Вячеслав Иванов: Россия как часть Эстонии
По поводу заголовка: если мы принимаем за истину постулат о том, что всё и все в нашем мире взаимосвязано(ны), то никакая это не гипербола. Россия является частью эстонской культуры, политики, экономики, общественной жизни и так далее — точно так же, как Эстония является всем тем же самым для России; и всю Европу точно так же можно перетасовать, да и весь мир…
Может быть, кому-то покажется особенно неуместной публикация, посвящённая взаимодействию эстонской и русской культур, именно сейчас, когда из повседневного обихода, да и из культурного ландшафта, тщаниями здешнего политического истеблишмента изживается всяческий намёк на саму вероятность подобных связей. Да и на противоположном языковом пространстве происходят те же процессы. И всё-таки…
«Запад советского паспорта»
Михаил Жванецкий в середине 70-х писал о Прибалтике (словосочетание «страны Балтии» тогда ещё не вошло в обиход) как о «Западе моего паспорта», где живут «высокие вежливые люди» и присутствуют «эти латинские буквы, которые поражают и умиротворяют…».
Для советского гражданина той эпохи, особенно «невыездного», побывать в Латвии, Литве или Эстонии было почти равнозначно поездке в Париж или Нью-Йорк, только без посредничества ОВИРа. И дело не только в модности такой поездки. Здесь и правда дышалось и смотрелось по-другому, чем, допустим, в Волгограде, Москве, Новосибирске или даже Питере. Может, ещё и потому, что советская власть пришла сюда на двадцать лет позднее, чем в остальные братские республики? Два десятилетия — период взросления целого поколения…
Отвечать принципу максимальности
В мае 1989 года в Таллинне состоялась республиканская конференция «Понятия и критерии национальной литературы», один из участников которой — шведский эстонец, учёный и литератор Энн Ныу — предложил довольно оригинальное определение:
«…Понятие и критерии эстонской национальной литературы могут и должны отвечать принципу максимальности, то есть охватывать всё, что хоть в малой степени связуемо с эстонскими языком, народом, землей, образом мышления и миром чувств… Всякая литература, в основе которой лежит эстонский материал, относится к эстонской национальной литературе независимо от того, где и на каком языке она создаётся…»
Звучит несколько максималистски, но это ведь не повод для безусловного отрицания самой идеи как одной из вероятных. И если мы соглашаемся взять «принцип Ныу» за основу, то будет позволительно расширить и использовать такую трактовку применительно не только к литературе, но и вообще к художественному творчеству.
В этом случае представителями эстонской национальной культуры становятся и Ф. М. Достоевский, и И. Лотарёв (Игорь-Северянин), и братья Стругацкие, и Василий Аксёнов, и Сергей Довлатов, и Андрей Тарковский, и Давид Самойлов, и десятки других знаковых фигур.
А если развернуть угол зрения на 180 градусов, то мы, без особой натяжки, можем признать, что небольшую по размерам Эстонию, с её локальным языком и довольно интровертной культурой вообще, сделали узнаваемой на уровне мировой аудитории Александр Солженицын, те же Василий Аксёнов и Сергей Довлатов etc…
В своей книге «Ремесло» Довлатов, который прожил в Таллинне три года, пишет:
«Три города прошли через мою жизнь. Первым был Ленинград. (…) Следующим был Таллинн. Некоторые считают его излишне миниатюрным, кондитерским, приторным. Я-то знаю, что пирожные эти — с начинкой. Таллинн — город вертикальный, интровертный. Разглядываешь готические башни, а думаешь — о себе. Это наименее советский город Прибалтики. Штрафная пересылка между Востоком и Западом. (…) Жизнь моя долгие годы катилась с Востока на Запад. Третьим городом этой жизни стал Нью-Йорк…».
По этому поводу писатель Юло Туулик ещё на первых Довлатовских днях, прошедших в Таллинне в 2011 году, сказал: «Быть в числе главных городов Довлатова — почётно!»
Еврей-колхозник
Одно из самых ярких впечатлений, иллюстрирующих отличия социокультурного пейзажа Эстонии от того, что наблюдалось в других регионах СССР, было получено мной благодаря работе в газете «Советская Эстония».
Я тогда занимал пост её собкора в Нарве. Поскольку у этого города не было своего сельского района, а «в нагрузку» к должности таковой полагался, то за мной закрепили Раквереский.
И вот звонит как-то завотделом местной сети и рабселькоров Ольга Петровна Атолайнен и велит срочно ехать в раквереский колхоз «Вяйке-Маарья», который был только что награждён орденом Трудового Красного Знамени и занесён в Книгу Почёта ВДНХ СССР. Хотели дать орден и председателю, но по причинам, которые станут понятны чуть позднее, ограничились безликой коллективной наградой.
По прибытии на место я не застал председателя в правлении, но был приветливо встречен его секретаршей. Не будучи полностью в курсе всех деталей, поинтересовался, чтобы зря не терять время, как же зовут руководителя столь знаменитого отныне сельхозпредприятия. И настоящим этнографическим шоком стал для меня её ответ:
— Борис Моисеевич Гавронский!
Во-первых, я никак не ожидал столкнуться с подобным словосочетанием в самой что ни на есть глубинке Эстонии (посёлок Вяйке-Маарья считается географическим центром республики). А во-вторых, тогда вообще, мягко выражаясь, непривычно было встретить такое имя применительно к человеку, занимающему такую должность.
Для несведущих поясняю. В те времена популярной была шутка: «У Армянского радио спрашивают: какой самый короткий анекдот? Армянское радио отвечает: еврей-колхозник».
А тут не просто колхозник, а председатель! И не просто колхоза, а миллионера, к тому же орденоносного! Кстати, понятной стала и причина, по которой орденом наградили не руководителя хозяйства, а весь колхоз «чёхом». Ну, не жаловал режим тех, кто имел «неправильный» пятый пункт анкеты!
Когда я рассказал об этом эпизоде работавшему в те годы в той же газете Сергею Довлатову, то его реакция стала своего рода композиционным аккордом, который превратил всю разрозненную, состоящую из отдельных фрагментов мозаику в завершённый литературный сюжет:
— Всё-таки классная страна Эстония! Здесь даже к анекдотам относятся серьёзно и основательно!..
…Он уехал из Таллинна в 1975-м. Но здесь живут люди, хорошо знавшие его, работавшие с ним в одной редакции, вместе с ним выпивавшие и закусывавшие quantum satis, переписывавшиеся с ним уже после его отъезда. На тихой таллиннской улице Вабрику (Фабричная — бывшая Рабчинского) стоит дом № 41, в котором он жил. В сентябре 2003-го здесь была торжественно открыта мемориальная доска с его именем, выполненная по эскизу Александра Флоренского из питерской группы «Митьки», чьими иллюстрациями снабжён изданный в начале девяностых 4-томник С. Довлатова.
Здесь читают и любят его книги. По-русски и по-эстонски: сборник рассказов «Компромисс» перевёл на эстонский язык друг и коллега Довлатова – Теэт Каллас. Знатоки утверждают, что перевёл классно, хотя язык Довлатова с трудом поддаётся лингвистической «перелицовке»…
Читайте по теме:
Комментарии закрыты.