Лана Гогоберидзе: Я верю в солидарность, в эту самую замечательную выдумку человечества

В программе «Тёмных ночей» были показаны два фильма Ланы Гогоберидзе: классический «Несколько интервью по личным вопросам» (1978) и новый, «Мать и дочь, или Ночь никогда не бывает полной», работу над которым Лана Гогоберидзе закончила в прошлом году.

Кхалбатоно (уважительное обращение к женщине на грузинском языке) Гогоберидзе в свои 96 лет энергична, обаятельна и потрясающе мудра. Брать у неё это одно интервью по не только личным вопросам было настоящим наслаждением.

В фильме «Мать и дочь, или Ночь никогда не бывает полной» Лана Гогоберидзе отдаёт дань любви и памяти своей матери, первой грузинской женщине-кинорежиссёру Нуце Гогоберидзе (1902–1966), судьба которой была трагична. Муж Нуцы и отец Ланы, Леван Гогоберидзе, был расстрелян в 1937 году, вслед за тем арестовали и Нуцу; её фильмы «Буба» (1930) и «Ужмури» (1934), которые сегодня без колебаний можно назвать шедеврами, были запрещены. В конце 1937 года её арестовали, отправили в ГУЛАГ на Воркуту; освобождена Нуца Гогоберидзе была уже во время хрущёвской оттепели; в кино не вернулась и не хотела говорить о кино…

 

Всегда найдётся распахнутое окно

«Ночь никогда не бывает полной…» — первая строка из стихотворения Поля Элюара, любовь к поэзии которого перешла от матери к дочери: «La nuit n’est jamais complète». Есть русский перевод Михаила Яснова, кстати, переводившего и стихи эстонских поэтов тоже:

Ночь никогда не бывает кромешной
Я говорю я утверждаю
Что даже в самой чёрной печали
Всегда найдётся распахнутое окно
Окно залитое светом
Всегда найдётся мечта которая бодрствует ночью
Желанье которое хочет сбыться
Голод который нужно унять
Щедрое сердце рука открытая другу
Заботливые глаза
И жизнь готовая с кем-нибудь поделиться жизнью.

И фильм — об этом!

— Кхалбатоно Лана, расскажите, пожалуйста, как создавался этот фильм.

— Я считала своим долгом сделать этот фильм. Но у меня в руках ничего не было для этого. На пустом месте надо было рассказать всю историю визуально, не имея никакого материала. Это было довольно трудно. Вы знаете, когда я решила, что я могу сделать этот фильм? Когда я нашла возможность воссоздать в фильме Синюю комнату. Синяя комната — это из нашего дома, с ней связаны мои детские воспоминания. И когда я увидела возможность воссоздать эту атмосферу, это пространство, то ожило всё, что для меня было связано с детством, с мамой.

— В фильм вошли фрагменты из снятых вашей мамой картин «Буба» и «Ужмури». Они ведь считались утраченными?

— Да, но, к счастью, они нашлись в Госфильмофонде России в Белых Столбах под Москвой.

—Известно, что это огромное хранилище, где лежат сотни тысяч коробок с плёнками, и в этом богатстве бывает нелегко найти нужный фильм

— Да, вы можете представить себе, насколько всё было трудно. Началась переписка с Москвой; нам сообщили оттуда, что материалов об этих фильмов не сохранилось. Я искала в архивах Грузии, где только можно — ничего не было! Даже спускалась в подвалы жилых домов, в которых раньше жила моя мама, — вдруг там, в подвале, среди пыли и обломков прошлого, блеснёт крышка жестяной круглой коробки с кинолентой. Ничего такого не было. Я поехала в Москву. И там, уже с помощью настоящих архивариусов удалось обнаружить оба фильма. Сначала открылась нам «Буба», это дало надежду, что отыщется и «Ужмури». Нашёлся! Я начала смотреть эти фильмы, и для меня они стали открытием.

 

Все мы были как-то вместе

—Я должен сказать, что даже те кадры из них, которые вы включили в «Мать и дочь», поразительны. Эти фрагменты говорят о том, что ваша мама совершенно самостоятельно повела грузинский кинематограф по тому же пути, который избрал европейский экспрессионизм конца 1920-х — начала 1930-х. Вы согласитесь с этим?

