эрнст фон Бэр (Карл Максимович, или Карл Максимилианович, как его звали в России) родился в семье остзейских немцев 17 [28] февраля 1792 г. в Эстляндской губернии Российской империи.

Будущий академик был четвёртым ребёнком из 10. Детей обучали домашние наставники. К счастью, эти учителя не мешали развитию ребёнка. Учиться юный Карл начал не ранее восьми лет — отец был противником раннего образования. В своей автобиографии Бэр рассказывал, что учиться он начал, когда ему уже было стыдно от своего незнания. Зато учение пошло очень быстро, и уже через две недели мальчик легко читал, за два года изучил арифметику и перешёл к тригонометрии, а в 12 лет сделал отцу подарок — собственноручно изготовленный геодезический план имения.

О способностях мальчика очень наглядно говорит следующий эпизод. Чтению детей учила гувернантка, которая рассаживала их вокруг стола. Но так как книга для детского чтения была лишь одна, то ребята её читали по очереди вслух. Покуда очередь доходила до Карла, он зачастую видел книгу верх ногами. Через некоторое время оказалось, что мальчик отлично выучился читать книгу в обратном положении, притом совершенно не специально. В автобиографии Бэр писал, что этот навык ему пригодился во «взрослой» жизни, когда приходилось просматривать пачки печатных материалов, часть которых лежала в перевёрнутом виде.

На память он тоже не жаловался: дети зачастую учились в одном помещении, и маленький Карл, изучая таблицу умножения, частенько одновременно прослушивал уроки французского для старших детей. Языка тогда он ещё совершенно не знал, но при этом ухитрялся запоминать целые абзацы текста.

Естествознанию Бэра в детстве не учили, так как его домашние учителя сами не знали этого предмета. Пробудившийся интерес к живой природе он удовлетворял самостоятельно. Он так много занимался растениями, что дома его прозвали «ботаником».

В это же время Бэр демонстрировал стремление к систематизации: занимаясь с младшей сестрой географией, он решил составить для неё руководство по предмету и даже скомпоновал по разным источникам целую рукописную книжку, которую собственноручно же и переплёл.

К 16 годам, когда пришло время поступать в дворянскую школу при городском соборе (Домской церкви) в Ревеле (нынешнем Таллинне), юный Бэр знал алгебру и тригонометрию; помимо русского и родного немецкого, недурно владел французским и английским, с латыни переводил оды Горация, а на эстонском даже писал стихи.

Рождение учёного

Уже тогда в молодом человеке в полной мере проявилась страсть к наукам: как-то раз он истратил все деньги, предназначенные для покупки завтраков, на многотомный латинско-немецкий лексикон Гедериха, увидев, что там представлена не только античная, но и подлинная латынь. После покупки он какое-то время был вынужден довольствоваться одними сухарями.

«В 1807 г. в Ревеле, слыша, как по утрам с грохотом высыпают сухие булки на стол, я взвешивал в руке один из переплетённых в кожу томов моего словаря и с удовлетворением говорил про себя: а всё-таки я избрал благую участь. Я продолжал и в будущем так поступать и скоро приучил себя обходиться сухим завтраком» (Академик К. М. Бэр. Автобиография).

Окончив школу, восемнадцатилетний Бэр поступил на медицинский факультет старейшего в России Дерптского университета [основан в 1802 г., с 1893 по 1917 гг. носил название Юрьевского, а с 1919 г. и поныне — Тартуского, — прим. автора].

Патриот России

На втором году обучения Бэра в университете разразилась Отечественная война 1812 года, и начинающий 20-летний учёный стал врачом-добровольцем:

«В порыве патриотизма и юношеского энтузиазма 25 молодых людей заявили о своём желании отправиться на фронт, — вспоминал он позже в своей автобиографии. — Я не счёл возможным остаться позади. Надо было, как говорится, постоять за Родину».

Он поступил в лазарет в объятой пожарами Риге, где свирепствовал сыпной тиф, занесённый туда войсками. Бэр отвечал за 150 пациентов из 300 и, заразившись, едва не умер.

