Карантинные беженцы в русской деревне — заметки с Севера России

Жаль, что карантин закончился: люди уезжают. Хорошие!

— Смооок-он-зе-вооотааар*! — сейчас иногда на рассвете можно услышать над нашей северной рекой эту песенку. И дым над водой, понятное дело, тоже увидеть. Не то чтобы мы не знали Ричи Блэкмора или Яна Гиллана, просто они к нам ещё не заезжали. А песню-то знаем, как же. Только не пели давно. Один беженец с гитарой завёз, так мы сразу и вспомнили. Костерок на берегу, рассвет, лодки-удочки-рыбалка — так хорошо, что и спеть иногда тянет, не только хард-рок, конечно. Мы больше за спокойную лирику. За Бернеса, например. Или Отса. И беженца приучили.

Они у нас как появились, беженцы? Пару месяцев назад пронеслась весть, мол, страшные дела в России-матушке и в Европе-старушке творятся. Мол, людей по домам запирают, проходу не дают, погулять не сходишь — рази что с собакою. И с пропуском. А если у меня, например, нету пса? Корова есть, а пса нету — я теперь выйти подышать как следует права не имею? Утешил кто-то: нет, это только городских касается, там у них в городах всё не как у людей, там совсем беда. У нас всё как обычно, никакой нам изоляции не светит — мы и так от всех, слава Богу, изолированы. Так что живи со своей коровой, гуляй, хоть танцуй с ней.

Мы-то изолированы? Ссыльный край? Макар с телятами не доходил? Сколько раз убеждались: чуть что в стране — сразу ведь к нам едут. Тут же вспоминают и про доступность, и про не такие уж дали, и про Макара даже. Приезжают с виноватыми физиономиями: забыли про родную деревню, ой простите, мужики! Нам што — извинился, дак ладно. Садись да вспоминай. Как вспомнишь, иди поработай. Забор сходи поправь. Стекло в бане вставь. Воды наноси. Трубу почисти. Поможем, чего там. А про жизнь на рыбалке расскажешь. В общем, народ к нам ломанулся, если честно. Давно столько не было — будто в те времена вернулись, когда пароходы ходили, школы работали, а у каждого дома во дворе штук по пять детишек играли. Идёшь такой по дороге, а тебе отовсюду «Здравствуйте» говорят. Хорошо дак.

Приехали действительно беженцы: говорят, в столицах все в конурах своих сидят, нос на улицу не кажут, чуть куда ногу не туда поставил — плати, мил человек, штраф. А уж если вышел, то чтобы в маске во всю морду и в перчатках — от них потом прыщи и дышать невозможно.

«Дак чего не тут-то не снимешь?» — это Вова-цыган говорит. Он у нас тем прославился, что у него три года назад коня спёрли. Еле отыскали потом. «А что, тут можно без маски? И перчатки не нужны?» — ошалело так спрашивают. «Сожги всё это дело в печке. Или в мусорку выбрось». Так хоть на людей похожи стали.

Деревня принимает и «прихиндеев», и священников

Но не все, кто без маски, человек. Это насчет мусора. Беженцы из Москвы (или из Питера, уж не помним) привезли с собой какого-то бедолагу-разгильдяя. Про таких Евстигнеев в «Зигзаге удачи» говорил: «Прихиндей». Как его, спрашивается, ещё назвать, если он швыряет свой мусор прямо на дорогу? Это у нас-то. Идёт, главно, курит, а чинарик свой нет чтобы в урну — на дорогу. Мы думали сначала, по невнимательности. Ладно — подобрали. А он второй, третий раз. Ещё и акает: «Паамойку свааю пааближ пыставьте — таагда пыгаваарим». Серёга помолчал-помолчал, потом тракторок свой взял, по дороге проехал пару раз, а мы собрали весь мусор за неделю, в ковш ему тоже кинули — и всё это дело через прихиндеев забор высыпали. Аккурат до окна пришлось. Тот выскочил, акать начал, трясётся: одно его слово, и мы тут все узнаем, кто он такой да с кем он в родстве. Серёга его за шею приобнял, пригнул немного: «Тут обрыв, под ним — река. У нас в селе должно быть чисто. А тут ты акаешь. Это как-то взаимосвязано». Немногословный он. Но прихиндей намёк понял. Бросил ли курить, не знаем, но у дома поставил урну с крышечкой. Вовка-цыган говорит, алюминиевая.

Священник еще приехал. Он хороший, из настоящих. Сразу дом приходской поправлять начал, перезнакомился со всеми. В душу не лез, просто познакомился. Видать, знает, как в деревне себя вести надо. Да и вообще с людьми. Говорит, в городах служить нельзя, даже церкви позакрывали – «полнейшая, говорит, саноизоляция. Можно в вашей церкви послужить?» А мы только рады — у нас и служба-то раз в сто лет: «Давай, батюшка! Звони епископу, всё с ним решайте, а как договоритесь, дак мы и рады». На Вознесение у нас народу было — никогда столько не видал, даже в Питере. После службы потом чай пили с рыбниками, так батюшка весь обрадовался: «Так у вас хорошо, что и уезжать не хочется — век бы здесь и жил с вами. Потому что вы хорошие тоже». Мы аж разулыбались, что в наших краях случай редкий.

У нас ещё то хорошо, что интернета нет. Цыгана Вовки хватает. То есть никто не виснет перед монитором с тупым видом, никто за полночь фильмы не смотрит. Надоели новости — посылаем Вовку подальше, и все дела. Поэтому панике, которую распространяют всякие СМИ по городам и весям, мы практически не подвержены. Мы ей сначала подверглись без всякого интернета: в конце мая такое наводнение началось — мама не горюй. Река не просто из берегов вышла: она по глупости четыре дома в низинке затопила. Вот тут взгрустнёшь, конечно. Знаете, как справились? Всем миром. Опять же, спасибо «беженцам»: те увидели, что могут быть полезными, помочь чем могут, сразу какие-то работы устроили, звонить своим в Москву-Питер начали, чтоб людям одежду, продукты привезли. Прихиндей даже нарисовался, с лопатой и телефоном прибежал. И не акнул ни разу, когда звонил, такие дела, брат ты мой. Мы сразу и помирились все. Нет худа без добра, получается: из-за карантинов народ вернулся в село, из-за наводнения сдружился и уезжать не хочет.

Не то чтобы мы за ваши там карантины — ни в коем случае. Мы за умение людей помогать друг другу. И за рыбалку на рассвете. Так что приезжайте. У нас не только «смооок-он-зе-воотер» поют.

*»Smoke on the Water» — песня британской рок-группы Deep Purple.