— В каком тo смысле, наверно, это так. Я ведь не киновед, я делаю фильмы, а не пишу о них, с этой точки зрения я не оценивала мамины фильмы, но то, что это новаторское кино и кино европейское, для меня несомненно.

— Меня потрясли кадры из «Ужмури», в которых в трясине тонет корова. И как она пытается выкарабкаться, и как её вытягивают.

— Вернее, там был вол. Да, это поразительно.

—А потом в том же болоте тонет человек. Но и его спасают.

— Возможно, тогда маме настоятельно посоветовали, заставили сделать такую концовку эпизода, что-то вроде советского хэппи-энда, но возможно и другое понимание, которое идёт от внутреннего ощущения того, что человек в мире всё же не останется один на один с опасностью. Его спасают другие люди. Он в том эпизоде не сам спасся.

— Вы верите в то, что человека, оказавшегося на краю гибели, ведь болото можно понимать и как метафору, непременно спасут? Или ему в подобных случаях остается полагаться только на себя самого?

— Я верю солидарность, в эту самую замечательную выдумку человечества. Только люди могут быть солидарны. У животных если в стае появился слабенький, он погибнет. А солидарность людская — это наша возможность. Наш тренд. Наше будущее. Сегодня, к сожалению, о том, что солидарность объединяет людей, приходится говорить всё реже и реже. И всё сильнее ощущается опасность, что мы возвращаемся куда-то назад. Это связано с выборами и в США, и у нас. И с тем, что Россия делает с Украиной.

— Скажите, творческая манера вашей мамы на вас повлияла?

— Знаете, к тому моменту, когда я увидела фильмы моей мамы, я уже сняла все свои фильмы. Но я просто была поражена тем, какое кинематографическое видение в этих фильмах. Острый взгляд. Когда словами говорить ничего не надо, всё скажет изображение.

 

— Мне кажется, это вообще характерно для грузинского кино. Очень выразительный визуальный ряд, можно смотреть, не понимая ни слова, но всё равно составить чёткое представление о том, что происходит, каковы конфликты, на чём они замешаны. А из коллег кто-то на вас повлиял?

— Сказать, что кто-то влиял не могу. Но мы все были очень близки по творческой манере. В 60-е годы мы все окончили ВГИК: братья Эльдар и Георгий Шенгелая, Отар Иоселиани, Тенгиз Абуладзе. Все мы были как-то вместе. Я даже могу сказать, что мы участвовали в создании фильмов друг друга. Однажды Эльдар Шенгелая сказал мне, что я ему подсказала конец его фильма. Там, где арба взлетает в небо.

— Я помню этот фильм, «Чудаки», он был одой безумным человеческим грёзам, которые освобождаются от оков приземленного здравомыслия. И там — до того, как они взлетели в небо, был такой эпизод: человек, сидящий в тюрьме, проламывает стену, надеясь выйти на свободу. И попадает в другую камеру…

— Когда Эльдар сказал: это ты подсказала мне такой финал, я уже не помнила об этом. Зато помню, каким лучом света в тёмном советском прошлом было наше кинематографическое сообщество. Нас приглашали на различные международные фестивали, и, несмотря на сопротивление чиновников Госкино СССР, мы показывали свои фильмы миру. О грузинском кино говорили просто как о грузинском, не как о советском кино. Это был такой феномен.

Можно ли найти дорогу к храму?

— А сейчас?

— Начиная с 1990-х, мы все эти годы ощущали себя по-настоящему независимыми и свободными. И когда нависла какая-то опасность возвращения назад, к прежним временам, это для нас невыносимо.

— В вашем фильме «Мать и дочь…» звучат такие слова: «Я стою на перекрёстке, и каждая из дорог может оказаться фатальной…»

— Моя мама сказала это в 1934 году.

— И в этот момент мне вспомнилась финальная реплика из фильма Тенгиза Абуладзе.

— Про дорогу к храму?

— Да. Как вы думаете, сейчас мы можем найти ту дорогу, которая, образно говоря, ведёт к храму?.

— Может быть, это подсказано какими-то чертами моего характера, но я твёрдо уверена, что эта дорога есть, и все вместе мы её пройдём. С достоинством.