«Вторую половину обслуживал доктор Леви, которого я знал по Дерпту студентом старшего курса и иногда спрашивал его совета, но, конечно, второпях, так как надо было обойти длинный ряд больных. Если даже уделить каждому больному в среднем по пяти минут, то на 150 больных требовалось 750 минут, или 12,5 часов. Обход больных начинался с раннего утра и длился до наступления полной темноты. В ноябрьские дни на каждого больного при таких условиях приходилось по 3 минуты» (Академик К. М. Бэр. Автобиография).

В январе 1813 г., после поражения французской армии и изгнания её из России, Бэр возвращается в Дерпт и вновь приступает к занятиям, одновременно работая в военном лазарете при университете. Учёбу он оканчивает в 1814 г., получив учёную степень доктора медицины за диссертацию об эндемических болезнях, встречающихся у эстонцев (De morbibus inter Ehstonos indemis) [заболевания, характерные для определённой местности. Часто связаны с резкой недостаточностью или избыточностью содержания какого-либо химического элемента в среде, — прим. автора].

«Я считал себя подготовленным к этой теме, — пояснял Бэр свой выбор, — так как часто наблюдал больных, в особенности во время моих ботанических экскурсий».

 

Поиски себя

Устроиться в каком-либо из университетов Российской империи К. М. Бэру в то время не удалось, поэтому пришлось молодому доктору медицины отправляться за границу. Как он сам позже вспоминал, отец выделил ему для зарубежной поездки «княжеские» деньги, которые называл гонораром (Академик К. М. Бэр. Автобиография).

С 1814 по 1816 гг. К. М. Бэр совершенствовался в различных клиниках Австрии. К этому моменту, имея явную склонность к естественным наукам, он ещё не оставлял надежды стать врачом. Однако посмотрев, как лечат венские врачи, он начал испытывать недоверие и к ним, и к медицине в целом. У него был обобщающий ум, стремящийся к рациональным выводам, сделанным на основании фактов. Между тем медицина в то время лечила эмпирическими приёмами, которые нельзя было обосновать, лечение было чисто симптоматическое.

Разочарование в медицине усиливалось, а вот детская любовь к природе, наоборот, возрождалась. Во многом это произошло благодаря случайной встрече с Фридрихом Парротом-младшим, который занимался геологией и был опытным альпинистом [фон Паррот Иоганн Якоб Фридрих Вильгельм (в русифицированной версии Иван Егорович; 1791–1841) — ровесник Бэра, естествоиспытатель и врач, впервые (вместе с Х. Абовяном) совершивший восхождение на Большой Арарат. Сын Георга Фридриха Паррота, ректора Дерптского университета. Учился в Дерптском университете на отделении естественных наук, которое окончил с золотой медалью. В 1811 г., будучи ещё студентом, вместе с минералогом Отто Энгельгардтом совершил путешествие по южной России, Кавказу, Крыму, Молдавии и Валахии, измерил разницу уровня Чёрным и Каспийским морями, производя всюду метеорологические и естественноисторические наблюдения, — прим. автора].

Паррот привлёк Бэра к участию в горных экскурсиях в окрестностях Вены. В результате, по рассказу Бэра, все клиники и госпиталя показались ему чем-то ужасным, и его прежние добрые намерения заняться медициной разлетелись в прах. С головой погрузившись в ботанику, он всерьёз задумался о том, чтобы сменить выбранную было профессию.

В годы пребывания за границей у Бэра проявляются наклонности к путешествиям. Вот что он пишет в 1816 г.:

«Считаю уместным сказать несколько слов о пешеходных странствованиях. Только в гористых местностях или при таких условиях путешествия, когда хотят провести какие-нибудь наблюдения, пешеходный способ передвижения ещё сохранился. Трудно дать будущим поколениям почувствовать поэзию прежних путешествий, дать им представление о том времени, когда хозяин постоялого двора встречал зашедшего к нему гостя как временного члена своей семьи, принимал участие в его планах и нуждах, старался содействовать первым и удовлетворить вторые. Теперь же приезжий является для хозяина лишь источником дохода. Могу только пожалеть, что для нынешнего поколения вся поэзия путешествия совершенно утрачена, и что её нельзя сохранить при такой быстроте передвижения, о которой раньше не могли и думать» (Академик К. М. Бэр. Автобиография).

