Память без слов, или Как рождаются образы войны

С Денисом Стритовичем побеседовала автор информационного портала фонда «Русский мир» Анна Лощихина.

— Кроме «Скорбящей матери» среди ваших работ — памятник «Военным врачам и медицинским сёстрам» в подмосковных Химках, памятник Советскому солдату на «Самбекских высотах» под Ростовом-на-Дону, «Аллея Героев Советского Союза — уроженцев Чечни» в Грозном, памятник детям войны в Архангельске. Почему ваша тема — война?

— С детства я лепил солдатиков. Это была как игра, нравилось. И быстро понял, кем хочу стать. Ясное дело, что помогли родители. Мой отец, художник Анатолий Стритович, родом из Новгородской области, начинал работать с известным режиссёром Анатолием Васильевым. Потом отец переехал в Уфу, служил в театрах Башкирии. Мама, Марина Григорьевна, тоже художник. Ну, и у меня пошло-поехало. Я благодарен своим родителям. Они мне подсказали, как определиться в жизни: сначала поступил в Московское художественное училище прикладного искусства, потом — в Московскую государственную художественно-промышленную академию имени С. Г. Строганова. Так и получилось, что выбор у меня из семьи, а солдатики — мой детский выбор, который рос, рос и вырос вместе с солдатиками.

— Почему, на ваш взгляд, самыми известными становятся именно работы о войне?

— Все эти работы о жизни, о том, как выстоять, как остаться человеком в нечеловечески трудных условиях. Тот же памятник детям войны в Архангельске, его образ — пирс, по которому идут дети — мальчик, юнга Северного флота, и девочка, которая везёт сани с рыбой. Мальчики воевали, девочки, голодные, работали за взрослых. Тащить по бездорожью мешок рыбы мужику-то тяжело. А тут ребенок везёт не домой, а чтобы сдать на фронт. Взамен дети получали… два килограмма сайки.

Как это передать в камне? Тут важно: попал или не попал. И в мысль, и в её восприятие людьми. Если не попал, то это бесконечные ошибки. Чтобы попасть, слушал воспоминания, «обозы» воспоминаний, потом показывал ветеранам лепку. Чтобы не делать ошибок, снова слушал…

 

А то, что вектор интереса людей опять развернулся в сторону Великой Отечественной войны, — это нормально. Многие памятники — как память: от времени начали стираться и разрушаться. Делать их, как раньше, не получится: другие люди родились. Иначе чувствуют. И то, что памятники воссоздаются, это и есть обновляемая память без лишних слов.

Меняется и угол зрения памяти. Воевали ведь не только солдаты, но и женщины, старики, дети —  все в тылу работали фронт, на победу. Это достойно памяти.

Так по кусочкам и складывается историческая память, у меня — через лепку. И для меня нет разницы: солдат, врач, ребёнок, мать. Главное — вылепить образ человека пластически точно и художественно честно, без лакировки.

— Но вот ваша модель памятника «Город трудовой доблести» не привязана ни к конкретной местности-климату, ни к городу. Почему?

— Не совсем так. Эскиз стелы «Города трудовой доблести» мной обдуманно разрабатывался без привязки к конкретной территории, чтобы как символ он встал в любом месте. Как образ памяти, её облако. Это принцип, видение, в этом идея, но она и в том, чтобы стела легко была адаптирована под конкретный город с его историей и архитектурными особенностями.

В России 21 «Город трудовой доблести». Нашей мастерской разработано уже двадцать вариантов стел. Когда город выбирает какую-то из них, начинается работа по конкретной привязке к местности. И тут есть простор для творчества. В каждом городе проводится подготовительная работа. Все творческие решения определяются в сотрудничестве с администрациями, с учётом мнения местных жителей, рекомендациями архитекторов, историков, краеведов.

Так, через экспертизу, родились образы стел: Челябинск — «Танкоград», Ульяновск — патронные заводы, Сибирь — топливо, Екатеринбург — вагоны, Ижевск — «Калашников», Саратов и Самара — хлеб, а все вместе — победители, «Города трудовой доблести». И работа над образами продолжается.

Это нормально, когда кому-то что-то не нравится, кто-то хочет сделать ещё лучше, а то и довести до перфекционизма. Куда же без этого?