 

— Для меня «Мать и дочь…» стали антологией картин — ваших и вашей мамы. Из ваших фильмов, кадры из которых вошли в эту картину, я не видел только «Вальс на Печоре»…

— Он был снят в 92-м году, когда Советского Союза уже не существовало. Раньше мне не позволили бы снять такую картину. Но это было то, о чём я всегда хотела сделать фильм. И для этого поехала на Крайний Север, туда, где когда-то в лагере отбывала срок моя мама. Мать и дочь. Образ матери.

—Этот же мотив есть и в «Нескольких интервью по личным вопросам»: мать главной героини, которую сыграла Софико Чиаурели, возвращается из лагеря. Мотив насильственно разлученных…

— Да, и вот вам пример солидарности. В 1937 году всех детей, чьи родители были арестованы как враги народа, или почти всех, во всяком случае иных случаев я не помню, взяли в свои семьи родственники или друзья арестованных. После ареста мамы я жила в семье дяди Раждена. Потом арестовали и его. И тогда меня взяла к себе сестра моей мамы, моя тётя.

В России огромное количество детей, чьи родители были репрессированы, попали в специальные детские дома для детей врагов народа. Ужасные заведения! А у нас почти никто в такой детдом не попал.

Женщина бывает храбрее, чем мужчина

— Известно, что вы были президентом Международной ассоциации женщин-кинорежиссёров…

— Да, KIWI, Международная организация женщин-кинорежиссёров. Наша «штаб-квартира» была в Венеции. Очень интересная международная организация, но парадоксально, что она распалась после распада Советского Союза. Они нам помогали. Почему-то! Они вкладывали деньги в эту птицу КИВИ. А потом, когда СССР рухнул, спонсоров не нашлось.

— Есть ли особое содержание у понятия «женский фильм»?

— Я считаю, что женский взгляд на мир отличается от мужского. И поэтому, если он выражен в кинематографе, это очень своеобразное явление. Отдельная глава в истории кино.

Однажды, уже не помню, после какого фильма, мне сказали: «Молодец, Лана, ты сделала настоящий мужской фильм». Я была возмущена. Я не хотела делать мужские фильмы. Мы, женщины, тоже люди.

— И, кажется, даже чуть больше. Мне обидно это говорить, но часто кажется, что это так.

— Лично мне сказал это Габриэль Гарсиа Маркес. Я с ним встретилась на Кубе. Он пришёл на просмотр моего фильма «Несколько интервью…» и потом пригласил нас к себе домой. Меня и узбекского режиссёра Али Хамраева, вместе с которым меня послали на Кубу. И там Маркес сказал мне: «Основная мысль, которую я прочёл в вашем фильме, в том, что женщина делает фильм гораздо лучше и благороднее нас, мужчин, которые с присущей нам грубостью всё разрушают, к чему прикоснутся». Почему он это вычитал из моего фильма? Ведь там я об этом совсем не думала.

 

— Но там есть отношения героини Софико Чиаурели с мужем, и видно, насколько героиня тоньше, деликатнее — и в какие-то моменты храбрее, чем мужчина. Ведь иногда женщина бывает более храброй?

— Честно говоря, я с вами согласна. Были такие трудные моменты в нашей жизни, нашей борьбе. Бороться вообще присуще человеку, и это очень сильно проявлялось при таком режиме, какой был в Советском Союзе. Борьба шла постоянно — и я замечала, что мои друзья-мужчины чаще уходили от острых вопросов, чем женщины. Да и сейчас женщины борются против цензуры, против давления властей, более решительно, чем мужчины.

— Вас называют феминисткой.

— В 1978 году в Париже, после «Нескольких интервью по личным вопросам», меня спросили: вы феминистка? Я не знала, как ответить, я понятия не имела, что такое феминизм. В СССР его не существовало. Но постепенно я пришла к выводу, поняла, что я действительно феминистка. Потому что высоко ценю женщин и считаю их солью земли. И сутью всего сущего.

Читайте по теме:

Гран-при PÖFF-2024 завоевала «мрачная сказка» из Монголии

Арко Окк о фильме «Я родился в гараже»: Вы должны знать, кто автор самых крутых домов…

PÖFF-2023 — субъективные заметки