Затем последовал год изучения сравнительной анатомии под руководством И. Деллингера в Вюрцбурге [Деллингер Игнац (1770-1841), немецкий анатом и физиолог, сын придворного врача, профессора медицины в Бамберге. И. Деллингер учился медицине в Бамберге, Вюрцбурге, Вене и Павии, был профессором в Бамберге, потом в Вюрцбурге, где основал новую анатомо-философскую школу, а также в Ландгуте и Мюнхене, где позднее был назначен в верховный медицинский совет; член Баварской Академии наук, — прим. автора].

В своих трудах тот ставил задачу исторически осветить происхождение человека путём сравнения низших ступеней жизни. Деллингер защищал право учёного не только описывать факты, но и мыслить категориями точных наук. Под руководством Деллингера Бэр постигал науку через постоянные практические занятия, подкрепляемые теорией из соответствующих монографий. Он питал к своему учителю огромное уважение и живейшую благодарность и отвёл ему много места в своей автобиографии. По словам Бэра, Деллингер был замечательным наставником-руководителем, и его ученики платили ему в ответ величайшей преданностью.

Будущее 24-летнего Бэра окончательно определилось, когда 9 января 1816 г. он получил от профессора К. Ф. Бурдаха письмо с предложением занять место проректора в Анатомическом институте Кёнигсбергского университета, где последний заведовал кафедрой анатомии и физиологии. Бэр и Бурхард были хорошо знакомы со времён учёбы Бэра в Дерптском университете [Бурдах Карл Фридрих (1776-1847), немецкий анатом и физиолог, профессор Дерптского и Кёнигсбергского университетов. Кёнигсбергский университет (Альбертина) — старейший университет Пруссии, второе после университета во Франкфурте-на-Одере высшее академическое заведение Прусско-Брандербургского государства, — прим. автора].

Кёнигсбергский период

За 17 лет пребывания в Пруссии (1817-1829) из начинающего работника Карл Максимилианович превратился в знаменитого учёного.

Работа его чрезвычайно увлекала, но не в ущерб личной жизни: в 1819 г. учёный сделал предложение жительнице Кёнигсберга баронессе Августе Медем и получил согласие. Из-за женитьбы Бэр не стал возвращаться на родину, хотя ему предложили должность в родном Дерптском университете. В вежливом отказе он пояснил, что в силу изменившегося семейного положения предложение не устраивает его по материальным причинам.

В 1820 г. Иван Фёдорович Крузенштерн пригласил исследователя в качестве врача-натуралиста принять участие в северной полярной экспедиции к устью Колымы. Загоревшийся поначалу, Бэр отклонил и это предложение: путешествие должно было занять три года, а он всего два месяца как женился. Кроме того, вряд ли университет согласился бы отпустить его на такой длительный срок. Оставалось надеяться, что в дальнейшем выдастся ещё одна возможность отправиться в Арктику.

В 1822 г., будучи 30 лет от роду, Бэр защищает диссертацию на тему ископаемых млекопитающих Пруссии и становится ординарным профессором зоологии Кёнигсбергского университета.

За преподавание он берётся весьма горячо, начав с организации при университете зоологического музея. Музей создать ему удалось — в основном из представителей местной фауны. Музей достиг таких размеров, что понадобился путеводитель для его осмотра.

Курс зоологии, который читал Бэр, существенно отличался от общепринятого. Описывая внешнее строение, Бэр также давал зоотомические и биологические сведения, увязывая их в единое целое. Курс занимал два семестра и заканчивался сравнительным анатомическим анализом. Весьма любопытно, как слушатели воспринимали такой курс. Считая, что для медиков он слишком подробен, Бэр сделал попытку его сократить. Но медики известили профессора, что хотят слушать полный курс зоологии, не считаясь со временем.

В Архиве Академии наук в Фонде Бэра сохранились материалы, по которым можно в той или иной степени восстановить круг профессорской деятельности учёного в Кёнигсберге. Зимой он читал курсы сравнительной анатомии и зоологию, а в летние семестры объявлял курсы специальные: энтомологии, ихтиологии, истории зоологии, о низших животных, об ископаемых животных и пр.

В те годы Бэр также очень много выступал с докладами в научно-просветительских обществах. Для таких выступлений Карл Максимилианович выбирал общебиологические темы: о развитии жизни на земле, о родстве животных между собой, о происхождении и распространении человеческого рода.

