Женщины Пушкина и Лотман в столице юмора — какие традиции хранит одесситка Анна Мисюк

Познакомьтесь, наша собеседница — историк-консультант Анна Александровна Мисюк. Ведущий методист Одесского литературного музея, автор многочисленных публикаций, посвящённых еврейской литературе и истории, а также современной литературе Израиля. Автор «Краткого очерка истории евреев Одессы», «Путеводителя по еврейской Одессе», «Куда бы вас послал классик?» и многих других.

 

— Начнём, пожалуй, с одной истории из жизни: «Пушкин — наше всё».

— Дело было так. Летом литературный музей получал заказы на лекции в санаторных клубах. «Пушкинская» тема пользовалась спросом, но в особом курортном варианте. Дабы не мучить публику, разомлевшую от моря и солнца, академизмом, я изобрела лекцию под названием «Лирические героини одесского года». Амалия Ризнич, Каролина Собаньская, графиня Воронцова, посвящённые им стихи, лёгкие исторические анекдоты из истории одесского общества пушкинской эпохи — всё вместе сплеталось, как мне казалось, в непринужденную болтовню о несомненной классике, благосклонно выслушивалось публикой в самую ужасную жару, и я радостно проводила эти часы в курортной зоне от Аркадии до Золотого Берега вместо того, чтобы изнывать в духоте центра.

И вдруг… Завершив свои речи под привычные аплодисменты, я спросила, есть ли вопросы и замечания, — ну зачем это мне понадобилось? Наверное, неохота было нырять в жару из прохладного, затенённого до сумеречности зала.

И он встал в третьем ряду (всего-то было заполнено рядов пять), светловолосый худощавый человек с суровым лицом, но что была суровость этого лица по сравнению с разгневанным голосом, который обрушил на меня вопрос: «Как вы могли сказать о Пушкине такое?!». Не побоюсь банальности — я похолодела, я не могла вообразить, что такое? Рука заведующей клубом, которая уже уверенно выводила на моей путёвке привычное «лекция прочитана на высоком…», замерла… Публика, направившаяся к столовой, замерла тоже и уставилась с крайней заинтересованностью.

«Это же сам Пушкин! А вы такое о нём!» Он кипятился не на шутку, и не помню уже, как через этот каскад возмущения пробился мой вопрос о причине: «В чём дело? Ради бога, что не так?»

«Как это что?! Вы сказали, что за целый год у Пушкина было всего три женщины! Три! За год! У Пушкина! Да у меня больше бывает! За год-то! А это ведь Пушкин! Наша слава! Классик…»

«Вы понимаете, я ведь не говорила о любовных связях, их было больше, намного, но — знаете — на лекции… я только о тех, кто вдохновил на стихи, а так, конечно, больше, гораздо больше, тем более Одесса, вы же понимаете…» Народ вокруг толпился (кажется, на лекции их было меньше) — внимание, молчание…

Мой оппонент кивнул, согласился как-то неожиданно сразу: «Да, которые вдохновляют — этих меньше, да, у меня тоже намного меньше, а это тем более Пушкин. Благодарю».

Народ разочарованно потянулся к выходу вслед за мятежником, кто-то ему в спину сказал уважительно: «Инженер… из Харькова…» Заведующая клубом зачеркнула начатую строчку и написала: «Лекция вызвала повышенный интерес аудитории». А я с тех пор твёрдо помню, что «Пушкин» — это действительно наше «все».»

— Злые языки утверждают, что сегодня от Одессы остался лишь исторический миф, основанный на легендах и литературе. Как, по-вашему, в сегодняшней Одессе процветает культурная жизнь, город развивается?

— Этот  «миф» — замечательный культурный феномен.  Его отсвет до сих пор оживляет одесскую художественную (разных  видов)  жизнь. С чем плохо, так это с архитектурой. А о развитии города-миллионника в наше время я не знаю, что и сказать.

Мне часто приходится слышать от молодых людей: мы боремся с одесским мифом. Ребята, что это за битва муравья с готическим стилем?! Что это вообще такое — с мифом бороться?! Вы задумайтесь — миф же появляется не случайно. «Мы сейчас придумаем новый миф» А ну, попробуйте. Я хочу на это посмотреть. Вы можете придумать новый политический слоган, но не миф. Одесса действительно такое обиталище городского мифа. Далеко не все города удостаиваются иметь свой миф. Или, например, говорят: «Вот почему все думают, что Одесса — город бандитов. Не было здесь никаких бандитов. Вот я вам покажу полицейский архив». Но не в этом же дело! [смеётся] Одесса обладает этой «славой» не потому, что здесь совершали больше уголовных преступлений. Есть в этом какой-то другой смысл. И, конечно, не Бабель это придумал. Ведь есть книги об уголовниках Киева, уголовниках Москвы — причём в тот же самый период, о котором Бабель писал в «Одесских рассказах», но почему-то у этих городов не появилось такой криминальной славы. Так подумайте именно об этом — в чём культурный смысл этого мифа? Одесса — это город, который жил и строился по своему культурному вектору — вопреки той империи, на территории которой родился. Именно поэтому, благодаря культурному вектору, получилось такое чудо, когда вся страна катилась назад, чудо из-за сопротивления. Чудо, которое врастает в какие-то трещины, которое не подчиняется ни законодательству, ни общей парадигме, а рождает свою парадигму, свою форму деятельности, форму отношения, форму коммуникаций.