— Негласно многие скульпторы знаком качества или признания считают шанс поставить свою работу в Москве или Санкт-Петербурге…

— В Москве поставить свою работу не всем удаётся. У меня в Москве стоят несколько работ. Среди них трудно давались памятники первому и последнему царям династии Романовых — Михаилу Фёдоровичу и Николаю Второму. Искал связь со временем, с нами. Понял, что грамотнее увязать героя с местом. Как, кстати, и памятник хирургу Валерию Шумакову, тоже в Москве. Но необязательно большой город даёт большую идею. Мне вот очень дорог — и творчески, и по тому, как я выложился, — памятник святому преподобному Елисею Лавришевскому в Лавришевском монастыре в Беларуси.

Монастырь ещё и поискать надо. Он стоит в Новогрудской и Лидской епархии Белорусской православной церкви, самый ранний по времени основания из действующих мужских монастырей в Беларуси. Ставили там, где проповедовал святой, — близ деревни Гнесичи, вокруг леса, далековато не то что до города Гродно, но и до районного центра. Но место атмосферное — Неман течёт, как лента, леса успокаивают, «пряничные» домики вокруг…

 

— Правда, что художника «делает» место, где он родился?

— Корни у меня в Беларуси, учился в Москве, это тоже рождение, а родился в Уфе. С Уфой у меня связано многое. Все мои родные там, я каждый год приезжаю на малую родину. Это всегда событие. Я и дочку в Уфу везу, и всю московскую родню. Это заменяет отпуск. В Уфе я всё ощущаю на уровне фраз, диалектов, кухни. Это банально, но тем не менее как раз эти вещи и цепляют душу. И я рад, что меня туда зовут работать.

Первыми были бюст просветителю, священнику, автору первого эрзянского букваря Авксентию Юртову и памятник Герою Советского Союза Минигали Шаймуратову. Они оба для меня стали учителями истории.

Да любая из тем, за которую берёшься, требует понимания. Вот памятник кураисту в Башкирии… Мне друг показывал и рассказывал про этот удивительный инструмент (курай — башкирская и татарская длинная флейта — Ред.). Я долго слушал, как он по-разному звучит. Кураист — это глыба. Когда он играет, у него меняются осанка, выражение лица. В скульптуре куча нюансов связаны с движением. Так ловишь характер, чтобы его передать. Для этого необязательно в этом месте родиться, но через быт — еду, разговоры, привычки, особенно если они усвоены «кожей» с детства, — легче поймать нечто, что сделает работу небанальной.

 

— Всё же позвольте банальный вопрос — какую из своих работ вы считаете лучшей?

— Каждую. Особенно когда над ней мучаешься, думаешь, лепишь. Когда проходит время, остываешь. На холодную голову приходит оценка. Иногда ею ни с кем делиться неохота. Хочется переделать. Бывает и такое. Но… любви к той работе, как к близким, это не убавляет.

— Есть ли у вас работа мечты?

— Та, которую делаю в конкретное время. Из последних — создание памятника человеку, который основал кавалерийскую школу в Российской империи. С разными людьми долго говорил об этом. Пришли к выводу: больше всего для русской кавалерии сделал маршал Будённый. Он был не только красным генералом, он — полный Георгиевский кавалер царской армии, офицер-кавалерист, который учился в императорской школе в Петергофе. И у меня появилась идея слепить Будённого с усами, но только в царской форме… Невероятно? А это факт. Это как возвращать людей из небытия…

Справка

«Город трудовой доблести» — почётное звание, установленное законом РФ от 1 марта 2020 года «в целях увековечения подвига тружеников тыла во время Великой Отечественной войны 1941—1945 годов». 21 город России удостоен звания «Город трудовой доблести» — это Екатеринбург, Боровичи, Иваново, Ижевск, Иркутск, Казань, Магнитогорск, Нижний Новгород, Нижний Тагил, Новокузнецк, Новосибирск, Омск, Пермь, Самара, Саратов, Тверь, Томск, Ульяновск, Уфа, Челябинск, Ярославль.

Читайте по теме:

22 июня, у Бронзового солдата — почему и в Эстонии не забывают о войне

Память Бе­ло­го дви­же­ния увековечат в Копли — идёт сбор средств

Герои всемирной истории ожили в обычном детском пластилине