Наряду с педагогической деятельностью шла напряжённейшая научная деятельность Бэра, составлявшая главный смысл его жизни.

К этому моменту учёный совершил одно из самых значительных своих открытий: обнаружил яйцеклетку млекопитающих и сумел проследить ход развития в ней эмбриона.

Своё открытие Бэр описал в первом томе монографии «История развития животных», вышедшей в 1828 г. (на немецком языке, на русский труд был полностью переведён лишь в 1950 г.), которая стала основой современной эмбриологии и важнейшим научным трудом кёнигсбергского периода жизни учёного.

В этой работе было сформулировано учение о зародышевых слоях, или листках, из которых развиваются органы животных; открытием Бэра явилось также обнаружение яйца у млекопитающих. Тем самым учёным устанавливались важнейшие закономерности онтогенеза [индивидуальное развитие организма, совокупность последовательных морфологических и биохимических преобразований, претерпеваемых организмом от оплодотворения (при половом размножении) или от момента отделения от материнской особи (при бесполом размножении) до конца жизни, — прим автора]. На основе сделанных им открытий Карл фон Бэр выдвинул теорию, согласно которой эмбрионы одного вида проходят стадии, сопоставимые со стадиями других видов. В этой теории, известной как «закон Бэра», оговаривалось, что эмбрионы одного вида могут напоминать эмбрионы (а не взрослых особей) других видов, и чем младше эмбрион, тем сильнее сходство.

Закон Бэра был сформулирован в 1828 г. — задолго до обнародования клеточной теории, учения Дарвина и основного биогенетического закона и более точно, чем у других учёных того времени отражал биологическую реальность, подразумевая, что эволюционные изменения чаще происходят на поздних этапах развития, в то время как ранние стадии более консервативны в эволюционном отношении.

Спустя несколько лет Бэр делает ошеломительный и крайне печальный для науки шаг: он даёт себе слово… оставить занятия эмбриологией и даже не следить за эмбриологической литературой.

Метаморфозы

В советский период среди историков науки было много споров по поводу того, почему же в расцвете сил (в 42 года) Бэр вдруг оставил эмбриологию. На самом деле, вырисовывается совокупность причин.

Бэр вёл свои исследования с настойчивой и страстной энергией, безвылазно сидя за рабочим столом неделями и месяцами, чем основательно подорвал своё здоровье:

«Я слишком много времени проводил в сидячем, наклонном положении, — начиная с весны, когда только начал таять снег, и вплоть до самого лета. Именно в этот период я занимался исследованиями о развитии. Моё пищеварение стало страдать, тем более что раньше я много времени проводил в природе, в особенности приветствуя её пробуждение — весну. Я очень страдал от отсутствия движения на свежем воздухе…»

Бэр имел все основания ожидать, что его замечательные научные работы по эмбриологии, которые он вёл с таким воодушевлением и ради которых он пожертвовал здоровьем, встретят научное признание и принесут ему научную славу. Но этого не случилось, а открытие яйца млекопитающих доставило учёному на первых порах лишь одни огорчения. Учёный мир встретил его открытие полным молчанием. На берлинском съезде естествоиспытателей в 1828 г. никто и не заикнулся о его труде, хотя с момента выхода книги Бэра прошло уже полгода. Лишь в последний день съезда шведский (!) натуралист Ретциус попросил Бэра показать ему яйцо млекопитающего в яичнике, что Бэр охотно и исполнил (на собаке). В своей автобиографии Бэр подчёркивал, что к нему обратился швед, а не немец.

Более того, в 1829 г. появилась статья некоего доктора Плагге, в которой тот приписал открытие себе, наделав попутно в материале массу ляпов. Возмущённый Бэр послал Плагге книгу по анатомии признанного голландского специалиста де Граафа, в которой педантично подчеркнул все места, где доктор допустил ошибки.

Обидел Бэра и министр здравоохранения Пруссии барон фон Альтенштейн. Получив «Историю развития животных», он заявил автору, что его открытие вторично. Более того, он отказался оплачивать животных для экспериментов Бэра, хотя изначально обещал покрывать эти расходы за казённый счёт.