Может, поэтому одесситу так было свойственно всегда улыбаться, потому что он всегда видел жизнь с двух сторон — как положено и как стоит жить.

— А вот как культурный феномен Одесса имеет национальность?

— Нет. Одесский культурный феномен в том-то и заключается, что национальности он не имеет. Одесса стала городом-новацией. Я вот видела в Facebook ликование, что наш украинский проект берёт верх над имперским проектом. Это неправильно, потому что весь культурный смысл Одессы как раз в том, что она не имперская. Одесса не вписывалась в имперский проект. Да, политическая воля России простиралась до этого берега. Но если бы она только простиралась, то мы бы сейчас говорили не об Одессе, а о Николаеве, Херсоне или Севастополе… Чувствуете? — совсем другое дело. В Одессе осуществился внеимперский проект. И вот это интересно! И вот это значимо!

— Как Вы попали в Тартуский университет?

— Есть такое определение нудного человека: это тот, кто на заданный вопрос начинает подробно излагать, как было дело.

Я, кажется, себя особенно нудным человеком не  считала, но сейчас хочу начать с 1968 года, когда на Дерибасовской возле книжного прилавка я встретила бывшую ученицу моей мамы, которая радостно вступила в разговор, увидев свежекупленный томик Тынянова у меня в руках. Я тогда закончила  8-й класс и уже твердо решила поступать на филологический.  «Если на филологический, то только к Лотману в Тарту», — твёрдо сказала Люба. Сама она училась там и перешла на 4-й курс.  Люба настаивала, что это единственный филфак в Союзе, где стоит учиться. Я поверила ей сразу и безоговорочно. Мои родители только отмахивались, когда я заявила о своём решении. Они считали, что за два года можно много раз передумать. Я не передумала, но родительского согласия не было, особенно жёсткой была позиция отца. Он считал, что в 17 лет уезжать за 2000 километров от дома, можно только по жизненным показаниям. Я уже думала, что придётся мне из дому бежать и даже припрятала паспорт и  договорилась с сочувствующей тёткой о денежном займе… Но… После выпускного отец спросил, что я думаю делать, и я повторила, что хочу поступать в Тартуский университет. И вдруг он ответил согласием без всяких дополнительных уговоров. Так, 7 июля 1970 года, я прилетела в Таллинн. Секрет своего согласия отец мне раскрыл за несколько месяцев до своей смерти, когда уже жил в Израиле. Оказывается, когда шли выпускные экзамены, отца вызвал к себе его начальник. Должность мой папа занимал довольно заметную в областной администрации (облисполкоме),  хоть и не номенклатурную. Так вот, отцу моему  пришлось выслушать, что его дочь при всех своих похвальных грамотах и прекрасных аттестатах не может претендовать быть студенткой стационара одесского филфака, она должна сразу поступать на вечерний, а лучше — заочный… «Твоей должности недостаточно, — говорил начальник, — не занимайся нервотрёпкой и не пытайся кого-то просить…». Вот после этой беседы моё желание поступать в Эстонии и поддержала вся семья.

 

— У Вас были разные учителя, чем от них отличался Юрий Михайлович Лотман? Что он Вам дал, какие навыки привил?

У меня был один  Учитель — Юрий Михайлович Лотман. Он научил меня пониманию и анализу  текста.

— Как Вы этим пользуетесь по жизни?

— Экспозиция Одесского литературного музея строилась по  Лотману. Когда он  осматривал музей, то легко узнавал композиции, воплотившие его концепции.

— Вам удалось заразить Юрия Лотмана любовью к Одессе? 

— Одессу Юрий Михайлович знал хорошо. У него были здесь друзья. Бывало, что со мной он передавал им письма. Так я познакомилась с историком  В.С. Алексеевым-Поповым и С.Я. Боровым (единственным на тот момент в Советском Союзе историком финансов).

 

— Кто Ваш любимый эстонский писатель? А одесский?

— Я очень ценила и ценю исторические романы Яана Кросса. Литературные образы Одессы — это моя специальность. Я 40 лет проработала в Одесском литературном музее. Но, если говорить о личном читательском интересе, то я выбираю книги О. Рабиновича, В. Жаботинского, И. Бабеля.

— То, что еврейская литература повлияла на культурную жизнь Одессы — это все знают, а вот как повлияла одесская многонациональность на еврейских литераторов?

— Прекрасно повлияла, о чем блестяще сказано у Жаботинского.

— А есть ли еще неоткрытые страницы в истории одесской литературы? 

— Не могу сказать о неоткрытых, но непрочитанные есть.

— Над чем Вы сейчас работаете?

Сотрудничаю в группе университета Бар-Илан, работающей над историей израильской русскоязычной литературы.

Пользуясь случаем, хочу поблагодарить за возможность вспомнить и соприкоснуться с горячо любимой Эстонией.  Литография с изображением alma mater всегда со мной, куда бы я ни переезжала.

Читайте по теме:

Лооне Отс: Эстонцам нужно поучиться у Одессы радоваться жизни