Всё произошедшее — вкупе с проблемами со здоровьем — настолько повлияло на Бэра, что оскорблённый учёный решил отказаться от занятий эмбриологией и несколько лет не читал новые статьи, выходящие на эту тему, и ничего не публиковал сам.

Второй том его труда по истории развития животных, вышел — исключительно по инициативе издателя — 10 лет спустя в незаконченном виде. Бэр не захотел даже написать предисловие к своей работе.

Интересно, что столь редкое в научной среде прекращение учёным работы по интересующей его теме было неправильно истолковано — исключительно бытовыми и психологическими причинами, связанными с переездом Бэра… из Пруссии в Россию.

Вот что сам Бэр писал по этому поводу:

«…Перед моим отъездом из Кёнигсберга я в течение года с таким усердием трудился за моим рабочим столом, что отлучался только для чтения лекций по анатомии, а прочее время оставался в своей комнате. От сидячего образа жизни моё пищеварение пришло в расстройство, и у меня развилась нервная раздражительность…

Я брал средства, нужные для моих изысканий, по большей части — из моего собственного кармана, и потому оставил Кёнигсберг, будучи обременён долгами, несмотря на то, что получал приличное жалование. Тогда я спросил самого себя, имею ли я право так поступать по отношению к моей семье.

В связи с этим я, приехав в Петербург, решил самым радикальным образом вырвать из своего сердца всякое научное честолюбие, причём моё зашло, быть может, даже слишком далеко. Вообще я не решаюсь сказать, правильно ли я поступил, дав такой обет, но могу утверждать, что ранил себя глубоко, пожалуй, даже слишком глубоко. Теперь мне кажется, что я потерял лучшую кровь моего сердца. В правила установленного мною режима входило отказаться в течение девяти лет от чтения эмбриологической литературы…»

Из этого явно следует мысль, что Бэр пожертвовал своим здоровьем и благосостоянием своей семьи и не получил от своих научных изысканий того, на что он мог и имел право рассчитывать. И потому он дал себе обет не заниматься совсем этой областью науки. Не русские, а прусские условия привели к столь плачевному для науки результату.

Что касается причин переезда в Россию, то их было несколько.

Основным было желание вернуться на родину. Оставаясь и дальше в Кёнигсберге, Бэр превратился бы в прусского гражданина и потерял бы связь с отечеством. Но он этого не желал: оставаясь длительное время в Пруссии, он тем не менее не принял прусское гражданство, хотя этого очень хотела его жена-немка.

Второй причиной, ускорившей переезд, стало описанное выше недоброжелательное отношение к его трудам прусских коллег. Была и чисто семейная причина — в 1833 г. скончался его старший брат, и на Бэра перешло управление родовым имением в Эстляндии.

 

Путь в Россию

Осуществить задуманный переезд для Бэра оказалось делом трудным, затянувшимся на семь лет. Он написал своё первое заявление о приёме в Петербургскую Академию наук в июле 1827 г. (в 1828 г. ему присвоили должность ординарного академика), а выехал из Кёнигсберга с семьёй лишь осенью 1834 г.

Зимой 1829–1830 гг. он даже съездил в Петербург и пробыл там некоторое время, чтобы ознакомиться с условиями жизни и работы. Проработав месяц, он попросил трёхмесячный отпуск, чтобы передать дела своему преемнику в Кёнигсберге. Случай был беспрецедентный, министр просвещения Уваров был против, но Академия наук удовлетворила просьбу Бэра.

Вернувшись домой, он столкнулся с крайне недоброжелательной реакцией на предстоящий переезд со стороны кёнигсбергского общества и официальных лиц. Были даже предприняты шаги, чтобы удержать учёного в Германии: ему предложили выделить средства для продолжения его эмбриологических работ, пытались соблазнить профессурой в Галле и Берлине, обещали выделить-таки рисовальщика.

Активнейшее противодействие оказала и супруга, связанная с Кёнигсбергом родственными узами. Её пугал и сам переезд: длинная дорога на лошадях через весь Северо-Запад России, протяжённостью около тысячи километров, да ещё и пятью маленькими детьми:

«Боже, боже, как я ужасно чувствовала себя, когда читала, какие ты приводишь основания, почему ты собственно собираешься покинуть Кёнигсберг… Я уничтожила твоё письмо, чтобы вырвать из моего сердца все те чёрные строки, которые я там нашла… Моё страдание безгранично» (из письма Августы Карлу Бэру от 13 марта 1830 года).

«Больше никогда не соглашусь на твой отъезд без меня и детей… В нашем саду уже всё зазеленело, перед моим окошком цветут уже фиалки и жёлтые нарциссы. Расскажи своим добрым друзьям, что я не могу обойтись без моего сада, и мне и детям он доставляет огромное удовольствие. А там, в Петербурге, будет всё по-другому, я не могу жить высоко, ненавижу ходить по лестницам, и для детей лестницы не годятся… Марихен, как заслышит стук колёс, подбегает к окну и кричит: папа едет!» (из письма Августы Карлу Бэру от 24 апреля 1830 года).

Озадачивал Бэра и предстоящий перевоз его огромной библиотеки: дело шло не только о больших финансовых затратах, но и о возможных препятствиях со стороны николаевской таможни.

Вот почему Бэр так долго тянул с переездом, не оставляя, однако, эту затею, и в конце концов добился своего. Большим утешением для него стала перевозка той самой библиотеки: начальник флота, предназначенного для защиты Кронштадта, П. И. Рикорд приказал её перевезти в Петербург на военном корабле, минуя таможню.

7 октября 1834 г. Бэр с семьёй выехал в Россию и с тех пор жил здесь до самой своей смерти (1876 г.), то есть 42 года. Если же добавить сюда его детские и школьные годы, то в России Бэр провёл 64 года из 84 лет своей жизни.

В Санкт-Петербургской Академии наук его ждали с распростёртыми объятиями, присвоив ежегодный оклад в полторы тысячи рублей серебром и зачтя ему по службе прежнее пребывание на должности в 1830 г. Учёный попросил предоставить ему рисовальщика-гравёра для работы и обеспечить возможность получать и содержать живых млекопитающих животных на сумму восемь тысяч рублей, которую он был согласен получать частями по мере надобности (в Пруссии в этой просьбе ему было отказано). Академия наук удовлетворила все требования, хотя деньги были немалые: овца в то время стоила два рубля, а свинья — пять.

Чтобы немного «утихомирить» супругу, Бэр попросил предоставить ему квартиру на первом этаже. Крузенштерн предложил его семье флигель на территории Морского кадетского корпуса, где семейство Бэров прожило несколько лет. Однако это было далековато от места службы, и в 1841 г. по ходатайству Карла Максимилиановича ему предоставили квартиру в главном здании Академии, где семья и прожила следующие 25 лет.

Российский путешественник

В этот период времени перед нами предстаёт уже не только эмбриолог и зоолог, а ещё и географ и путешественник. Как писал сам Карл Максимилианович, сидячий образ жизни подорвал его здоровье, поэтому ежегодно он проводил свой академический отпуск в путешествиях. В автобиографии он пишет об этом следующим образом:

«Оглядываясь на весь пройденной мной жизненный путь, я думаю, что я больше сделал бы для науки, если бы остался в Кенигсберге, так как там я чувствовал себя в среде борцов за неё, но, с другой стороны, я не сомневаюсь, что, оставшись там, я скоро стал бы инвалидом, если бы не случилось чего-либо похуже».

Первое своё крупное путешествие академик Бэр совершил в 1837 г. на Новую Землю. Началось всё с того, что 10 марта 1837 г. он принёс на заседание конференции Академии наук карту Новой Земли, нарисованную лейтенантом Августом Циволькой, и представил свои соображения по организации естественно-научной экспедиции. Академия проект одобрила, утвердив ассигнование поездки в размере 9385 рублей.

Уже 26 мая академик с немногочисленными спутниками отправился в Архангельск, где к учёным должен был присоединиться командир корабля Циволька. На Севере, однако, не всё пошло гладко: предоставленная в распоряжение экспедиции двухмачтовая шхуна «Кротов» была настолько мала, что не могла вместить ни коллекции, которые предполагалось собрать на Новой Земле, ни запас мяса, необходимый для путешествия.

«Как я ни был приготовлен к тому, что судно, предоставленное нам министерством, будет мало, но в действительности оно оказалось ещё меньше. В каюте могли лежать, вытянувшись только три человека, а нас было четверо, да ещё пятый, капитан судна, лейтенант Циволька. Все мы готовы были на всякого рода жертвы, например, спать на палубе, но ведь для того, чтобы наша поездка могла принести пользу, надо же было какое-нибудь помещение для сбережения шкур, скелетов и проч. В каюте едва мог быть поставлен стол в шесть квадратных футов, а если там кто-либо был занят разборкою растений, то остальные должны были выходить на палубу.

…Хотел взять для мяса живую корову: «Боже милостивый, погрузите корову на «Кротова»! С тем же успехом можно было бы погрузить «Кротова» на живую корову!» (Академик К. М. Бэр. Автобиография).

Чтобы решить проблему, пришлось нанять у двух архангельских охотников на моржей ладью «Святой Елисей», в каюте которой можно было разместить собранные коллекции. Управлял судном его владелец моряк-промышленник Афанасий Ерёмин, который по договорённости с Бэром попутно занимался на Новой Земле своим промыслом.

Путешествие имело большое значение с точки зрения методологии — Бэр провёл комплексное исследование территории, учитывая взаимозависимость множества факторов: метеорологии, геологии, ботаники, зоологии и др. Предыдущие учёные предпочитали просто регистрировать отдельные данные, не вникая в их взаимосвязи.

В результате этой трёхмесячной экспедиции Карл Максимилианович высказал предположение, что горные массивы Новой Земли являются продолжением Уральских гор.

Во время экспедиции были собраны экземпляры 100 с лишним (!) животных, а также 135 видов растений. Статья Бэра о вечной мерзлоте, опубликованная в журнале Лондонского королевского географического общества в 1844 г., стала первым в мировой литературе трудом в этой области и дала толчок к изучению вечной мерзлоты в Северной Америке.

Своё второе большое путешествие на север — в малоизученную тогда Лапландию — К. М. Бэр совершил в 1840 г. вместе с А. Ф. Миддендорфом — адъюнкт-профессором Киевского университета, автором ряда трудов по физической географии и зоологии, бывшим, как и Бэр, выпускником Дерптского университета. Результатом этой экспедиции стал подробный отчёт с картами, на которых было исправлено множество неточностей.

Дальше последовали и другие путешествия. В 1851 г. министр государственных имуществ, граф П. Д. Киселёв объявляет о своей готовности организовать и обеспечить всем необходимым экспедицию под руководством опытного естествоиспытателя для исследования рыболовства на Балтийском море. Но естествоиспытателя должен был назначить Министр народного просвещения, так как Академия наук входила в состав этого министерства. С этим предложением Министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов обратился в Академию наук. Выбор пал на академика Бэра.

Результатом этой поездки стал научный труд «Исследование о состоянии рыболовства в России». Организацию же поездки можно рассматривать как первое начинание министра государственных имуществ по организации более крупных промыслов Каспийского моря, имевших важное государственное значение.

На Каспии у России дела в рыболовстве тогда были сильно запутаны: некоторые знатные особы сделались тайными собственниками рыбных промыслов, другие получили крупные рыбные промыслы в подарок от правительства. Де-юре в то время действовал Указ Александра I от 1802 г., согласно которому морские рыбные промыслы не могут быть собственностью отдельных лиц и должны быть доступными для всех граждан, однако де-факто никто царского указа не соблюдал. Между тем хищнический лов рыбы частными промышленниками в устье Волги и на Каспии, в те годы дававших 1/5 всей рыбодобычи России, привёл не только к катастрофическому падению улова рыбы, но и грозил полной потерей этой главнейшей рыболовной базы.

По этой причине министр государственных имуществ решил получить ясную и полную картину о состояния каспийских промыслов. Академику Бэру было предложено возглавить экспедицию, которая была рассчитана на несколько лет, с тем, чтобы он обстоятельно изучил наиболее важные пункты рыбных промыслов по всему побережью Каспийского моря, прежде всего в Астрахани и в устье реки Куры.

Благодаря Бэру истинная причина падения улова на Каспии была установлена. И ею явилось отнюдь не оскудение природы, а стяжательство частных рыбопромышленников, хищнические способы лова и нерациональные примитивные методы обработки рыбы, названные Бэром безумным расточением даров природы.

Практические выводы из материалов, собранных экспедицией, К. М. Бэр изложил в своих «Предложениях для лучшего устройства каспийского рыболовства», в том числе идею заготовки впрок бешенки (каспийской сельди, получившей своё прозвище за неистовое движение косяков вверх по реке во время нереста), которая в силу нелепых предрассудков до этого шла лишь на вытопку жира. Более того, преодолевая упорное сопротивление суеверных рыбопромышленников, Карл Максимилианович собственноручно произвёл засол бешенки, при первой же дегустации убедив оппонентов в её исключительной доброкачественности и вкусовой ценности.

В результате предпринятых Бэром публикаций в российской прессе о полезных качествах бешенки в 1855 г. было продано 10 млн штук по цене 5 руб. за тысячу; в 1857 г. продажи выросли до 50 млн штук по цене уже 10 руб. за тысячу, тогда как прежде бешенка стоила 12 коп. за тысячу.

В результате на смену голландской сельди, ввоз которой в Россию прекратился из-за Крымской войны, пришла каспийская сельдь; её заготовка на миллионы рублей увеличила доходы страны.

Заметно улучшив ситуацию в отрасли рыбного хозяйства, Бэр «попутно» разобрался с тем, как вращение Земли влияет на форму речных берегов: в силу того, что планета вращается с запада на восток, вода с особой силой воздействует на восточный берег, который в итоге становится более обрывистым и крутым.

В 1860 г. Карл Максимилианович побывал на реке Нарове и Чудском озере для проведения опытов по пересадке в них лососей, а в 1861 г. — на Азовском море, куда учёный отправился для выяснения причин прогрессирующего его обмеления. В результате Бэром была опровергнута версия, в коммерческих целях широко пропагандировавшаяся местной каботажной компанией, о том, что обмеление якобы происходит за счёт балласта, выбрасываемого с приходящих кораблей.

В целом же итогом экспедиций, предпринятых Бэром — в Лапландию, на Кольский полуостров (1840), на Чудское озеро и Балтийское море (1851–1852), на Каспийское (1853, 1854, 1855–1857) и Азовское моря (1862) — стало собрание уникальных материалов по самым разным отраслям научного знания — ихтиологии, ботанике, зоологии, географии, гидрографии, геофизике, геокриологии, этнографии, антропологии.

 

Вместо эпилога

После своего 75-летнего юбилея академик Бэр жил на своей родине в Дерпте (1867–1876) и не прекращал научные работы, посвящённые теоретическим вопросам биологии. Великий учёный закончил свой жизненный путь 16 [28] ноября 1876 г. Похоронен на кладбище Раади (Тарту).

В письме своему товарищу Ф. П. Аделунгу от 25 декабря 1836 г. К. М. Бэр писал:

«…Я утешился только, когда понял, что здание нашего познания возрастает по собственным жизненным законам и отдельный человек может быть лишь кирпичом в этом здании. Назначение одного человека лишь в том, чтобы нести второй кирпич, служащий опорой для третьего».

Рассказом о Карле Максимилиановиче Бэре портал Tribuna.ee завершает публикации, посвящённые великим деятелям Эстонии, чьи портреты были изображены на кронах, использовавшихся в стране с 1994 по 2010 годы:

Художник Кристьян Рауд, 1 крона, https://tribuna.ee/tribute/19_mai_k_raud/;

Учёный Карл Эрнст фон Бэр, 2 кроны;

Шахматист Пауль Керес, 5 крон;

Фольклорист Якоб Хурт, 10 крон;

Писатель Антон Хансен Таммсааре, 25 крон;

Композитор Рудольф Тобиас, 50 крон;

Поэтесса Лидия Койдула, 100 крон;

Политик и писатель Карл Роберт Якобсон, 500 крон.

При подготовке настоящего материала в основном использована информация, изложенная в статье Гаджиевой Ч. С. «Карл Бэр — выдающийся естествоиспытатель XIX века» и в книге Райкова Б. Е. «Русские биологи-эволюционисты до Дарвина, материалы к истории эволюционной идеи в России», том II, издательство Академии наук, 1951 г.